Записи, которые я вёл на протяжении первого курса обучения в колледже, наблюдая ряд театральных мероприятий.

Основная линия заметок — антагонизм с правящим в постсоветском театральном образовании дискурсом. Внимательный читатель уже сейчас сможет понять, кто в этой борьбе побеждает, а кто проигрывает. Борьба будет продолжаться до моего четвёртого курса (если конечно меня не унесут на щите). Тексты можно наблюдать как сезоны сериала (1,2, 3, 4 курсы).

Заметки про пластику актёров и молчание на сцене вызваны наблюдениями постановок в рамках колледжа; хвалебные письма цирку написаны под сильнейшим и быстро прошедшим впечатлением от сотрудничества колледжа и чешского театра, исполняющего в жанре комедии дель арте, пантомимы, цирка и сай-специфик; мысли о свете и театральном помещении, написаны благодаря театру Герц и постановке «Берестечко», которая проходила в полной темноте; большое влияние постановок театра «Верим». Удивительно, что рефлексия о театре прервалась после того, как я перестал посещать живой театр и пристрастился к просмотру записей.

Многие заметки переросли в самостоятельные статьи, а многие не выложенные перерастают в статьи прямо сейчас.

Есть актёрский вес. Он очевиден у начинающих, но наученных актёров, которые ещё не устали носить этот вес, которые используют его как орудие. Весом пользуются ради давления. Когда обученный актёр, избегающий штампов, не знает, как что-то сыграть он давит актёрским весом, выпятив глаза, натянув жилы на шее, усилив голос, став на носочки, ускорив любое движение, громко ступая. Опыт актёра в том, как он худеет, избегает своего веса, сидит на диете до того момента, как его актёрский вес становится равным его физическому весу, весу тела. Тогда актёр тонок как лезвие, скользящее по шеям зрителей.

Молчание на сцене много весит и равняется весу шума. Какое сильное впечатление может принести мизансцена молчания толпы. Но сердце разорвёт только одиноко молчащая сцена без единого актёра.

Пантомима лучшее, что умеет актёр.

Куклой лучше всего пугать. Искусству актёра с куклой нужно с головой перейти в жанр ужасов.

Чем отличается клоун от актёра? Отличие, правда, очень велико. Клоун — сверхчеловек, актёр — обезьяна.

Все желания поэтического театра, например того, о котором грёзил Арто сбываются в клоунаде и пантомиме.

Клоун несчастен. От начала до конца, и все его действия от отчаяния, вся его наивность от отчаяния, и его увлекаемость тоже от отчаяния.

Пантомима это возможности человеческого тела + вытеснение наличного мира им же самим. Мимы копируют всё, что знают, от выражений лиц до фигур, создавая хрупкий макет, который всегда разбивается. Вездесущие стены и верёвки просто напросто обобщают многообразность и пластичность пространства. Пантомима — это мир стен и верёвок. Для мима пусты всякая сцена, реквизит, драматург и режиссёр.

Почему мим молчит? Он знает, что публичное это не место для разговоров, а место для игры, вовлечения, работы с вниманием. Слова это самый дешёвый, позорный трюк для игроков публичного.

Ткань это самый чувствительный реквизит, что делает его самым важным и даёт ему право вытеснить любой другой реквизит.

Мечта Арто: создать калечащий театр, из которого нельзя выйти без травмы.

Освещение всё делает одинаковым, в независимости какой метод предшествовал результату. Всё подчинено освещению. Убрать свет, значит вернуть театр.

Какая страшная рекурсия происходит, когда актёр играет ложь. Человек, который обманывает всех, что он другой человек, в другом месте и времени, который обманывает себя, что он в этом месте, в это время, умудряется обманывать внутри самого обмана, при этом обман которым обманывают внутри самого обмана выдуман, а значит тоже обманчив. Насколько глубоко в своём обмане может уйти буржуазный театр?

Тьма это главное изобретение сцены в четырёх стенах, единственное, что оправдывает театр в помещении.

Все экспериментальные театры одинаковы — они тяготеют к лирическому сентиментальному пафосу, всегда хотят серьёзного и трагического, максимум трагикомического, никогда не берут хрупкое, а берут жирное, толстое, то, что даже не всегда берёт театр академический. Цирк спасение всего сценического искусства.

Органика превыше всего. Расслабленное тело, включающее и выключающее мышцы, подобное листу бумаги, мокрому тяжёлому полотенцу, которое волнообразно двигается и взаимодействует — идеал.

Станиславский хочет свести специальность актёра к специальности писателя, физического писателя, писателя телом, который «даже самые маленькие физические задачи окружает большими и важными предлагаемыми обстоятельствами, в которых сокрыты соблазнительные возбудителями для чувства».

Специфика театра кукол в возможностях резких и безболезненных жестов актёров-кукол.

Станиславский наиболее неудобен тем, что в основу системы он положил тренаж успеха, которыми полна современность. «Как стать миллионером», «Как стать привлекательным», и «Работа актёра над собой» книги, которые пытаются сделать людей тем, кем они не являются. Станиславский хочет сделать всех гениями и вырабатывает формулу:

сознательно делать то, что гении делают бессознательно. На то гений и делает бессознательно, чтобы не делать сознательно. Сознательных гениев не бывает, есть только всесторонний обман тренингов успеха.

Театр не может без коммуникации, а не без действия. Действие это украшение коммуникации, и точная передача того, что называют образом есть именно коммуникация материализованная действием. И чем облегающей действие сидит на коммуникации, тем образ острее.

Специфика сценического искусства, искусства Публичного в наличном, живом обмене энергией, в прямой передачи заряда из рук в руки, а не через посредника (скульптуру, картину, запись). Из–за того что театр не окаменевает в архиве, а существует лишь на телах актёров и зрителей, он зыбучий, мгновенный, нестойкий.

Театр неразрывно связывают с герменевтикой драматургии, приписывают театру функцию орехокола, который проводит материальную интерпретацию художественного произведения и передаёт содержание прямо на руки. Но театр не просто не возникает из пьесы, а существует отдельно от неё, совсем в другой стороне. Театр интерпретирует наше повседневное ради того, чтобы добраться к нашему общему, которое, несмотря на причастность всем, остаётся тайным. Хвала бессознательному и упрёк сознательному. Театр это самая удавшаяся практика шизоанализа.

Комедия это обыгрывание типов. В трагедии тип второстепенен и неуловим, в комедии же — первостепенен и назойлив. Только на поверхности типов происходят в комедии все действия и конфликты. Из их сталкивания, столкновения типов появляется парадокс, смешной вывих, который и называется юмором.

Чем сильнее вера актёра, играющего комедийного персонажа, тем контрастнее происходит столкновение, тем оно наличнее. Впечатление будто Станиславский писал для комедии.

Экспериментировать в рамках метода — не эксперимент, а наслоение, надстройка, укрепляющая метод. Эксперимент это не развитие и прогресс метода, а революция, отбрасывающая всякий метод.

Динамика это заполнение разъезжающихся кусков, их немедленное сшивание. Не оставить шанс пробелам и паузам, непримиримый монтаж — это динамика.

Психоанализ и театр это одно и то же. В особенности театр кукол.

Не путать психоаналитичность с психологичностью театра. Театр работает не с сознательным, а с бессознательным. Любая сфера невербального знака работает с ассоциативностью бессознательного, а в современном театре даже вербальность оказывается знаком.

Но то, что театр антропологичен — неоспоримо. Театр — лаборатория психики.

Мастерство актёра как скульптура — актёр-самоинструмент, высекает из себя нужный образ, а режиссёр лишь выбирает тот угол, под которым скульптуру показывать. Какую часть показать, какую скрыть.

Убеждения актёра, как человека вне образа и вне сцены суть упражнения на веру. Если перформер имеет какие-то идеологические позиции, то что стоит перед ним? Глубокая убеждённость, которая направляет его жизнь или осознание технической полезности этих убеждений по отношению к своему мастерству? Если я хорошо верю в свою позицию, то смогу верить и в позицию образа. Вера у перформера первичнее содержания этой веры. Этим очень удачно пользуется всемирная политика с самых своих корней.