В московском издательстве «Книжники» выходит книга избранных текстов крупнейшего израильского поэта второй половины Йегуды Амихая. Как отмечают критики, Йегуда Амихай — наиболее переводимый ивритский поэт после Царя Давида. Среди его ближайших друзей — Тед Хьюз, среди корреспондентов — Целан. Поэтику Амихая можно рассматривать как самоотдельный путь — на примерно равном расстоянии, может быть, между их мирами. Стихи Амихая — о войне, Боге, детстве, любви, времени, и всё это выглядит как личный дневник, написанный разговорным языком; ежедневный иврит — и библейский пласт ассоциаций, события персональной истории — и глобальные исторические потрясения. В одном из интервью Амихай говорил: «Моей заботой было отсортировать, отделить любовь от войны. Голова была занята любовью, а история в это время была полна опасностей, новостей об убийствах, известий о Холокосте…». Составитель и переводчик книги избранных стихотворений Йегуды Амихая — известный русский поэт Александр Бараш, живущий в Иерусалиме с 1989 года.

* * *

Я приглашен в жизнь. Но
вижу, что хозяева показывают признаки
усталости и нетерпения. Деревья шевелятся,
облака молчат и уходят, горы смещаются
с места на место, небо зевает. А по ночам
ветер недовольно передвигает вещи,
дым, люди, огни.

Я записываюсь в книгу посетителей
Господа Бога: побывал здесь в гостях,
было хорошо, получил удовольствие,
грешил, изменял, нахожусь под впечатлением
от того, как меня принимали
в этом мире.

* * *

Иерусалим, место, где все помнят,
что забыли здесь что-то,
но не помнят, что именно.

И для того, чтобы вспомнить, я
надеваю на свое лицо — лицо отца.

Это мой город, где наполняются резервуары надежд,
как баллоны с кислородом у аквалангистов.

Его святость
превращается иногда в любовь.

И вопросы, которые задают в этих горах,
всегда одни и те же: ты видел мое стадо?

ты видел моего пастыря?

И дверь моего дома открыта,

как гробница, из которой восстали.

Из цикла «Ахзив»

*

Всю ночь ты лежала на спине без сна.
Был другой ветер

и был ветер как ты.
Свет луны
бросал на стену
еще одну решетку.

«Ключ под камнем рядом с воротами».
Утром контур твоего тела
были виден на полу, обозначенный
окурками сигарет.

*

Вокруг мертвого слова «мы-любили»,
покрытого морскими водорослями на песке,
собралась толпа.
И до вечера мы слушали свидетельские показания
волн, приходивших одна за другой, о том,

как это произошло.

*

Мы были в песке двуглавым цербером
с оскаленными зубами. В полдень
одна твоя нога была на востоке, а другая на западе,
а я между, опираясь на передние лапы,
озираясь по сторонам, грозно рыча, чтобы
не отобрали мою добычу.

Кто я?
Маленький еврейский мальчик из диаспоры
с кипой на голове. Оттуда. Из того времени.

Ночью мы вместе, без
тяжких воспоминаний, липких чувств, только
мышцы, напряжение и расслабление.

Далеко отсюда, на другом континенте времени,
ясно видны мертвые раввины моего детства,

держащие высоко над головами
надгробные камни.
Их душа завязана в узел моей жизни.
Боже мой, Боже мой,

для чего Ты меня не оставил?

*

Последняя ночь рядом с окном,
снаружи и внутри. Семь часов,

девять, десять. Одиннадцать часов:
свет луны
превратил наши тела
в хирургические инструменты,

жестокие, светящиеся злом.

Еще час, один, два, три,
пять часов: в первом утреннем свете
твое тело выглядит пойманным в сеть
своих артерий, как простыня,
которая упала ночью и запуталась
среди ветвей мертвого дерева
перед окном.

Помнить — это разновидность надежды

Скорость расстояния между нами:
не кто-то уходит, а другой остается,
а двойная скорость уходящих друг от друга.

От дома, который я разрушил, даже обломки — не мои.

А в свое время слова, которые мы хотели сказать друг другу

в течение жизни, были ровными штабелями окон

рядом с новым домом,
пока мы еще молчали.

Не знаю, что было с тобой с тех пор,
и не знаю, как случилось со мной
то, что случилось с тех пор:
помнить — это разновидность надежды.

* * *

Что это? Это старый чулан.
Нет. Это бывшая большая любовь.

Трепет и блаженство были в этой темноте,
и надежда. Кажется, я когда-то здесь был.
Я не подходил ближе, чтобы разглядеть.

Это голоса, зовущие из сна.
Нет, это большая любовь.
Нет, это старый чулан.

Киннерет

Разочарования встроены в жизнь,
разочарование в Иордане, что это не большая река,

разочарование в человеке и разочарование в Боге,
разочарование в теле и разочарование в сердце: слишком
мягкое. Разочарования встроены в жизнь
как камни, которые уже никак не вынуть —
без них все развалится.

И есть царапины боли на душе, как на пластинке,
и есть линии тоски по кому-то на ладони,
не линии характера, и не линии будущего, и не линии судьбы.

Вода смягчает отчаяние,
вода несет надежду, как плывущие листья,
вода, которую мы пьем, и вода, которой мы плачем.

И голоса перелетных птиц сильнее
голоса крови, этого пресловутого зова.
И в старом деревянном бараке
все еще слышны объяснения шепотом
о том, что было.

Я хочу сказать вам

здесь, на этом кладбище,
что маленькая девочка, сидящая на могиле,

не оскверняет могилу:
она славит Бога.

Опасная страна

Опасная страна. Страна, полная подозрительных предметов
и заминированных людей. Все может стать
началом новой религии: любые роды, любая смерть,
любой пожар в поле, любой дым.
Даже влюбленные должны быть осторожными в действиях и словах,
руки, протянутые для объятия, шепот в полночь,
плач украдкой, взгляд вдаль, спуск по лестнице
в белом платье. Все это начало новой религии.

Даже перелетные птицы знают это,
когда прилетают весной и осенью и не остаются тут,
как боги этой страны, даже они не остаются.
И тот, кто говорит «здесь было», пророк утешения и отрады.
И тот, кто говорит «здесь будет», пророк гнева и ярости.

И от севера до юга — бесконечная радость лета,
и предостережения о наводнениях
вместе с предостережениями о засухе,
и надгробные памятники расставлены повсюду, как гири,
чтобы история этой страны не разлетелась под ветром, словно листы бумаги.

Перевод Александра Бараша