Джон Ирвинг о Гюнтере Грассе
Джон Ирвинг опубликовал в The Globe and Mail заметку, посвящённую Гюнтеру Грассу. Всё, что я могу сделать для памяти Гюнтера Грасса — перевести заметку Ирвинга на русский язык.
Джон Ирвинг
НЕОТВЕЧЕННОЕ ПИСЬМО ОТ ГЮНТЕРА ГРАССА
На моём письменном столе в Торонто лежит неотвеченное письмо от Гюнтера Грасса, отправленное из Любека 23 марта. Мне жаль, что я не ответил на него до смерти Грасса. Он сказал в письме, что ему
В последнем абзаце он написал грустную фразу: "Die Welt ist wieder einmal aus den Fugen und mir, dem kriegsgebrannten Kind, kommen böse Erinnerungen". Это сложно перевести дословно, но в виду он имел следующее: «Мир трещит по швам, что доставляет мне, наученному горьким опытом войны ребёнку, прескверные воспоминания».
Мне было 19 или 20, когда я прочитал «Жестяной барабан»; я не знал, что возможно быть современным романистом и одновременно рассказчиком из XIX века. Оскар Мацерат отказывался расти, оставаясь маленьким — и ростом и внешностью. Ему удалось спастись во времена нацизма — он выжил во время войны, хотя не избежал чувства вины.
Когда я был студентом в Вене, я добровольно работал натурщиком на уроках живописи в академии искусств на Ringstraße. Я сказал, что у меня был подобный «опыт», однако я хотел быть натурщиком, потому что им же был Оскар Мацерат.
В июле 2007 года я рецензировал противоречивые мемуары Грасса «Луковица памяти» (Beim Häuten der Zwiebel) для The New York Times Book Review. Признание Грасса — а именно, что он был призван в SS в возрасте 17 лет — разъярило критиков. Одни называли его откровение «вымученным», другие предъявляли претензии, что это признание последовало с большим опозданием. В своей рецензии я назвал эти высказывания «ханжеским разгромом»(sanctimonious dismantling). Признание о службе в СС — это история Грасса, он писал о ней с чувством «рецидивного стыда». Зачем бы ему говорить о своей вине журналистам? Если бы он так поступил, репортёры написали бы его историю на свой лад, следуя стадным инстинктам. Но никто не написал бы о стыде Грасса лучше, чем он сам. Его автобиография посвящена «всем, у кого он учился».
Благодаря своим любимым писателям XIX века я понял, что хочу быть романистом определенного сорта — как Диккенс и Харди, как Готорн и Мелвил. Благодаря Грассу я понял, как этого добиться.
Однажды вечером у него дома в Белендорфе — это был октябрь 1995 года, моему сыну Эверетту было всего четыре года — жена Гюнтера, Уте, жарила ягнёнка, а Гюнтер пел Эверетту песню на английском (по-немецки Эверетт знал только названия нескольких цветов и цифр от одного до пяти). Это была песня "One man and his dog went to mow a meadow" (Человек и собака пошли косить луг). Далее по песне количество людей и собак увеличивалось до десяти. Это очень простая песня, но Эверетт слушал её с большим вниманием, она нравилась ему. Позднее мы с женой поняли, что Эверетт не знал, что такое «луг», или что означает «косить». (Эверетт пытался выяснить, что именно люди и собаки делали, и с кем.)
Это был удивительный вечер, но когда я думаю о Гюнтере теперь — 20 лет спустя после песни о скошенном луге — я думаю о нём как мальчик, о котором он писал в «Луковице памяти». Он называл себя «ребёнком, обманутым войной, и поэтому неумолимо склонным к противоречиям». (Возможно, даже более важно, что Гюнтер также описывал себя следующим образом: «Я выискивал всё, что презирает национальная культура».)
Как писатель Грасс был одним из великих. Как человек, он считал, что ответственность лежит и на нём самом, и на его народе — имея в виду каждый народ, любой народ, и каждого человека по отдельности. Это то, что я бы написал ему, если бы мог ответить на его письмо.
Оригинал заметки: http://www.theglobeandmail.com/globe-debate/an-unanswered-letter-from-gunter-grass/article23965678/