«Гольциус» Гринуэя кипит либертинизмом, преимущественно свойственным юным эстетам-гедонистам и скучающим зрелым (мягко говоря) художникам. Из истории голландского гравера, который организовывает перед свитой Маркиза Эльзасского эротические инсценировки библейских сюжетов, чтобы получить средства на создание иллюстрированного Ветхого Завета, режиссер слагает свой «новый шестоднев».

В десадовской манере разбавлять сцены секса-на-любой-вкус рассуждениями о запрете табу в искусстве, о лицемерии священнослужителей, о всеобщем женском распутстве, о смерти бога и прочих банальностях пишет Гринуэй свойственную ему кинографику. Правда, ожидаемое от Гринуэя триединство живописи, театра и кино «подгружает». Ритмически фильм разбит музыкальными виньетками от квинтета «Architorti» с их жесткой страстью смычковых инструментов. Как театральные ширмы в некоторые сцены вплывают кадры, удваивающие сюжетную линию; все это чередуется с рисунками режиссера, графикой Гольциуса и иных современных ему художников, которые комментируются любопытными культурологическими сарказмами голландца по поводу разнообразия взглядов на грех в «художественной плоти». Манера дразнит чрезмерным маньеризмом.

Занимательна забава Гринуэя с иносказательной зеркальностью персонажей и актеров их играющих, которой он объединяет времена Ветхого Завета с XVII веком и нашим временем. Например, на роль Гольциуса режиссер выбрал обаятельного Рамси Насра, поэта по совместительству. Актерские работы впечатляют в принципе, ибо внутри полемических сцен легкое порно, в случае с Ларсом Эйдингером (печатник Кводфри) и Майке Нёвилль (жена Маркиза, Изадора) весьма даже… да, автор иногда причисляет себя к эстетам гедонистической специализации. Ф. Мюррэй Абрахам играет у Гринуэя Маркиза Эльзасского, морализатора-сладострастника, балансирующего на грани безумия, оборачивающегося то шутом, то тираном.

Амбивалентность персонажей, моралей и сюжетных линий, безусловно, гипнотизирует. В финале тривиальный призыв к всеобщему блуду сильно портит кропотливое переплетение условного пространства, его нарочитой театральности и вольного духа возрожденческих празднеств. Последняя инсценировка в фильме — история Саломеи, символизирующая мир прекрасно-соблазнительный, но гниющий в собственных неуемных вожделениях. Этот изысканный, решенный акробатически танец семи покрывал, исполненный актрисой Адейлой (Кейт Моран), раскрывает одну из подспудных идей фильма — излишества плоти приводят к жертвам плоти.

В итоге мы имеем обезглавленного драматурга, убитого кальвиниста и ослепленного раввина — персонажей аллегорического толка, «посмертным образам» которых Гринуэй придает иконографическую узнаваемость — наказаны пророческая прозорливость, лицемерие клириков и общая несдержанность. Голова Боэция преподнесена его любовнице, когда танцуя Саломеей просит она голову пророка. Труп кальвиниста, подвергнутого изощренной казни через «подвéржение» самому страшному и сладкому для него греху содомии, позже утопленного, приговорен к «созерцанию» нескольких инсценировок, при этом видом своим подобен он не то Христу, не то Святому Себастьяну в возрожденческой живописи. Ослепленный раввин — тоже про религию, только во всеобъемлющем контексте.

Камера Гринуэя подобна «преувеличительному» стеклу, в фильме «Гольциус и Пеликанья компания» это особенно ощутимо. Распутывать клубок философско-культурных связей интересно. Другое дело, что художник Гольциус воспринимается более изощренной и гибкой в своих взглядах персоной, чем режиссер Гринуэй, снявший о нем кино.

Столь же сладко и велеречиво о грехе может снимать только Франсуа Озон. Его «Молода и прекрасна» –– чистое наслаждение. Режиссеру, создавшему за последнее время не один кинобенефис для див мирового кино, видимо, удалось познать самые сокровенные тайны женского естества и снять фильм, который одинаково сладостен и трогателен.

Поразительно точен его выбор актрисы (Марины Вакт) на роль Изабель, стадии взросления которой иллюстрируют более глубокую историю, где жизнь женщины развивается подобно четырем циклам природы, каждая ее метаморфоза напрямую зависит от переживания любви или отсутствия ее. От сезона к сезону меняется насыщенность красок в кадре, различимы и перемены в облике героини. Девичество и его невинный цвет, риски, безумия и несдержанность чувственных познаний — Изабель, рассудительность и тягостность материнства — ее мать (французская красавица Жеральдин Пайя), мудрость, свойственная зрелости, — Алиса (Шарлотта Ремплинг). Все сложно произносимое, едва уловимое, незабываемо знакомое женщинам режиссер окутывает историей, в которой юная Изабель, девушка из хорошей и обеспеченной семьи, едва лишившись невинности (больше из любопытства), становится проституткой. Сцены встреч героини с клиентами лишены даже намека на пошлость, ибо Марина Вакт у Озона являет собой воплощение чувственной красоты и эротизма. Она ищет удовольствия тела, познает его возможности, она имеет мужчин (как бы это ни называлось внутри морально-нравственных границ!), она — Венера. Финальная сцена с пробуждением героини и ее уверенный взгляд на свое отражение в зеркале как призыв к метафорическому восприятию фильма.

«Молода и прекрасна» — тонкое и очень точное кино, с осязаемой красотой женщин и сдержанной притягательностью мужчин.

Границы трансгрессивного кино и Гринуэй, и Озон уже давно сдвинули в сторону художественного порно, однако до чумного пира «Калигулы» Тинто Брасса еще далеко, хотя Гринуэй почти переплюнул ролевые игры Стенли Кубрика в драме «С широко закрытыми глазами». В предпочтениях — поверхность. Внутри же — особая традиция использовать все художественные «производные» секса как некий «троп», с помощью которого области либертинистской морали обращаются в мир гуманистической антропологии, физическое в метафорическое.