Больше всего от фильма с названием «Спасение» и заявленной в пресс-релизе истории о католической монахине Анне, отправляющейся в Тибет по делам церкви, ожидаешь йогомудростей от модных гуру с вырванными из контекста цитатами из священных буддийских книг. Меньше всего предполагаешь натолкнуться на, пожалуй, самый красивый в кинематографе визуальный образ НЛО и стать свидетелем очень особого личного опыта режиссера Вырыпаева, который практически невозможно зафиксировать.

В «Спасении» история, скрытые в ней смыслы значительно важнее языка, «рассказывающего» ее. Здесь литературная основа интереснее, чем фильмическая. В небрежном, как бы туристическом, операторском вербатиме Андрея Найденова выделяются эпизоды двух литургий, — буддийской и католической — свидетельницей которых становится монахиня Анна. В каком-то смысле они ключевые в фильме — в них начало и конец «очищения», пути, обретенного героиней с первых ее шагов по тибетской земле. Обещанная машина из церкви задерживается на пару дней, которые монахине приходится провести в неизвестном месте таинственных людей и призрачных многослойных пейзажей, отражающих незримые конфликты и связи культур. Яркие краски, подлинные эмоции участников наблюдаемых Анной религиозных ритуалов, медитативность мелодий и распевов, магия таинства — свидетельства мира, наиболее ей знакомого. Эти литургии в неизведанном, новом и сначала пугающем Тибете — единственные ориентиры для нее, юной девушки, не имевшей до этого настолько близкого контакта с реальностью по ту сторону храма.

Между этими двумя ритуалами волей творца Вырыпаев «посылает» Анне трех «волшебных помощников-проводников», этаких ангелов в человеческом обличии, затевающих с ней, и без того окутанной лукавыми сомнениями веры и манкой притягательностью естественного течения жизни, провокационные беседы. Структура фильма усложняется до композиции литературного апокрифа или сказки. Как и в своих пространственных перемещениях по Тибету героиня проходит горизонтали дорог и вертикали гор, так и в этих непростых разговорах она то погружается в физический мир, то воспаряет в высоты священных для нее истин. И здесь надо отдать должное тонкой и изящной работе актрисы Полины Гришиной, исполняющей роль монахини. Ни в одном ее крупном плане, ни в одной ее реплике не разглядеть мирского, будничного, мелкого. Раздумья, колебания, озарения — в еле различимых деталях ее мимики, жестов, движений. В ней столько света и чистоты, что сложно поверить в то, что сама Гришина ведет далеко не монашеский образ жизни, служа театру художником. Откуда в ней это — ангелическое?!

Третьего, последнего «проводника» Анны играет сам Иван Вырыпаев. Их встреча происходит в тибетском католическом храме в окружении серии фресок, на которых Будда в желто-оранжевом махаянском облачении как Иисус «проходит» сквозь новозаветные восшествие на крест и воскрешение. Удивительные фрески — в них проступает парадоксальное единение буддийской и христианской культур, в них важное для режиссера согласие двух непохожих друг на друга мировых истин.

Мудрецы говорят, что святые знания обычным человеком постигаются в буднях, в монотонной рутине повседневности. Так и героиня Полины Гришиной постигает их не в храме, где провела большую часть своей недолгой еще жизни. Она различает их, соприкоснувшись с многоплановыми пейзажами земли, на которой оказалась, встретив людей, которых заинтересовала ее просветленная отрешенность.

Почти очевидно, что в работе над «Спасением» Вырыпаев вдруг обнаружил для себя эту аксиоматическую невозможность вербализации сакрального в искусстве. Притом что нащупывать и искать возможность режиссер начал еще со времен своих театральных постановок: например, в спектакле 2004 года «Бытие № 2» он играл святого Иоанна, ведущего хулиганские, аллегорические диалоги с Богом. Национальные культуры решали для себя эту проблематику «диалога» со священным, сопрягая репрезентацию с религиозным ритуалом, заключая ее в границы традиционной мистерии, свойства и смыслы которой доступны лишь избранным, владеющим этическими кодами. Так вот та прекрасная сверкающая летающая тарелка, перекрывшая молящейся Анне весь ночной космический горизонт, — образ шамбалы, откровения. Это дистанция для режиссера, позволившая ему выразить невыразимое. Этот образ обеспечил фиксацию тех гармоний, имена которых не принято называть всуе, но они явно различимы для глаза Ивана Вырыпаева, — в истории о католической монахине «выговорен» его собственный опыт.