Я держу в руках две книги. Мне страшно листать их, потому что я пальцами чувствую их хрупкость. Вот-вот и страничка надорвется от моего торопливого движения. У этих книг нет корешка, и я вижу их внутренности: ровные ряды одинаково пухленьких бумажных ребер, бережно, но крепко сшитых вместе нитками. Я знаю, что К. вручную сшивала страницы и представляю ее сидящую в окружении сотен разрозненных и пестрых листов, выбирающую порядок, в котором читатель должен увидеть изображения и обрывки мыслей. На их обложках нет текста, и эта информационная скудность соотносится со сдержанностью решений и подчеркивает откровенность художницы с собой. Меня впечатляет не то, что К. осмелилась на такое высказывание — ведь, кажется, эти книги были в руках всего у десятка человек и никогда не оставались без присмотра в публичном месте, не выставлялись и не продавались. В какой-то мере их почти не существует. В голову лезут мысли, что ради этих двух прямоугольников К. погрузилась в те кусочки реальности, от которых хочется отбрыкиваться ногами — настолько больно их присваивать взглядом.

Обложка первой книги блевотно-бледная, напоминает белую пушистую плесень. Под пеленой виднеются пальмы, голубое небо и заросли цветущих кустов. Я наблюдаю, как яркий рекламный образ отпуска, дарующего «райское наслаждение», растворяется, становится проницаемым. Он выглядит смешно, словно выцветшая за 15 лет наклейка на боку ржавого автобуса где-нибудь в Рязани — до этих пальм не дотронуться никогда, они всегда уже мутненькие образы самих себя. Вторая обложка захвачена большими бутонами. Между ними блестят зеленые пятна, небрежно намазанные цифровой кистью поверх обесцвеченного изображения. Цветы выглядят неприятно, от них веет могильностью — ведь искусственные растения, неуместные, но так любимые скорбящими, в первую очередь ассоциируются с кладбищем. Две обложки отражаются друг в друге, поблескивают поблекшими листочками и просвечивают настороженность зрителя-читателя, который не хочет оставить своих отпечатков на картоне и готовится, что страницы оставят следы на нем_ней.

Эти голые книги — артефакты немоты, остолбенения и движения в пропасть. Они появились на свет в 2022 году, появились как объекты, вбирающие растерянность и предоставляющие пространство для взгляда и мысли, в панике перескакивавших туда-сюда, так как остановиться и отдышаться они не могли.

✳✳✳

Я открываю первую книгу. Ее название притаилось в уголке белоснежного разворота. Название скромничает и как будто хочет скрыться от глаз, притвориться, что его нет здесь. «Простые вещи». Я почти пропускаю его, ведь на следующих страницах уже ждут десятки псевдооткрыток. В книге много пустого пространства: К. не стремится заполнить каждую страницу текстом и картинками, иногда она оставляет их белыми, чаще всего строго распределяя место между элементами. Каждой странице принадлежит свой элемент, а объем возникает благодаря монтажу частей.

Вот фотография двух шезлонгов и разноцветного зонтика, стилизованная под снимки мгновенной печати Fujifilm Instax Mini, одновременно соседствует с пустотой, свойственной разграбленным домашним фотоальбомам, которые уже стали артефактом прошлого, и открыткой с предыдущей страницы. Оранжевый закат и силуэты пальм. Это изображение можно взять в руки, отделить его от книги, развернуться к ней спиной, смонтировать самому с чем-то вокруг себя. Вокруг меня — этот текст, другие книги и фотографии, пыльный фасад дома за окном, незаправленная кровать. Красивые и растиражированные настолько, что уже кажутся пластмассовыми, эти пальмы так же не вписываются в мой мир, как они выпадают из первых страниц книги — они не могут и не хотят быть рядом с изображениями войны, готовыми посоперничать в количестве копий и завороженных взглядов.

Семейная поездка К. на остров с шезлонгами, влажным воздухом и лианами совпала с началом войны. Эта книга-дневник состоит из трех частей, переплетенных друг с другом: * личные (но отстраненные) дневниковые записи, фиксирующие мир и себя в нем; * фотографии «из отпуска»; * фотографии из старых газет и книг, обнаруженных в отеле. Пыльные и размокшие образы переходят из массмедиа в сделанный руками альбом и обрамляют памятные (ли?) моменты, чье существование нужно было удостоверять с помощью камеры. Я не помню, снимала ли я что-то, когда началась война, но я точно делала неловкие фотографии только появившейся весенней травы и своего лица в дни до и после первых похорон в моей жизни. Снимать, чтобы делать реальным, чтобы не раствориться в потрясении и страхе. Запечатлевать нежное и уязвимое: обнаженное и обожженное солнцем до красноты тело, зелень деревьев, мусор на пляже. Личные снимки, выбранные художницей для книги, содержат необъяснимую словами хрупкость. Они вытесняют стереотипные визуальные паттерны с отельных буклетов, обытовляют их.

Через всю книгу проглядывает образ рая. Быть несчастным в раю стыдно, быть счастливым, когда вокруг ад — тоже. Невозможность остановиться на одной полярности заставляет прыгать между двумя состояниями. Наслаждаюсь. Плачу. Созерцаю. Кричу. Улыбаюсь. Думаю-думаю-думаю. К. ищет рай, бегая по тропинкам, ведущим к шриланкийским пляжам, она пытается локализовать его, найти координаты рая на Google Maps, но отказывается описывать его, когда сын спрашивает об этом месте. Рай — это, конечно, привлекательно, но все мы знаем, что попасть туда можно только после смерти. Умереть, чтобы оказаться раю? Спасибо, у меня и так все good.

На страницах «Простых вещей» К. делает то, что у многих вызывает стыд до сих пор. Взгляд и руки перемещаются между жизнью в ее обыденной полноте и десятком мировых катастроф, названиях которых порой даже сложно вспомнить. Я вижу искаженные плачем лица и транспаранты, вижу танки, людей в форме, ядерные грибы. О каком количестве войн я не знаю? Как много войн не попали в эти газеты? Как много я знаю об этой войне на самом деле? В капиталистическом мире, где у всего есть стоимость и качество, где престиж отличает «Красную цену» от Heinz, войны тоже наделяются подобными характеристиками. Есть войны класса люкс, которым не нужно бороться за видимость, — они и так в центре внимания, их фотографируют, а свидетельства жертв бережно собирают. Война в онлайн-режиме — новое реалити XXI века. Есть же войны и конфликты, до которых не доходят руки медиа, которые остаются в слепой зоне, вроде преследования и геноцида рохинджа в Мьянме и «антитеррористических мероприятий» Азербайджана в Нагорном Карабахе. Новостями об этих событиях заполняют пробелы в ленте, когда престижные войны внезапно перестают производить ранящий и тревожащий контент.

К. не использует изображения, которые расползались по новостным каналам и комментариям тогда, когда она собирала книгу, в ней есть только морской эдем и уже приевшиеся, безынтересные для взгляда худые лица жертв прошлых войн. Но образы материализуются между страницами, как раз на границе, отделяющей скучные изображения от импульсивных записей. «День первый». Возможно, К. продолжает считать дни или перестала делать это сразу же. «День десятый». Образ появляется там, где ему не место, заслоняет собой образы-близнецы, образы-клоны, он так же уродлив, как и сородичи, только он живее и злее, он сидит со зрителем за одним столом, на одном унитазе, спит в одной кровати, тогда как с его предками уже давно порвали все связи, как с нелюбимой и назойливой тетушкой.

Некоторые изображения частично скрыты другими, они наслаиваются друг на друга и вынуждают зрителя-читателя не просто перелистывать страницы, но по-разному взаимодействовать с ними. Это похоже на нежную и трогательную цензуру: она не ломает и не вырезает, не диктует «этого не существует», она лишь скрывает за складками и бумажными обрывками, оставляя на виду намеки. Мне страшно раскрывать сложенные несколько раз листы бумаги, потому что я знаю, что увижу внутри — разбитые горем тела и пустые глаза. Но их можно увидеть, если решиться. Зато К. намертво замуровывает взгляд В. В. П., наклеивая сверху красную полоску. В СМИ часто скрывают часть лица человека, чтобы защитить подозреваемых в преступлении, чья вина еще не доказана. Я чувствую облегчение, что эти глаза не смотрят на меня в ответ — клочок бумаги как будто оберегает меня. На другом развороте нахожу пять красных квадратиков на предплечьях людей в форме, они рассыпаются, как битые пиксели. За ними спрятался древний знак. На него смотреть не страшно, но его репрезентацией настолько легко манипулировать, что лучше спрятать. На всякий случай. А то мало ли что. Мало ли кто. Запропагандируется.

Я пытаюсь представить, где бы «Простые вещи» было уместно листать. Кажется, такие проекты не должны жить в галереях, проявлять себя на выставках зинов, даже если бы было можно. Эту книгу хочется передать другу, сесть с ней на уголок дивана и смотреть, как обычно смотрят фотоальбомы: комментировать, тыкать пальцем, перечитывать фразы по несколько раз, пытаться вспомнить, где же ты уже это видел… Возможно, когда-то она тоже окажется в многозвездочном отеле где-нибудь в Турции или на Бали, а спустя х лет, когда начнется новая война, а она вся сожмется от влаги и времени, кто-то найдет ее и разберет на кусочки.

✳✳✳

Вторая книга поменьше. Размер страниц один к одному. Этот пошлый инстаграмный квадратик. Внутри страшные картинки. Силуэты предметов размыты, низкое качество съедает четкость контуров. Разбитые дома, дороги и машины становятся еще более покореженными, цифровые дефекты добавляют поломок. Когда пиксельная фактура оказывается на бумаге, это вызывает отвращение: обычно люди не печатают изображения в плохом качестве, это моветон. Ну разве можно? Бумага достойна только четких картинок, только особенной ауры, а заснятые второпях видео и фотографии, тысячу раз скопированные, скачанные и залитые заново в сеть пускай остаются в безразмерной мусорке интернета.

К. демократизирует изображение и делает взгляд на него возможным. Она помещает на страницы стоп-кадры из видео, снятых в украинских городах после обстрелов. Чтобы сделать эту книгу, нужно было посмотреть сотни роликов. Сначала поражаешься настойчивости художницы, но потом задумываешься об уровне выносливости собственного взгляда: я уже все это видел_а, я видел_а то же самое. На бумаге картинки обретают другой статус. Они изолированы от гнетущего и пожирающего контекста, от шквала уведомлений в телефоне, от волн буквсвосвосво, от блюющих и плачущих смайликов, они не обрамлены каемочкой комментариев и статистики. Они держат этот бэкграунд на поводке, далеко от себя, предоставляя взгляду простое и бескомпромиссное разрушение, которому нельзя ничего противопоставить. Отсоединенные от ленты, скрывающие детали и предметы в размытости, они не вызывают подозрений в поддельности. Ведь они ничего не просят и не заявляют, ничего не подтверждают и не доказывают, так зачем же им врать? Смотреть на обугленные оконные рамы в этой книге я могу дольше, чем в такие же черные дыры, заполняющие мой экран. Я в принципе могу смотреть, а не сразу же отводить взгляд, пролистывать и прыгать с одного снимка на другой.

Обособленность изображения войны делает его пацифически заряженным, беззлобным и мыслепорождающим. Картинками в этой книге почти невозможно манипулировать — если всучить ее в руки прохожему, она не сыграет на руку ни одной из сторон. (Но не стоит забывать о первичной манипуляции художницы, без которой не было бы произведения.) Когда я листаю эти страницы, я трогаю землю и небо, так наивно выкрашенное в голубой цвет, и этот прямой тактильный контакт заставляет меня сжиматься. Две книги складываются в цельный опыт. «Простые вещи» кажутся красноречивыми и многословными, но отрицающими репрезентацию, они не дают войне вторгнуться в рай. Вторая книга с мертвыми цветами на обложке, наоборот, молчит, но показывает и дает прикоснуться к разрушению.

✳✳✳

Эти маленькие вертолеты похожи на мерзких и прилипчивых мух, случайно раздавленных между страницами. Я пытаюсь поддеть их ногтем, но их не отскоблить.