…Пришли мы однажды к отшельнику авве Иоанну, по прозванию «Огненный». Вот что рассказал он нам со слов аввы Иоанна Моавитского: во св. граде была одна монахиня, отличавшаяся благочестием и великим усердием в угождении Богу. Диавол, позавидовав девственнице, внушил одному молодому человеку сатанинскую страсть к ней. Но удивительная дева, усмотрев козни диавола и сожалея о молодом человеке, взяла корзинку и, положив в нее немного моченых бобов, удалилась в пустыню. Устраняя юношу от соблазна, она заботилась о спасении души его и себе самой искала безопасности в пустыне…

Данный отрывок взят из 179 пункта «Луга духовного» Иоанна Мосха, достаточно знаменитого и для теологического, и для онтологического анализа произведения, точнее заметок, записанных Иоанном в конце VI—начале VII вв. Мне же через данный текст интересно проследить изменение отношения к женскому удовольствию и самой его структуры; данный текст содержит в себе не столько предписание избавления от желания, сколько описание противостояния желанию, что очень ново.

В одних из самых первых христианских текстах о девстве этот феномен постулируется как должный: модель воздержания, продвигаемая как Климентом Александрийским в «Педагоге» и «Строматах», так и Мефодием Олимпийском в «Пире десяти дев, или О Девстве», заключалась в представлении умеренности — sôphrosynê — как основной благодати. И у Климента, и у Мефодия выстраивается этика долга воздержания — брать чуть шире, этика должного сексуального взаимодействия. Ранние тексты постулируют, предписывают, но в то же время отделяют автора как от описываемых абстрактных героев, так и от действительности сексуальной связи. При этом тексты были написаны на три века ранее, чем был записан опыт Иоанна.

В «Педагоге» Климента выражена большáя по количеству пунктов программа бытового и публичного поведения женщины-христианки, которая включала правила приема пищи, проявления эмоций, применения косметических средств, ношения одежды и обуви. Идёт также описание от противного: в случае отсутствия «бдительности» при вступлении в сексуализированное общение с мужчинами — под ним принимается и простое обнажение части тела перед ними — женщина быстрее переходит в состояние разнузданности, тем самым доходя до падения и увлекая и мужчину за собой.

Читаем Мефодия [1]: «… подобает, чтобы девственница всегда любила то, что достойно уважения, и отличалась среди первых мудростью и не пристрастилась ни к чему ленивому или роскошному, но должна преуспевать и сосредоточивать свой ум на вещах, достойных состояния девственности» — здесь женщине, хоть и не от противного, но предписывается модель взаимодействия, ибо даже незначительная скрытая порча может породить червя невоздержанности.

Два этих примера общим имеют то, что Целомудрие, являющееся неотъемлемой частью сексуальной жизни вообще, нивелировало само желание: божественное предписание в трактовке Мефодия и Климента не подразумевало женское начало как не-известное (оно оставалось «диким», однако его дикость уже была определена) и потому желанное; но в теме желания, таким образом, главным стал не объект [женщина], и не отношение к нему, но исключительно определение цели полового акта и его этической составляющей с точки зрения последствий. Вожделение как отношение субъекта к объекту исходит из несовершенной природы этого объекта — собственно, женщины — потому воздержание предписывается ей для лечения её природы сексуальности.

Чуть далее по хронике у Златоуста в «Беседах о браке» заключается, что единственная цель Божья — избежать между людьми блудодения. Брак предстает в его модели как добро, ибо был создан Богом для предотвращения ещё больших зла и воздержанности, которые вне него существуют. Собственно, большим злом как раз и является, отчасти, почти неконтролируемое женское желание.

Я начала данный текст с отрывка из писания Иоанна Мосха. Теперь же я хочу к нему вернуться, чтобы показать изменения стиля повествования о женской сексуальности и желании.

Объектом желания здесь [в Луге духовном] здесь выступает уже не сам «объект», который это желание может вызвать, но желанным предстает сам факт отношения с этим объектом. В истории, приведенной Мосхом, молодой человек обеспокоен телом другого, соответственно начинает испытывать желание к нему. Отправленное от Дьявола, это желание было искусственно создано с определенной целью — посредством отношения с объектом разрушить его целостность (его состояния в девстве). Это желание, однако, не является полноценным, ибо не несет под собой наличия цели у потенциального акта соития — есть лишь интенция к разрушению дистанции, которую подразумевает девство монахини, проектирования нового отношения с ней; есть лишь выраженное уже в земном доказательство присутствия разрушительного начала мира. Однако фантазия состояния, при котором желание исчезнет, состояния девства, является той долей шанса на спасения, которым воспользовалась дева, уйдя в пустыню на семнадцать лет.

Здесь Мосх приближает сексуальность к её утопическому состоянию: не-вытеснению, однако просто отсутствию, и путь к вычеркиванию её из женской природы идёт по сценарию предписывания Дьяволу создания этого желания. Этика дистанции здесь играет ключевую роль: отныне желание принимается не как желание к объекту, но как желание к нарушению дистанции с этим объектом, к установлению с ним определенного вида связи.

Приведенный отрывок устанавливает начало новой морали, которая будет заключаться в устранении склонности к соблазну как составляющей природы женщины и постулировании этой склонности как нечто дьявольского. Женщина здесь уже не принимается как носительница страстей, как потенциальная блудница, но наоборот, выступает в качестве той фигуры, которая собою открывает то новое представление о половой экономии, в котором не-воздержанности по природе, по существу места не окажется. Девственница, таким образом, есть качественно новый образ: 6 век представляет её как раз таки уже субъектом, манифестирующим модусом использования своего тела жизнеутверждающего правила дистанции. В отличии от изначально грешной из–за неутолимого желания и вынужденной его контролировать для получения божьей благодати, здесь проект «женщины» будет отличаться уже самодостаточностью и самообеспеченностью. Вместе с этим происходит вытеснение желания вообще: оно хоть и является укорененным в сексуальной экономии, оно принимается как «нарост», инородность. Потому женское девство, начиная с 6 века, есть уже не оппозиция блуду, за которым женщина уличена без должного контроля со стороны, но позиция самодостаточности, вытекающей из всеобщего долга человечества помогать Господу избавить людей от нападков беса.

Примечания:

[1] Мефодий Олимпийский. Пир десяти дев, или О Девстве. Речь 3, глава 1.

Ссылки:

1. Климент Александрийский, «Педагог». URL: https://azbyka.ru/otechnik/Kliment_Aleksandrijskij/pedagog/

2. Мефодий Олимпийский, «Пир десяти дев, или О Девстве». URL: https://azbyka.ru/otechnik/Mefodij_Olimpijskij/pir-desjati-dev-ili-o-devstve/6

3. Иоанн Златоуст, «Беседы о браке». URL: https://azbyka.ru/otechnik/Ioann_Zlatoust/besedy_o_brake/

4. Иоанн Мосх, «Луг духовный. Лимонарь или Синайский Патерик». URL: https://azbyka.ru/otechnik/Ioann_Mosh/lug-dukhovnyj/