Публикуем третью часть перевода книги философа, психоаналитика и активиста Феликса Гваттари, посвященную общим положениям и различным принципам каждой из трех описываемых экологий — ментальной, социальной и экологии окружающей среды, а также практикам, которые способны помочь в преодолении кризисов нашей эпохи.

Первую часть, в которой он выделяет основные парадоксы ИГК и указывает на возможные линии переустройства человеческих практик, можно прочитать по ссылке. Вторую часть, где он описывает этико-эстетическую парадигму экософии и ее влияние на концепт субъективности, можно найти здесь. С предисловиями переводчицы Леси Прокопенко и философа Геральда Раунига можно ознакомиться в этом тексте.

Общий принцип трёх экологий состоит, таким образом, в том, что экзистенциальные территории, с которыми они сталкивают нас, предлагают себя не как территории в-себе, закрытые сами на себе, но как территории для-себя, прекарные, конечные, сингулярные, способные к разветвлению на стратифицированные и умертвляющие повторения или процессуальные открытия со стороны праксиса, позволяющего сделать их «обитаемыми» для человеческого проекта. Именно это праксическое открытие представляет сущность такого искусства «эко» [13], включающего все способы одомашнивания экзистенциальных территорий, независимо от того, касаются ли они интимных способов существования, тела, окружающей среды или таких больших контекстуальных совокупностей, как этническая принадлежность, нация или даже общие права человека. Таким образом, давайте уточним, что нам нет необходимости устанавливать универсальные правила в качестве руководства для этого праксиса, но, напротив, нам нужно высвободить основные антиномии между экософскими уровнями или, если хотите, между тремя экологическими видениями, тремя дискриминантными линзами, о которых здесь идёт речь.

Конкретный принцип ментальной экологии заключается в том, что её доступ к экзистенциальным территориям открывается из пред-объектной и пред-личностной логики, отсылающей к тому, что Фрейд назвал «первичным процессом». Это логика, где позволено говорить о «включенном третьем», где белое и чёрное неразличимы, где красивое сосуществует с уродливым, внутреннее — с наружным, «хороший объект» с плохим… В конкретном случае экологии фантазма каждая попытка картографирования требует выработки сингулярной или, точнее, сингуляризированной выразительной опоры. Грегори Бейтсон чётко обозначил, что то, что он называл «экологией идей», не может быть вписано в область психологии индивида, но организовывается в системы или «разумы», границы которых более не совпадают с участвующими индивидами [14]. Но мы прекращаем следовать ему там, где он превращает действие и высказывание в простые составляющие экологической подсистемы, называемой контекстом. Я считаю, со своей стороны, что экзистенциальная «контекстуализация» всегда выходит из праксиса, устанавливающегося в разрыве системного «претекста». Не существует совокупной иерархии, позволяющей разместить и локализовать на определённом уровне компоненты высказывания. Они состоят из гетерогенных элементов, которые обретают общую консистентность и стойкость при пересечении порогов, учреждающих один мир в ущерб другому. Операторы этой кристаллизации являются фрагментами a-означающих дискурсивных цепочек, которые Шлегель уподоблял произведениям искусства. («Фрагмент, как миниатюрное произведение искусства, должен быть полностью изолирован от окружающего мира и самодостаточен, как ёж» [15]).

Вопрос ментальной экологии может возникнуть в любой момент и в любом месте, за пределами хорошо сформированных множеств, в индивидуальном или коллективном порядке. Чтобы задержать эти каталитические фрагменты экзистенциальных бифуркаций, Фрейд изобрел ритуалы сеанса, свободной ассоциации, интерпретации — согласно психоаналитическим референциальным мифам. Сегодня некоторые пост-системистские течения семейной терапии работают над созданием других сцен и других референций. Всё это очень хорошо! Но это всё только концептуальные строительные леса, неспособные учитывать производство «первичной» субъективности, поскольку они разворачиваются в действительно промышленном масштабе, особенно посредством медиа и коммунальной инфраструктуры. Весь теоретический корпус такого типа имеет недостаток: он закрыт к возможности творческой пролиферации. Будь то миф или теория с научной претензией, актуальность моделей, относящихся к ментальной экологии, следует оценивать в соответствии с: 1) их способностью выделять дискурсивные цепочки в ситуации разрыва смысла; 2) воплощением ими концептов, авторизующих теоретическое и практическое самопроизводство: фрейдизм неплохо реагирует на первое требование, но не на второе; и наоборот, пост-системизм, как правило, реагирует на второе, недооценивая первое, поскольку в общественно-политической сфере «альтернативные» среды обычно игнорируют совокупность вопросов, связанных с ментальной экологией.

Никто не освобождается от игры экологии воображаемого!

Со своей стороны, мы выступаем за переосмысление различных попыток моделирования «психического» иным путём — как если бы это были практики религиозных сект, «семейные романы» невротика или бред психотика. Речь будет идти об учёте этих практик скорее в соответствии с их эстетико-экзистенциальной эффективностью, чем в терминах научной истины. Что здесь происходит? Какие экзистенциальные сцены здесь воплощаются? Важнейшей задачей является охват а-означающих точек разрыва — разрыва денотации, коннотации и сигнификации, — выходя из которых, ряд семиотических связей ставит себя на службу экзистенциальному автореферентному действию. Повторяющийся симптом, молитва, ритуал «сеанса», ключевое слово, эмблема, ритурнель, кристаллизация лицевости [16] звезды… приводят в действие производство частичной субъективности. Можно сказать, что они являются месторасположением прото-субъективности. Фрейдисты уже обнаружили существование векторов субъективизации, ускользающих от власти Я; частичная, определяемая комплексами субъективность, привязка к предметам, находящимся в разрыве смысла, таким как грудь матери, фекалии, гениталии… Но эти объекты, генераторы «диссидирующей» субъективности, задумывались как примыкающие, по существу, к инстинктивным влечениям и отелеcненному воображаемому. Другие институциональные, архитектурные, экономические, космические объекты в равной степени полноправно поддерживают эту функцию экзистенциального производства.

Повторяю, главное здесь — сечение-бифуркация, которое невозможно представить как таковое, но которое, однако, вырабатывает целую фантазматику о происхождении (фрейдистская первичная сцена, «вооруженный» взгляд семейного терапевта-системиста, церемониальная инициация, заклинание и т. п.). Чистая творческая автореферентность недостаточна для понимания обычного существования. Репрезентация может только замаскировать его, спародировать, деформировать, заставить его пройти через референциальные мифы и истории — это то, что я называю метамоделированием. Вывод: мы можем получить доступ к таким очагам творческой субъективизации в зарождающемся состоянии исключительно в обход фантазматической экономики, разворачивающейся в искажённой форме. Таким образом, никто не освобождается от игры экологии воображаемого!

Вместо того, чтобы неустанно применять процедуры цензуры и сдерживания во имя великих моральных принципов, не целесообразнее ли продвигать настоящую экологию фантазма?

Воздействие ментальной экологии на индивидуальную или коллективную жизнь не предполагает импорта понятий и практик из специализированной области «психического». Принять логику желающей амбивалентности, где бы она ни проявлялась — в культуре, повседневной жизни, работе, спорте и т. п., — значит переоценить цели работы и человеческой деятельности в соответствии с критериями, отличными от критериев эффективности и прибыли: императивы ментальной экологии взывают к соответствующей мобилизации всех индивидов и социальных сегментов. Какое место, например, предоставить фантазмам агрессии, убийства, изнасилования, расизма в мире детства и регрессивной зрелости? Вместо того, чтобы неустанно применять процедуры цензуры и сдерживания во имя великих моральных принципов, не целесообразнее ли продвигать настоящую экологию фантазма, включая работу посредством трансферов, переводов, преобразований и их материалов выражения [17]. Совершенно очевидно, что репрессия в отношении «passage à l’acte» [18] легитимна! Но у истоков необходимо устроить адекватные способы выражения для негативистских и деструктивных фантазмов, чтобы они могли — как это происходит при лечении психоза — вступать в реакцию, склеивая дрейфующие экзистенциальные территории. Такая «трансверсализация» насилия подразумевает, что мы не рассматриваем как неизбежное интрапсихическую смерть, постоянно находящуюся начеку, готовую опустошить всё, как только территории Я утратят свою консистентность и бдительность. Насилие и негативность всегда являются результатом работы сложных субъектных сборок; они не встроены в сущность человеческого вида изначально. Их конструируют и поддерживают различные сборки высказывания. Сад и Селин стремились, с большим или меньшим успехом, перевести свои негативные фантазмы в квази-барочные. На этом основании их следует рассматривать как ключевых авторов ментальной экологии. Общество, лишённое терпимости и перманентной изобретательности, которая позволяет придать образный характер [19] различным аватарам насилия, рискует заставить их кристаллизоваться в реальности.

Сегодня мы наблюдаем это, например, в усиленной коммерческой эксплуатации скатологических мультфильмов для детей [20]. Но гораздо более тревожным образом это проявляется в лице отвратительного и завораживающего одноглазого человека, который знает лучше всех, как навязать имплицитный расистский и нацистский язык своей речи медиа-сцене, а также внутри политических сил [21]. Лучше не закрываться от правды: сила такого рода персонажа обусловлена тем, что ему удается интерпретировать монтаж влечений, которые преследуют, по сути, весь социум.

Я не настолько наивен и не являюсь утопистом, чтобы притворяться, будто существует аналитическая методология, гарантирующая полное искоренение всех фантазмов, которые приводят к овеществлению женщины, иммигранта, сумасшедшего и т. п., и способная положить конец пенитенциарным, психиатрическим и т. п. учреждениям. Но мне кажется, что обобщение опытов институционального анализа (в больнице, в школе, в городской среде…) может основательно изменить вводные данные этой проблемы. Чтобы справиться с ущербом, наносимым ИГК, понадобится грандиозная реконструкция общественных механизмов. Только происходит она скорее не путём реформ на высшем уровне, законов, постановлений, бюрократических программ, но посредством продвижения инновационных практик, распространения альтернативных опытов, сосредоточенных на уважении к сингулярности и на непрерывной работе по производству субъективности, одновременно автономизирующейся и корректно артикулирующей себя в отношении остального общества. Предоставив место для жёстких детерриториализаций психики и социума, из которых состоят фантазмы насилия, можно прийти не к чудотворной сублимации, а к преобразованию сборок, которыми наполнены все части тела, Я, индивид. Карающее Сверх-Я и умертвляющее чувство вины невозможно поразить обычными средствами образования и «savoir-vivre» [22]. Мировые религии, не считая ислама, всё меньше взаимодействуют с психикой, в то время как по всему свету процветает возвращение к тотемизму и анимизму. Человеческие сообщества, оказавшиеся в смятении, склонны замыкаться на себе, оставляя управление социальной организацией профессиональным политикам, тогда как профсоюзы не поспевают за мутациями общества, которое повсеместно находится в латентном или явном кризисе [23].

Нынешняя ситуация с беспрецедентным уровнем отчуждения посредством медиа вовсе не обязательна.

Особый принцип социальной экологии связан с продвижением аффективных и прагматических инвестиций в разного объёма группах людей. Этот «групповой эрос» не являет собой абстрактную величину, но соответствует качественной реконверсии первичной субъективности в отношении ментальной экологии. Здесь присутствуют две опции: либо личностная триангуляция субъективности в режиме Я — ТЫ — ОН, отец-мать-ребенок… либо конституирование автореферентных субъектов-групп, открывающихся социуму и космосу. В первом случае «я» и «другой» построены из игры стандартных идентификаций и имитаций, которые приводят к тому, что первичные группы замыкаются на отце, лидере, медийной звезде. Это касается психологии податливых толп, на которую воздействуют медиа. Во втором случае вместо систем идентификации реализовываются диаграммные функции эффективности. Мы спасаемся здесь, по крайней мере частично, от семиотики иконического моделирования в пользу процессуальной семиотики — я воздержусь от того, чтобы называть её символической, чтобы не возвращаться к заблуждениям структуралистов. Диаграммную черту — относительно иконической — характеризует степень её детерриториализации, её способность покидать собственные пределы, чтобы образовывать дискурсивные цепи, связанные с референтом. Например, можно отличить идентификационную имитацию учеником-пианистом своего наставника от передачи стиля, поддающегося бифуркации в сингулярном направлении. В общем случае можно отличить и агрегаты воображаемого толпы от коллективных сборок высказывания, подразумевающих как социальные системы или машинные компоненты, так и пред-личностные качества. (Живые «аутопоэтические» [24] машины противопоставляются здесь пустым механизмам повторения.)

При этом противоположности в этих двух модальностях разделены не столь чётко: толпа может быть населена группами, играющими роль лидеров общественного мнения, а субъекты-группы могут впадать в аморфное и отчуждённое состояние. Капиталистические общества — выражение, которое я использую для обозначения Запада и Японии, а также для стран так называемого настоящего социализма и новых промышленных сил «третьего мира» — отныне производят, для использования их в своих целях, три вида субъективности: серийную субъективность, соответствующую зарплатным классам, вторую — огромной массе «необеспеченных» и, наконец, элитарную субъективность, которая соответствует правящим слоям. Ускоренная масс-медиализация всех обществ создает, таким образом, ещё более выраженный разрыв между этими различными категориями населения. Элиты располагают достаточными материальными благами, культурными средствами, минимальной практикой чтения и письма, чувством компетентности и легитимности в принятиях решений. Подчиненные классы, как правило, сдаются порядку вещей, теряют надежду придать смысл своей жизни. Первостепенным программным пунктом социальной экологии будет переход этих капиталистических обществ от медийной эпохи к эпохе пост-медийной; под этим я имею в виду реапроприацию медиа множеством субъектов-групп, способных управлять ими путём ресингуляризации. Сегодня такая перспектива может казаться недосягаемой. Но нынешняя ситуация с беспрецедентным уровнем отчуждения посредством медиа вовсе не обязательна. В этой области фаталистический взгляд на вещи, как мне кажется, связан с непониманием нескольких факторов:

а) внезапное пробуждение сознания масс, которое всегда остаётся возможным;

б) прогрессивный крах сталинизма и его аватаров, уступающий место другим сборкам трансформации социальной борьбы;

в) технологическая эволюция медиа, в частности их миниатюризация, снижение их стоимости, возможное их использование в некапиталистических целях;

г) переустройство процессов труда на обломках систем промышленного производства начала века, что требует повышения производства «креационистской» субъективности — как в индивидуальном плане, так и в коллективном. (Путём постоянного обучения, переоснащения рабочей силы, передаче опыта и т. п.)

В начальных формах индустриального общества субъективность рабочих классов оставалась разрушенной и сериализованной. Сегодня международная специализация труда экспортировала в «третий мир» конвейерные методы работы. В эпоху информационных революций, роста биотехнологий, ускоренного создания новых материалов и всё более тонкой «машинизации» времени [25] готовы появиться на свет новые способы субъективизации. Интеллект и инициатива будут пользоваться бòльшим спросом, но в то же время больше внимания будет уделяться кодированию и контролю домашней жизни супружеской пары и нуклеарной семьи. Короче говоря, путём крупномасштабной ретерриториализации семьи (с помощью медиа, общественных служб, непрямых выплат…) будет предпринята попытка максимального обуржуазивания рабочей субъективности.

Операции по реиндивидуализации и «фамилиализации» имеют разное воздействие в зависимости от того, проходят ли они на поле коллективной субъективности, которую опустошила индустриальная эпоха XIX и первой половины XX века, или на полях, где сохранились некоторые архаичные черты, унаследованные от докапиталистической эпохи. В этом отношении значительными кажутся примеры Японии и Италии, поскольку это страны, которым удалось привить высокотехнологичные отрасли на коллективную субъективность, подчас поддерживающую связь с очень отдалённым прошлым (возвращающую к синто-буддийскому синкретизму в случае Японии и патриархальным эпохам в случае Италии). В обеих этих странах постиндустриальная реконверсия приводилась в действие посредством переходов относительно менее резких, чем, например, во Франции, где целые регионы на длительный период вышли из активной экономической жизни.

Спонтанная социальная экология работает над конституированием экзистенциальных территорий, которые восполняют древние ритуальные и религиозные сети социума.

В некоторых странах «третьего мира» мы также наблюдаем суперпозицию средневековой субъективности (отчётность о подчинении клану, полное отчуждение женщин и детей и т. п.) и субъективности постиндустриальной. Во всяком случае, можно задаться вопросом, не станет ли этот тип новых промышленных сил, на данный момент расположенных главным образом на берегах Китайского моря, проявляться в Средиземноморье и на Атлантическом побережье Африки. Если это произойдёт, мы можем стать свидетелями того, как целая серия регионов Европы подвергается серьёзному давлению в связи с радикальным переосмыслением своих источников прибыли и своего статуса «великих белых держав».

В эти различные сферы вплетаются экологические проблемы. Предоставленная самой себе, инкубация социальных и ментальных нео-архаизмов может привести как к лучшему, так и худшему! Это страшный вопрос: не будем забывать, что фашизм аятолл был учреждён именно на фундаменте глубокой народной революции в Иране. Недавние молодежные восстания в Алжире сохранили двойной симбиоз западного стиля жизни с различными формами фундаментализма. Спонтанная социальная экология работает над конституированием экзистенциальных территорий, которые восполняют древние ритуальные и религиозные сети социума. Кажется очевидным, что пока в этой области не воцарится коллективный политически когерентный праксис, она всегда будет, в конечном счете, определяться реакционными националистическими предприятиями, репрессивными по отношению к женщинам, детям, маргинализированным — и враждебными к любым нововведениям. Речь здесь идёт не о предложении модели общества «под ключ», но исключительно о поддержке всех экософских компонентов, целью которых будет, в частности, установка новых систем валоризации.

Я уже подчёркивал, что регулирование финансовых и репутационных вознаграждений общественно важной человеческой деятельности исключительно рынком, основанным на прибыли, всё менее легитимно. Должны быть учтены многие другие системы ценностей (социальная «рентабельность», эстетика, ценность желания и т. п.). До недавнего времени только государство находилось вправе распоряжаться сферами ценности, не связанными с капиталистической прибылью (пример: оценка культурного наследия). По-видимому, необходимо настаивать на том, чтобы новые социальные реле, подобные признанным общественно полезным учреждениям, были в состоянии сделать более гибким и объёмным финансирование третьего сектора — ни частного, ни публичного, — который будет непрерывно расти по мере того, как человеческий труд будет заменяться машинным. Помимо безусловного базового дохода для всех — признанного в качестве права, а не как так называемого договора о реинтеграции, — возникает вопрос о предоставлении средств для ведения индивидуальных и коллективных предприятий в разрезе экологии ресингуляризации. Поиск экзистенциальной территории или родины не обязательно означает поиск земли, где ты родился, или отдалённых веток семейного древа. Слишком часто из–за внешних антагонизмов националитарные движения (как у басков или в Ирландии) сворачиваются внутрь себя, оставляя в стороне другие молекулярные революции, связанные с освобождением женщины, экологией окружающей среды и т. п. Можно помыслить любые виды детерриториализованных «национальностей», таких как музыка, поэзия… Что обрекает капиталистическую систему валоризации, так это её характер общей эквивалентности, уплощающий иные способы валоризации, которые, таким образом, оказываются отчужденными её гегемонией. Для этого было бы целесообразно, по крайней мере, перекрывать инструменты валоризации на основе экзистенциального производства, которое невозможно определить ни на основе абстрактного рабочего времени, ни на основе ожидаемой капиталистической прибыли, — если не противостоять этим инструментам вовсе. На свет суждено появиться новым ценностным «биржам», новым коллективным обсуждениям, который дадут шанс наиболее индивидуальным, наиболее сингулярным, наиболее диссенсуальным предприятиям, — в частности, при поддержке телематических служб и информационных технологий. Понятие коллективного интереса должно распространяться на предприятия, которые в краткосрочной перспективе никому не «выгодны», но которые в долгосрочной перспективе обеспечивают процессуальное обогащение всего человечества. Здесь идет речь обо всём будущем фундаментальных исследований и искусства.

Можно помыслить любые виды детерриториализованных «национальностей», таких как музыка, поэзия…

Подчёркиваю, продвижение экзистенциальных ценностей и ценностей желания не будет представлено в качестве глобальной альтернативы, утверждённой от, а до я. Оно будет вызвано общим сдвигом в существующих системах ценностей и появлением новых полюсов валоризации. В этом отношении важно отметить, что в последние годы наиболее драматические социальные изменения были результатом подобного долгосрочного сдвига. Это происходит на уровне политики, например, на Филиппинах или в Чили, или — на националитарном уровне — в СССР, где прогрессирует инфильтрация тысячи революций в системах ценностей. Новым экологическим составляющим под силу поляризовать их и утвердить собственный вес в отношениях политических и общественных сил.

Особый принцип экологии окружающей среды заключается в том, что возможно всё, как наихудшие катастрофы, так и гибкие эволюции [26]. Природные эквилибриумы будут всё чаще находиться в зависимости от человеческого вмешательства. Наступят времена, когда потребуется внедрять огромные программы для регулирования соотношения между кислородом, озоном и углекислым газом в атмосфере Земли. Мы могли бы также переквалифицировать экологию окружающей среды в машинную экологию, поскольку как космос, так и человеческая практика всегда были не иначе как вопросом машин — даже, посмею сказать, военных машин. Во все времена «природа» вела войну с жизнью! Но акселерация научно-технического «прогресса» в сочетании со стремительным демографическим ростом подразумевает, что освоение механосферы потребует определённого скачка вперёд без промедлений.

В будущем вопрос будет стоять не только о защите природы, но и о ведении наступления, чтобы восстановить легкие Амазонии, чтобы Сахара снова расцвела. Сотворение новых живых существ, растений и животных, неминуемо маячит на нашем горизонте и делает неотложным принятие не только экософской этики, адаптированной под эту одновременно пугающую и увлекательную ситуацию, но также политики, сосредоточенной на судьбе человечества.

Историю библейского генезиса сменяют новые повествования о постоянном вос-создании мира. Здесь нет ничего лучше, чем процитировать Вальтера Беньямина, осуждающего коррелятивный редукционизм примата информации: «В смене прежних газетных реляций информацией, а информации — сенсацией отражается прогрессирующий упадок опыта. В свою очередь, все эти формы контрастируют с рассказом, одной из старейших форм сообщения. Для рассказа важна не передача чистого события как такового (что делает газетная информация), он окунает событие в жизнь сообщающего, чтобы снабдить им слушателей как опытом. Потому на нём сохраняется след рассказчика, как отпечаток руки горшёчника на глиняной посуде».

Историю библейского генезиса сменяют новые повествования о постоянном воссоздании мира.

Вывести на свет другие миры, отличные от чистой абстрактной информации; породить универсумы референции и экзистенциальные территории, где сингулярность и конечность принимаются в расчёт поливалентной логикой ментальной экологии и принципом группового эроса социальной экологии; смело встать лицом к лицу перед головокружительным Космосом, чтобы сделать его пригодным для возможной жизни, — таковы запутанные пути тройного экологического видения.

Мне представляется, что экософия нового типа, одновременно практическая и спекулятивная, этико-политическая и эстетическая, должна, таким образом, заменить старые формы религиозной, политической, ассоциативной ангажированности… Она не будет ни дисциплиной, отступающей к интериорности, ни обычным обновлением старых форм «милитантизма». Это будет скорее многогранное явление, устанавливающее инстанции и диспозитивы, одновременно анализирующие и производящие субъективность. Как индивидуальную, так и коллективную субъективность, переливающуюся через края индивидуации, стагнации, закрытых идентификаций, и открывающуюся ко всем сторонам социума, а также машинного филума, научно-технических универсумов референции, эстетических миров, равно как и новых «пред-личностных» восприятий времени, тела, пола… Субъективность ресингуляризации, которая готова получить удар кнутом от встречи с конечностью в виде желания, боли, смерти… Ходят слухи, будто ничто из этого не самоочевидно! Всюду требуются нейролептические покрытия, чтобы скрыться наверняка от любой интрузивной сингулярности. Есть ли необходимость нам снова обращаться к истории! По крайней мере, есть риск того, что больше никакой истории человечества и не будет, если человечество не возьмёт себя в руки радикальным образом. Речь идет о предотвращении любым путём энтропийного роста доминирующей субъективности. Вместо того, чтобы вечно идти на поводу у манящей эффективности экономических «вызовов», необходимо реапроприировать универсумы ценности, в которых процессы сингуляризации смогут обрести консистентность. Новые социальные практики, новые эстетические практики, новые практики «я» по отношению к другому, к иностранному, к странному: целая программа, которая покажется далёкой от текущих актуальных ситуаций! И тем не менее только артикулирование:

— зарождающейся субъективности;

— мутирующего социума;

— подвергающейся переизобретению окружающей среды;

сможет предоставить выход из главных кризисов нашей эпохи.

Процесс выковывания и возвращения доверия человечества к самому себе должен быть катализирован шаг за шагом и порой самыми малыми средствами.

В качестве вывода необходимо сказать, что три экологии должны одновременно прорастать из общей этико-эстетической дисциплины и отличаться друг от друга с точки зрения характеризующих их практик. Их регистры происходят от того, что я называю гетерогенезом, то есть от непрерывного процесса ресингуляризации. Индивиды должны становиться как более солидарными, так и всё более различными. (То же самое верно в отношении ресингуляризации школ, мэрий, городского планирования и т. п.)

С помощью трансверсальных ключей субъективность устанавливается одновременно в пространстве окружающей среды, больших социальных и институциональных сборок и — симметрично — в ландшафтах и фантазиях, населяющих наиболее интимные сферы индивида. Завоевание некоторой творческой автономии в определенной области требует дальнейших завоеваний в других областях. Таким образом, процесс выковывания и возвращения доверия человечества к самому себе должен быть катализирован шаг за шагом и порой самыми малыми средствами. Как и это эссе, стремящееся, насколько это возможно, обуздать окружающую серость и пассивность [28].

Перевод: Леся Прокопенко

За помощь с литературной редактурой спасибо Виктору Зацепину

Примечания

13. Корень эко следует понимать здесь в его первоначальном греческом значении: oikos, то есть: дом, домашнее хозяйство, среда обитания, природная среда. (Прим. Ф.Г.)

14. Vers l'écologie de l’esprit, op. cit. том Il, стр. 93 — 94. (Прим. Ф. Г.)

15. Цит. по Philippe Lacoue-Labarthe et Jean-Luc Nancy, в L’Absolu littéraire, 1978, стр. 126 (Прим. Ф. Г.); перевод цитаты: Кричли С., Книга мертвых философов. — Рипол-Классик, 2017 г. (Прим. пер.)

16. У Гваттари: visagéitaires, производное от visagéité — понятия, введённого Жилем Делёзом и Феликсом Гваттари в работе «Тысяча плато. Капитализм и шизофрения». В переводе Я.И. Свирского visagéité фигурирует как «лицевость» — для удобства читателя здесь уместно использовать данный вариант. Вот как возникает это понятие в «Тысяче плато»: «Одно и то же сказать, что знак отсылает к другим знакам до бесконечности или что бесконечная совокупность знаков отсылает к главному означающему. Но именно такая чисто формальная избыточность означающего даже не могла бы быть помыслена без особой субстанции выражения, для которой мы должны подыскать имя —  лицевость. Не только язык всегда сопровождается чертами лицевости, но и лицо кристаллизует все чрезмерности, оно излучает и получает, освобождает и вновь захватывает означающие знаки» (цит. по: Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения / Пер. с фр. и послесл. Я.И. Свирского, науч. ред. В.Ю. Кузнецов. — Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. —  895 с.). (Прим. пер.)

17. Блестящий пример такого юмористического преобразования садистских импульсов — фильм Ролана Топора под названием «Маркиз». (Прим. Ф. Г.)

18. Passage à l’acte — в психоанализе: отыгрывание, импульсивное приведение в действие, воплощение, acting out. (Прим. пер.)

19. У Гваттари: imaginariser. Речь идет о психоаналитическом процессе. (Прим. пер.)

20. См. также расследование Libération от 17 марта 1989 г. под названием «SOS Crados». (Прим. Ф. Г.)

21. См. «Тысячу плато»: «Итак, есть аппарат Государства, оживляемый, прежде всего, любопытным ритмом, являющимся великой мистерией: мистерией Богов-Связывателей или магических императоров — Одноглазых, испускающих из своего единственного глаза знаки, кои захватывают, связывают узлы и дистанции. С другой стороны, существуют Короли-юристы — Однорукие, вздымающие свою единственную руку как элемент права, технологии, закона и инструмента. Всегда ищите в последовательности Государственных людей Одноглазого и Однорукого, Горация Коклеса и Муция Сцеволу (де Голля и Помпиду). Речь вовсе не о том, что одни имеют исключительное право на знаки, а другие — на инструменты. Ужасный император — уже владыка великих работ; мудрый король принимает и трансформирует весь режим знаков. […] Именно аппарат Государства нуждается — как на самом верху, так и в своем основании — в заранее искалеченных инвалидах, заранее существующих калеках или мертворожденных, увечных от рождения, одноглазых и одноруких». (цит. по: Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения / Пер. с фр. и послесл. Я.И. Свирского, науч. ред. В.Ю. Кузнецов. — Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. —  895 с.). Авторы перевода «Трёх экологий» на английский, Аян Пиндар и Пол Саттон считают, что здесь Гваттари производит тонкую отсылку к фигуре Жана-Мари Ле Пена, тогдашнего лидера правой популистской партии «Национальный фронт». (Прим. пер.)

22. Savoir-vivre, букв. «знание жизни», можно трактовать как комбинацию хорошего тона, чутья в светском общении и особого сознательного отношения ко всем элементам повседневности. (Прим. пер.)

23. Симптомом такого положения вещей является распространение спонтанного «координирования» во время больших социальных движений. Следует отметить, что они иногда используют телематические системы сообщений для развития выражения «основ» (например, «сайт» Minitel 3615 ALTER). (Прим. Ф. Г.) Минитель — информационная система, созданная во Франции в конце 1970-х; один из успешных предшественников World Wide Web. (Прим. пер.)

24. Как использует это понятие Франциско Варела, Autonomie et connaissance, Paris, Le Seuil, 1989. (Прим. Ф. Г.)

25. Об этих четырёх мутирующих аспектах см. «Отчёт о состоянии техники» Тьерри Годена (Thierry Gaudin, «Rapport sur l'état de la technique»), CPE, Science et Techniques (специальный выпуск). (Прим. Ф. Г.)

26. Грегори Бейтсон говорил о «бюджете гибкости», сравнивая экологическую систему с акробатом на канате. (Vers une écologie de l’esprit, opus cit., стр. 256). (Прим. Ф. Г.)

27. Walter Benjamin, Essais 2, trad. Maurice de Gandillac, Paris, Denoël, Gonthier, 1983, p. 148. (Прим. Ф. Г.); перевод цитаты: Беньямин Вальтер, Бодлер. — Москва: Ад Маргинем Пресс, 2015. — с. 121 — 122. (Прим. пер.)

28. В перспективе «глобальной экологии» Жак Робен в докладе под названием «Мыслить экологию, общество и Европу» с редким мастерством и путём, параллельным нашему, подходит к отношениям между научной экологией, экономической экологией и проявлением их этических импликаций. («Groupe Écologie» в «Europe 93», 22, rue Dussoubs, 75002 Paris, 1989 год). (Прим. Ф. Г.)

Этот перевод публикуется здесь без согласования с правообладателем книги «Les trois écologies». Коммерческое распространение данного текста запрещено. Впрочем, бесплатное распространение текста или его фрагментов со ссылкой на оригинальную публикацию и автора перевода позволяется и приветствуется.