Движение “Свободный Саратов” образовалось уже три месяца назад, весной, а манифеста еще не существовало. Сочиняли и вместе, и порознь, и давали задание саратовским профи. Но те написали без души, как про машину или конфеты. А у Рыжова с друзьями-то было ― движение!

В этом смысле “Свободный Саратов” катастрофически уступал обществу “Саратов, рдей!” Куда там ― тех, в отличие от свободных саратовцев насчитывалось около четырнадцати человек. А с Рыжовым более или менее постоянно сходились только жалкие шесть. Понятно, что и мозгов для мозгового штурма у четырнадцати человек набегало больше, не меньше десяти. И манифест они поэтому сколотили ― залюбуешься. “Мы, члены интеллектуально-инновационного общества “Саратов, рдей!” торжественно стоим за равенство всякого саратовца перед другим всяким таким же…” И дальше еще двадцать пять пунктов на восемь страниц. Конечно, теперь свободные саратовцы никак не могли использовать в своем манифесте слова “интеллектуальный” и “инновационный”, а без них разве станет кто сейчас писать манифесты? Шутите?

Сегодня Рыжов договорился с Салугиным встретиться в центре и проработать манифест как следует. Прорабатывать было нечего, но все остальное ― Салугин и центр Саратова ― имелось, поэтому и собрание назначили. Салугин был деятельный и энергичный и чаще других ходил на встречи “Свободного Саратова”, даже когда Рыжов не являлся. Он отвечал за страничку движения в инстаграме. Чтобы возбудить активность, Салугин завел семь поддельных личностей и комментировал, ругался сам с собой и поливал себя матом. А однажды даже приехал к самому себе на окраину Саратова “разъяснить за пидора”. Правда, тогда он сражался в инстаграме две бессонные ночи подряд и понять его ошибку было допустимо.

Рыжов зашел в VKS (“Вареную курочку Саратова”) и заказал большое эмалированное ведро вареных крыльев с соусом “бульон” и среднюю порцию огурчиков-фри.

― Пшеничный американо желаете попробовать?

― Нет, спасибо, дайте пива.

― С лимоном и льдом?

― Да, побольше льда.

Он сел с подносом у окна и стал жадно есть и пить: утром он только косметически позавтракал, а в СГУ столовая была скверная. Съев семь крыльев (по числу членов “Свободного Саратова”, хотя Ева и просила по новой моде называть ее членкой), Рыжов допил пиво, взял еще стакан и стал думать над манифестом. Но тут пришел Салугин. Он утром ел профессионально, поэтому взял только пиво.

― Опять не спал несколько ночей, ― сказал он. ― Сейчас уже не совсем понимаю, кто я.

― А почему в университете не был?

― Дела. Надо было одного козла поучить. (Одной из инстаграм-личностей Салугина был боксер, который как-то согласился “лечь” в третьем раунде и так и не вернулся на ринг. Он-то и “учил” козлов вроде сегодняшнего.) Дрочил около школы. Подъезжал в машине, ждал, когда все пойдут домой, распахивал плащ и ― вперед: шлеп-шлеп-шлеп.

― Бедные дети.

― Не, он на учителей. Да и не на учителей даже, а на само понятие школы. Вообще, он что надо мужик, но как сойдутся где-то науки и невысокие здания ― все. Как из шланга. В саратовском НИИ его хорошо помнят.

― Это которое двухэтажное?

― Да.

― Ладно. Давай к манифесту.

― Подожди. В универе-то что сегодня было?

― Три пары физкультуры и одна зарубежная литература.

― И что там?

― Мольер.

― Понятно. Значит, время нам и место

Задать пролог для манифеста,

Иначе весь “Саратов, рдей!”

Мы насмешим с тобой, ей-ей.

Рыжов удивленно посмотрел на Салугина.

― Это что такое? ― спросил он. Салугин продолжил:

― Я как и ты постигнуть тщусь,

В какие дали я несусь.

Но истины манящей свет

Не брезжит даже мне, о, нет.

Блуждаю я меж сотен лиц,

В пугливых всполохах зарниц.

Ни рай дневной, ни ад ночной

Не могут провести со мной

Минуты полной. Мой удел

Сквозь толщу бестелесных тел

В потемках сумерек бродить…

― И как же ты намерен быть? ― неожиданно спросил Рыжов. ― Что предлагает твой отец? Ведь он же лекарь, наконец?

― Меня он силится понять.

Укутать лаской и обнять,

Но уяснить не может он,

Что я иному подчинен:

Иному року, злой судьбе,

Но не себе, нет, не себе.

Отец, быть может, и хотел

Меня спасти, но не сумел.

И принужден он каждый день

Ходить, напоминая тень.

На службу он ни мертв, ни жив,

Стремится, хуя недомыв…

― Стоп, ― сказал Рыжов, ― отпускает, вроде бы.

― Ага.

― Значит, к манифесту.

― Сейчас. Ты, кстати, знал, что “Свободный Саратов” и “Саратов, рдей!” когда-то были одной организацией?

― Да ну… ― Рыжов удивился. ― А когда?

― Давно, даже не в этом году. В прошлом, кажется.

― Ничего себе. А откуда знаешь?

― Ева рассказала. Она с Бурмистровым встречалась месяц или больше.

― С самим Бурмистровым?

― Ну да. Я наводил справки: не с отцом, не с братом, а с самим.

Рыжов задумался, отпил пива, съел лимон из стакана.

― Подожди… ― сказал он, ― если это было одно целое… Против чего же тогда протестовали?

― Слушай… А ты прав. Тогда получается…

― Тогда получается, что Ева врет.

Салугин огляделся и шепотом спросил:

― Убрать ее?

Рыжов испугался:

― Ты что?

― Да, да, извини. Это я от школьного онаниста никак не отойду. Так завелся. Ева в общем-то неплохой человек. Ты знаешь, что она предложила?

― Что?

― Не писать никакого манифеста.

― Ты сегодня меня удивляешь.

― Да, такой уж день. Так вот она говорит, что нужно просто взять фотографии Саратова, того, старого, каким он был когда-то, и пройти с ними по центру. И все поймут, что свободный Саратов это не манифесты, не вражда двух движений. Что он в наших сердцах, в наших грезах. Чтобы что-то менялось, нужно чтобы кто-то начал менять, понимаешь?

― Ты хочешь сказать, что так мы покажем, что принадлежим всему миру, но более всего ― Саратову?

― Точно. Где родился, там и сгодился. Хотя я и не отсюда.

Они помолчали, прикидывая.

― Надо еще мимо редакции “Саратовского облика” пройти с этими портретами, ― сказал наконец Рыжов.

― Зачем?

― Пусть журналисты этому название придумают. Чтобы нам не морочиться. У нас, видишь, со словами не очень как-то.

― А если они придумают “Крестовый поход”? Я не хочу потом четыре века по Саратову с портретами шляться.

― Да ну брось, там в редакции одна молодежь, эти походы и не помнит никто. И потом: где Саратов и где кресты. Придумают что-нибудь доброе: “Учтивый полк”. Город-то у нас ласковый.

Рыжов еще остался в VKS, а Салугин поднялся, попрощался с ним и пошел домой. Он вышел на Московскую улицу, хотя так ему было дольше, неудобнее и хуже. Но он любил эту улицу, любил, как Саратов, и поэтому ― шел. Он совсем ни о чем не думал: только о том, как объяснить отцу, куда он ходил, как обойтись без манифеста, спала ли Ева с Бурмистровым, не последить ли за школами в своем районе (вдруг тот мужчина осмелел и вернулся с новыми запасами), что взять в следующий раз в VKS и не отдохнуть ли от странички “Свободного Саратова”.

Его дом стоял рядом со зданием больницы, где как раз работал его отец. По часам смена у отца еще не кончилась, но он уже был дома. Салугин не стал спрашивать, почему вдруг.

― Зачем ты выходил? ― спросил отец.

― Ничего я не выходил.

― То есть, на занятиях ты не был?

― Был.

И Салугин отправился к себе в комнату, отвечать на комментарии и вопросы.