Даже сомнительная попытка Роланда Эммериха превратить Годзиллу в тирекса, телепортировавшегося из спилберговского Юрского периода в кино по мотивам удивительной японской франшизы, не сместила это чудовище с моего личного пьедестала прекрасных монстров кинематографа. Мир полюбил Годзиру так же нежно и беззаветно, как Япония советского Чебурашку. В реакции на фильм Гарета Эвардса 2014 года, продолживший знаменитую франшизу и реанимировавший в контексте американской монстрологии это дивное существо, пресса разразилась лестными ностальгиями о всех прожитых киношных жизнях Годзиллы, которые забавно поддаются аналогии с исторической периодизацией. Этакие Хэйан, Камакура, Эдо — этапы сражений и тихих семейных радостей, рассвета и упадка, забвения и признания чудовища. У японцев всему живому и, на наш западноевропейский глаз, неживому своя анима. Кому, собственно, как не Эдвардсу (после его первых «Монстров») было доверить вдохнуть душу в одинозавренного голливудской киномифологией Годзиллу, во времена, когда Питер Джексон, «очеловечивший» когда-то Кинг-Конга, занимался материализацией всемирно любимой сказки?

«Монстры» Гарета Эдвардса, снятые в 2010 году парадоксально нежное и трогательное кино. «Парадоксально», потому что вслед за фотографом, охотящимся за редким кадром, продвигаясь по Северной Америке, бóльшим сочувствием проникаешься к неким, невидимым чудовищам, чем к сражающимся с ними людям. В «Монстрах» есть очень своевременная аллегория о всемогущей киношной Америке, охваченной фобией, в основе которой боязнь внешнего мира, Другого со всеми сюрпризами его Другой жизни.

«Монстры» — в какой-то степени road movie — герой возвращается домой сквозь зону отчуждения, названную «инфицированной» и кишащую внеземными существами. Прекрасное, трижды авторское кино (Эдвардс сам написал сценарий и сам себе «камерамен») с атмосферным фоном музыкальных композиций Хопкинса. Простое, без нарочитого отрицательного пафоса, полное особой красотой печали об утраченной гармонии.

«Монстры», как и «Годзилла», основаны на архетипической логике разоблачения внутреннего врага цивилизации во времена, когда поиски этого врага ведутся вовне. Герои Эдвардса возвращаются домой запретной и нехоженой тропой, где, как водится, обретают иной, альтернативный общепринятому взгляд на мир, и, конечно же, открывают «себя подлинных», обнаружив, что монстры на самом деле не монстры, а иные жители планеты, пытающиеся жить своей животной жизнью и никого не трогать, если не трогают их.

«Нехоженая тропа» в «Монстрах» — это мир без людей, ну практически. В «Годзилле» все еще интересней. Второй по «главности» герой — Форд (Аарон Тейлор-Джонсон) — тоже возвращается домой после попытки вызволить из неприятностей своего отца (Брайан Крэнстон), ученого, близко подобравшегося к разоблачению причин трагических катастроф, признанных техногенными. Завязка довольно продолжительна, слегка разбавлена титрами с псевдодокументальной хроникой, в которой отправная точка для всего сюжета. Эта семейная история пересекается другой, где пара ученых ищет те же самые отгадки, что и отец Форда. Пещеры с гигантскими костями, огромные тянущиеся следы размером с приличное ущелье, сейсмические сигналы и прочие признаки чего-то большого, страшного и неведомого лишают зрителя покоя и нагнетают нетерпения от встречи с ним… И вот, наконец, — первая, неприятная страшила, которая призовет свою древнюю подружку, проживающую анабиоз где-то в недрах ядерных отходов цивилизации. По ходу сюжета выяснится, что парочка опасно питается этими самыми отходами. Их «брачные песни» услышит Годзилла — мощнейшее и прекраснейшее дитя природы и мутаций, олицетворение ее мудрейшего замысла гармонического сосуществования всего со всем — и вырвется из океанических глубин, чтобы защитить людской мир от перенаселенности детьми неприятных зверюг.

В общем, с появлением первого чудища (переводчики обозвали его «Г.Н.У.С.ом») все человеческие копошения становятся приятной декорацией интереснейшей жизни прекрасных гигантов. Создатели фильма придумали для них язык и способы общения, звуки и призвуки, пощелкивания и потрескивания, рычания и урчания, систему «жестов», цветовую индикацию — страшилы оживают со всеми перипетиями своего внутривидового существования, как какой-нибудь львиный прайд из фильмов про wild life. «Семейные» отношения “гнусов”, их путешествие навстречу друг другу сквозь все штаты под милитаристские фейерверки от перепуганной армии и Годзилла, рыщущий в самурайском спокойствии, сопровождаемый смиренным морфлотом — все это снято, придумано, разработано легче, изобретательней, чем все остальное, что «про людей».

Честно признаться, при таких монстрах, про людей и не хочется. В этом есть острейшая, недослышанная, похоже, ирония Эдвардса, будто бы специально пригласившего Джульет Бинош, Кена Ватанабе, всеми любимого Крэнстона, красавца Тейлора-Джонса — всех этих голливудских гигантов — на второстепенные роли, ибо супергерой тут Годзилла, как бы Форд по пути ни порывался спасти мир. Что бы там ни думала американская армия, зритель очень быстро понимает, что Годзиллу убивать нельзя, более того, он здесь главный источник сопереживания. А к людям так — почти по-триеровски.

Не потому что плохо написаны диалоги, не потому что плохо играют. Отнюдь. Все в логике жанра. Просто Эдвардсу интересно без людей, он уже второй фильм снимает про прекрасных Других, с которыми при желании можно ужиться. Пока Годзилла ломает бока наворотившей апокалипсис семейной парочке, люди-солдаты на парашютиках летят сквозь гребнистые, как его могучая спина, облака, малюсенькими вспышками в небе космической пыли. Как бы ни бряцала армия сталью, оружие убивает, но не спасает. Никого. Вообще. И тут пришел Годзилла в эвакуированный город (как знал!), где в азиатском квартале решили размножаться враги человечества, и всех покусал. Лапочка! изможденный, рухнувший лишь под тяжестью небоскреба цивилизации, бросивший понимающий, сочувственный взгляд на подпалившего интервентских «деток» Форда. И про монстра в новостной ленте напишут: «А не спаситель ли он нашего города?»

В 2016 году Эдвардс выпустит очередную часть еще одной знаменитой франшизы, которую уже не первый год пытаются реанимировать, — картину «Изгой-один» в саге о «Звездных воинах». Окончательно станет очевидным антимилитаристский пафос режиссера. Именно он не понравится продюсерам. Фильм долго будут «дорабатывать», откладывать даты премьеры. Тем не менее, это лучшая часть обновленной франшизы. «Умный блокбастер», полный киноманских цитат, «списываний» с Кубрика, Копполы, Чимино, близкий изначальной идее «Звездных войн» — предложить разумную дистанцию взгляда на кровопролитные войны ХХ века и риски использования орудий катастрофического поражения. И «Годзилла» Эдвардса во многом вторит замыслу Хонды, для которого чудовище — было альтернативной силой природы, противопоставленной человеческому безумию, убивавшему мирных людей в Хиросиме и Нагасаки и собиравшемуся подвергнуть этой участи 12 других крупных городов Японии. «Годзилла» Хонды был одним из первых фильмов в жанре экологического кино, вобравшего в себя послевоенные травмы японского общества и обращающегося к символам традиционной японской культуры, мифологическим богам и духам, оберегающим гармоничное сосуществование всего со всем. Неслучайно в «Годзилле» Эдвардса появляется кадр с атомной бомбой, адресованной армией монстру из глубин, — бомбам, убившим сотни тысяч мирных жителей в Хиросиме и Нагасаки, сентиментальные солдаты дали имена.

Поразительное постоянство Гарета Эдвардса, перенесшего свои малобюджетные идеи в захватывающие дух многомиллионные блокбастеры, к сожалению, не приживается в американской киноиндустрии. На сегодня ничего не известно о новых проектах этого режиссера в Голливуде. Запутавшись в своих и чужих бомбах, сложно различить уникальность одного в мироздании другого. Высветив человечность в существе, от которого меньше всего ожидаешь человеческого, Эдвардс призывает к гармонии. А, собственно, кто кому пришелец? Кто кому монстр?