Donate
Cinema and Video

Всемирное донкихотство режиссуры

Кадр из фильма Терри Гиллиама «Человек, который убил Дон Кихота».
Кадр из фильма Терри Гиллиама «Человек, который убил Дон Кихота».

Если летоисчислять историю съемок фильма Терри Гиллиама «Человек, который убил Дон Кихота» с момента замысла, получится, что прошло почти тридцать лет. Говорят, что режиссер загорелся идеей экранизировать знаменитый роман Сервантеса еще в 1990 году. Главное здесь то, что до того, как «загореться», Гиллиам его не читал. Прошли годы, сменились поколения актеров, которые так и не сыграли Дон Кихота и Санчо Панса, уточнялись правила игры в деньги продюсеров и страховых компаний, и, по всей видимости, режиссер, наконец-то, вчитался в роман. Такова магия созидательного акта.

Гиллиам не был бы Гиллиамом, если бы представил зрителю экранизацию в чистом виде. С одной стороны, «Человек, который убил Дон Кихота» — автореферентный взгляд режиссера. «Земную жизнь пройдя до половины, / Я очутился в сумрачном лесу…» Этот фильм для Гиллиама то же, что и для Линча «Внутренняя империя», или для Китано «Такэшиз». С другой стороны, «Человек…» — антирефлексивное кино, соединившее в себе дьяблерии и карнавалы, цитаты и пародии на сюрреалистов (Бунюэля, Ходоровски и даже на визуальные образы Дали), мотивы новеллистической литературы, в которой отдельные сюжеты переплетаются со сквозным повествованием и дополняются скрытыми подтекстами. И, если тут что-то и осталось от Сервантеса, то это именно «форма повествования», перемешивающая объективную реальность с донкихотством.

Герой Гиллиама не хитроумный идальго, а молодой режиссер Тобиас Граммет (выдающийся некрасавец Адам Драйвер), застрявший в испанском захолустье на съемках чего-то настолько претенциозного, насколько и не выносимого для него самого. Мучимый зноем, гиперактивным продюсером (Стеллан Скарсгард), его фаворитками-любовницами и собственным творческим бессилием, он сбегает со съемочной площадки в уютные дебри испанских деревушек, где встречает своих Дон Кихота и Дульсинею, старого сапожника и девушку, которых несколько лет назад снимал в своем дебютном фильме, превратившем его в популярную персону. Перечитаем первое предложение этого абзаца. Герой Терри Гиллиама (T.G.) — режиссер Тобиас Граммет (T.G.). Забудем об этом. Потому что дальше начинаются фантасмагорические приключения творца в мире его творений.

Слегка устаревшее слово «фантасмагорический» намекает на легкое ретро, окутывающее лексику, с помощью которой Гиллиам создает «Человека…». Мультяшное (как в старом добром «Монти Пайтоне») построение сцен с погонями и сражениями, предельную условность сюжета критики обозвали «киноархаикой». Хотя, в целом, фильм был воспринят положительно. Однако же эта самая «архаика» делает «Человека…» одной из самых зрительских картин Гиллиама. Смех в духе французских комедий с Луи де Фюнесом раскрепощает сложную сюрреалистическую конструкцию, в которой исчезают связи между реальностями режиссера, персонажа и, собственно, зрителя, утопающего в автореферентности повествования. Гиллиам здесь играет с пресловутой четвертой стеной, обнажая прием, он изображает инволюцию съемочного процесса, проводя его через сны автора, его рефлексию, личные переживания, поиски интерпретации поступков своего героя, погружая его внутрь кадра. Процесс создания кино будто бы оказывается в бесконечном бэкапе, «откатываясь» до своих источниковых стадий в виде средневековых театрализованных шествий с их симультанностью и сюжетами, разворачивавшимися перед зрителем по мере того, как он передвигался вдоль процессии.

Тоби становится «слугой» своего актера, того самого старика, который на самом деле поверил в то, что он Дон Кихот. Двухметровый Адам Драйвер на осле и рыцарствующий Джонатан Прайс на бессмертном Росинанте — остроумно придуманная комическая пара, которая все глубже и глубже увязает в трагической идентификации одного с вдохновением другого. Персонаж становится режиссером.

Гиллиам выстраивает реконструкции роскошных театрализованных празднеств, организованных по сюжету архетипическим русским олигархом Алексеем Мишкиным (Хорди Молья), участвуя в которых, режиссер Тоби Граммет бунтует против мира больших денег, а самоназванный Дон Кихот обретает ту романтическую реальность, которой служит. Но в том то и дело, что за этой реальностью невозможно уследить, она все время превращается то в театр, то в кино, то в литературу. Здесь даже злодей Мишкин к финалу различается как шут, мастер церемоний, обеспечивший создателю подлинную встречу со своим творением. Тут уже можно бы и догадаться, кто тот человек, который убил Дон Кихота. Но — забудьте об этом.

По Терри Гиллиаму, оказывается, что у творца одна объективная реальность — та, в которой он занят созиданием. Но Гиллиам не был бы Гиллиамом, если бы снял фильм только об этом.

Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About