Перевод текста выступления проф. Шона Кьюбитта в Институте цифровых демократий при Университете Саймона Фрейзера в Ванкувере (Канада) 25 сентября 2023 года.

Шон Кьюбитт (Sean Cubitt) — профессор Мельбурнского университета, специалист в области экранных и культурных исследований (Screen & Cultural Studies), медиатеоретик, исследователь экокритических подходов к историии и философии медиа, редактор серии Leonardo Books издательства MIT Press. Автор многочисленных публикаций. Среди его книг: The Cinema Effect (2004), EcoMedia (2005), The Practice of Light (2014), Finite Media: Environmental Implications of Digital Technologies (2016), Anecdotal Evidence: Ecocritique from Hollywood to the Mass Image (2020).

Текст перевода дополнен комментариями и изображениями из сопровождавших выступление слайдов.

Каждая эпоха не только видит в сновидениях следующую эпоху, в сновидениях она ещё и стремится к пробуждению.
Вальтер Беньямин

Я хотел бы выразить признательность традиционным владельцам и хранителям земель, на которых мы встречаемся, народам сквамишей, масквиам и цлейл-ваутут, а также выразить признательность и благодарность их старейшинам: прошлым, настоящим и появляющимся.

Я собираюсь начать с некоторых замечаний о богатстве.

Частная собственность основана на лишении: на власти отнимать у других. В том, что я накапливаю, я отказываю вам. Моё богатство зависит от исключения вас из него. Меня тревожит, что вы можете его украсть, или что неопределённые «они» могут обесценить его. Эти тревоги побуждают меня приобретать ещё больше и откладывать подальше. Чтобы накопить больше, я сначала отказываю вам в ваших удовольствиях, а затем отказываю себе — в собственных (жалкость богачей). В былые времена такие жалкие строили замки на накопленные ими богатства, чтобы защищать те богатства, что они тратили на строительство, от людей, у которых они их отобрали.

Сегодня представители того же жалкого класса защищают своё богатство, покупая космические капсулы, чтобы избежать планетарной судьбы, за которую они в значительной степени несут ответственность.

На момент написания этого текста, «252 мужчин обладают большим богатством, чем 1 миллиард женщин и девочек в Африке, Латинской Америке и Карибском бассейне взятых вместе» (Oxfam 2022: 7).

То, что мы называем богатством, т. е. накопление частной собственности, — не собиралось ради удовольствия, а как раз наоборот: его цель состоит в том, чтобы отлучить подавляющее мировое большинство, как людей, так и нечеловеческих существ, от удовольствия.

Владение деньгами и их одолжение предполагает арест времени. Владелец накапливает богатство, но с точки зрения самого богатства владелец — это всего лишь вместилище, гравитационный колодец, к которому стремится богатство; точка вечного покоя без дальнейшей необходимости обращения. Для должника все деньги, что он когда-либо заработает, уже исчезли, оставив всеобъемлющую пустоту, которую никак нельзя восполнить. Эта вторая пустота, опять же с точки зрения самих денег, есть то же самое, что тотальность и покой накопления. Ужасающая истина о богатстве как личном благе таким образом бросается в глаза именно в момент его исчезновения: для самого богатства владение и одолжение — просто эффекты той же самой функции: исчезновения. С точки зрения богатства это состояние покоя — преследуемая им вечность. Но экономическая вечность привязана к настоящему, к горизонту финансовых событий, который постоянно находится сейчас, потому что богатство существует, обладает существом, владеет собой во всей полноте только сейчас, в вечном настоящем. Прошлое богатство ушло; будущее — ещё не существует (вот почему долг должникам кажется жадным, а кредиторам — наживой). Богатство пытается обеспечить свою стабильность, подчиняя закон своим интересам через наследование. Чреда анонимных владельцев и должников, стоящих друг за другом, тянется сквозь пыльные дороги времени, увековечивая существование богатства для самого себя. Человек абсолютно незначим для этого процесса. Поскольку богатство безлично, оно никогда не сможет служить личному благу. В конечном счёте мы не владеем им, как и оно, в конце концов, не владеет нами, — оно использует людей как любой другой ресурс.

Хотя прибыль извлекается в настоящем, богатство накапливается из прошлого. Независимо от того, идёт ли речь о языке и земле, или о коде и компьютерах, — медиа, с помощью которых канализируется богатство, сами берут своё начало в общем [общественных благах].

Маркс называет это нематериальное общее «Всеобщим интеллектом», — обширные ресурсы общего достояния, без которых ни один индивид не может функционировать или существовать, но которые ни один индивид не создал и не мог создать, вроде языка или математики. Когда я говорил об этой идее, Барри Барклей, маорийский кинорежиссёр, сказал мне, что разница между его народом и моим заключается в том, что они знают имена своих предков. Всеобщий интеллект — это наш способ говорить о предковых навыках и знаниях, о нашем предковом общем языка, а также об украденных навыках, связанных с каждой технологией — от прялок «Дженни» до облачных вычислений. Как писал Беньямин, даже мертвецы не в безопасности, когда одолевает враг. Этика и политика, вопросы моего текущего проекта [книги] о Благе, не могут преуспеть, если они не займутся освобождением предков из их чёрных ящиков и чёрной дыры накопления.

Если богатство не наивысшее благо, тогда что насчёт свободы? Последний раз, когда я выступал в Институте цифровых демократий, я говорил о Де Стейл и QR-кодах: сегодня я хотел бы поговорить о Джексоне Поллоке — аватаре свободы конца 1940-х годов — и о финансовизации, объективной форме свободного рынка, основанной на декларациях Мон-Пелерин 1947 года. В технике разбрызгивания и наливания краски Поллока существует напряжение между бессознательной игрой и безличным механизмом, что помещает Поллока прямо на территорию, которую также в конце сороковых пыталась занять кибернетика. Разве что сети краски Поллока не управляемы (этимологический партнёр «кибернетики»), а контингентны. Они реализуют сетевую архитектуру, которая не приносила свои плоды вплоть до нынешнего века, когда капитал научился использовать случайность в качестве нового источника прибыли, не в последнюю очередь — и случайное поведение людей.

В 1964 Лакан сказал, что поскольку сознательное в основе своей лингвистично, бессознательное структурировано подобно языку. Так что если вы принимаете принцип, по которому коммуникация оформляет (и оформляется) сознательным и бессознательным, и вы соотносите это со сбором данных в аффективных вычислениях [affective computing], сбором таких бессознательных источников, как клики, стирания [информации] и выражения лица, вы должны признать, что бессознательное всё чаще формируется подобно коду. Раньше бессознательное проявлялось в шутках, оговорках и разговорах во сне; теперь оно проявляется в виде волшебной интерактивности и мышечной памяти в компьютерных средах. Чем больше бессознательное становится похожим на данные, тем проще собирать информацию о его поведении онлайн. Чем больше оно экстернализируется в цифровых сетях, тем больше биографически сформированное личное бессознательное становится безличным и коллективным. Поскольку коллективное бессознательное не только оформляется, но и собирается в корпоративные реляционные базы данных, то его обортная сторона — сознательное — также становится всё более коллективным и инкорпорированным в сетевые технологии. Будучи больше не привилегированным владением человеческих индивидов, оно всё сильнее интегрируется в предковые технологии. Часть того, что мы считаем человеческим, остаётся за пределами системы, ценясь как источник непредсказуемых действий, которые собираются и используются сетевыми сервисами. Вычисления собирают кодоориентированное снотворчество своих людей-пользователей. В свою очередь люди сотрудничают с предковыми силами, чтобы воплощать снотворчество вычислений. Мы всё сильнее становимся как предки, без-личностями. Марксовский Всеобщий интеллект был продуктом исключительно человеческим; наша интеграция в технологии и их интеграция в нас порождает новый феномен — Массовое бессознательное.

Цель столь многих процессов граничных вычислений [edge computing], вроде QR, — собрать всё то, что только возможно, из шумных, контингентных различий человеческой активности. Сеть — это моё бессознательное, но в то же время и я — бессознательное машины. Граничные вычисления работают, когда они преобразуют человеческие следы, [отходы и останки] в форму, которую может переваривать [компьютерная] система: в числа. Однако в той мере, в которой им не удаётся уловить эйфорию или тревогу, ощущение жизни или текучую креативность живого языка, — они также делают возможным пограничный опыт этой грани. Массовое бессознательное, увы, грезит о репрессиях, совершаемых всеми технологиями, скрывающими собственную историю эксплуатации и порабощения. Искусственные голоса чат-ботов канализируют голоса всех тех, чей Всеобщий интеллект был растрачен на инструментальную технологизацию естественных и искусственных языков. Социальная и психологическая амнезия окружает обобщённую эксплуатацию языка и зания, а также их мобилизацию сверкающими, всегда новыми устройствами и сервисами, которые появляются словно по волшебству, предвосхищая наши капризы и не давая нам шанса их осознать. Амнезия — необходимый атрибут потребления в новую эпоху запланированного устаревания, призванного активизировать желание в условиях падения прибыли. Избирательная амнезия помогает продаже навязанных инноваций, когда прибыль зависит от экспансии в Массовое бессознательное. Однако существует риск: чем ближе мы к встрече лицом к лицу с порабощёнными предками, тем сильнее нас одолевает страх и подавленность, и тем меньше мы способны разделять ту непредсказуемость, что делает человеческие данные ценными для капитала. Жуткое, что мы испытываем при взаимодействии с искусственным интеллектом (ИИ), возникает, когда, будучи бессознательными, мы сталкиваемся с предковым всеобщим интеллектом и в тот же самый миг сами становимся предками.

Когда городской район подвергается джентрификации или сталкивается с упадком, возникает противоречие между твёрдым материалом зданий и сетки улиц и новой культурной жизнью, стремящейся процветать в средах, никогда не предназначавшихся для её целей. Точно так же функционирование киборг-капитала, зависящего от охватывающих всю планету инфраструктур снабжения, управления и протоколов, создаёт напряжённость между живой эволюцией повседневной культуры и естественных языков с одной стороны, и намного более жёстким основанием контроля над коммуникацией с другой.

В обоих случаях — городской регенерации и глобальных инфраструктур — предки появляются дважды: в универсализирующих тенденциях коммуникационных и транспортных технологий и в локализирующих тенденциях изобретения традиций и форм диалога. Естественные языки и городские кварталы дискретны, но также проходимы, по крайней мере на межличностном уровне, как показывает история смешанных браков со времён Ромео и Джульетты. Промышленно-цифровые коммуникационные технологии, с другой стороны, поддерживают куда более жёсткие границы и иерархии. Они приватизируют средства коммуникации, экспроприируют предковые знания как интеллектуальную собственность (хотя это и звучит противоречиво), и толкают рекрутированных предков в рабство. Определённое Шенноном различие сигнальной формы и значения теперь предстаёт как барьер между живым и мёртвым. Одна из ключевых функций творческих практик, которые мы по-прежнему называем «искусством», — заключается в том, чтобы разрушить этот барьер.

ИИ продвигает унифицированный псевдоутопический космополис. Поскольку этот управляемый ИИ космополис определяется тем же вечным настоящим, что и богатство, он покончил с любой надеждой на будущее, отличное от той квазиутопии, к которой он уже пришёл. Искусственный интеллект неспособен усваивать язык и, следовательно, Всеобщий интеллект, оставляя в стороне телесную, феноменологическую, аффективную жизнь, действующую не только в индивидуализированных телах, но и между людьми на уровнях как минимум таких же глубоких, как любовь или сообщество. Этот остаток выходит за рамки обмена, процветая за счет различий, которые он порождает и от которых зависит, но работая при этом в основном ниже пределов языка и сознательного. Этот континуум ощущений и действий ниже пределов сознательного — пищеварение, дыхание, равновесие и передвижение — связывает всё, от разумов до минералов, и гарантирует, что всё проницаемо друг для друга на скоростях кишечной флоры или эрозии. Я иду дальше Мари-Луизы Ангерер и Кэтрин Хейлз и называю это Всеобщим познанием.

Огромный резервуар Всеобщего познания — не «ресурс», так как он находится вне сознательного и потому защищён от эксплуатации. Как и чёрный ящик, ИИ отрезан от тех человеческих интеллектуальных и познавательных процессов, которые производят его сырьё. В то же время человеческие пользователи ничего об этом не подозревают. Когда ИИ преобразует вычислимые утверждения в динамической обработке, —исчезают фиксированные знания, на которые можно было бы претендовать и, следовательно, исчезает субъект знания, сопоставимый с Богом или Наукой, который мог бы их знать. Нам нужно не-сознательное познание, поскольку нам нужно [уметь] не знать. После закрытия любого будущего, когда будущее становится немыслимым, мы нуждаемся в том, чтобы не мыслить. В этом отношении неведомые процессы ИИ отражают неведение процессов Всеобщего познания, поскольку все они по-своему избегают детерминант власти и прибыли. Отход измельчения предыдущего капиталистического индивида, несознаваемый дивид, больше не нуждается в «Я» для мобилизации желаний и поведения. Растёртый в пыль данных, дивид становится добычей граничных вычислений и режимов контроля, но как незнающий пост-субъект, он истекает кровью [и вытекает] за пределы сферы сознательного, а значит и за пределы Всеобщего интеллекта, перетекая в сторону Всеобщего познания. Язык неустойчив в своём новом бегстве от дискурса и сближении с не-человеческим кодом. Лишённый будущего или цели, децентрализованный дивид сокрушается сейсмическими волнами изнутри и извне, которые он воспринимает как страдание так же часто, как и удовольствие, которые оба одинаково необъяснимы.

С точки зрения любой эффективной системы, пыльный поток Всеобщего познания кажется хаотичным и пугающим, но он превращается в шум только тогда, когда касается границ граничных вычислений. Поскольку таково свойство границ, шум определяет исключение и трение, и ими же определяется. Как место встречи с внешним, шум конгруэнтен — имеет ту же форму [и соразмерен] — доверию. Доверие распрострянется только на единомышленников, и даже в таком случае оно должно быть заслужено и может быть потеряно. Доверие так же неполно и эфемерно, как и шум, от которого оно пытается отделиться. Коммуникативный и эффективный космополис ИИ подобным образом колеблется между доверием и недоверием, принятием и отвержением источников и ресурсов, порядком и шумом, и определяет себя по отношению к ненадёжному потоку своих внешних факторов. Но подобно человеческому сообществу, ИИ должен разработать протоколы самоопределения, чтобы регулировать собственные границы ради максимальной эффективности.

Нечто похожее происходит, когда современные неофашистские движения мобилизуют ярость, чтобы ресоциализировать боль, вызванную отрывом от корней, предлагая новым инбредным сообществам мнимые традиции. Предъявление этих вырванных традиций как своей уникальной собственности — ключевое условие превращения протофашистского сообщества в магнит для лишённых корней, не связанных друг с другом людей, предоставляющее им традицию, которую они потеряли в эпоху субурбанизации или, как в Индии и Бразилии, во время перехода от колонии к неоколониализму. Раньше политические движения и субкультуры предоставляли опыт принадлежности тем, кто вышел из неудач послевоенных режимов. Теперь хищный неофашизм делает то же самое, создавая ex nihilo группы доверия, способные отказаться от всего непонятного (климата, миграции, квира, ислама…), от всего неузнаваемого инструментализированным Всеобщим интеллектом. Утешает здесь лишь то, что изобретение традиции мобилизует формы воображения, которые не всегда могут быть удержаны теми неофашистскими силами, которые их высвобождают.

Альтернатива заключается в осмыслении той сложной автономии, к которой стремился Поллок, но которая пала жертвой идеологий свободы и авторства в мире искусства. На протяжении всего XX века эстетика авангарда опиралась на остроту Пауля Клее: «Нет людей». Создание беспрецедентных объектов и переживаний всегда было ориентировано на представление о будущих аудиториях, которые в конце концов будут готовы их воспринять. Откладывание осуществления художественного опыта на неопределённое будущее стало мощным бальзамом, накладываемым на руины войн, начавшиеся с 1914 и продолжавшиеся и после хрупкого мира 1945 года. Однако в его основе всегда было кормление «завтраками». Картины Поллока несомненно попадают под эту же эстетическую отсрочку. Но сам процесс их создания, динамизм производства во взаимодействии с традицией (Всеобщим интеллектом), сетевой интуицией (Массовым бессознательным) и чистым телесным удовольствием, сплетённым с материалами (Всеобщим познанием), — отказывался отложить наслаждение на будущее, которое, как бы сильно мы ни надеялись, может никогда не наступить. Поллок учит нас требовать будущего сейчас.

В «принадлежности» есть «надлежащее» — то, к чему страстно стремятся, чем бы оно ни было, и где «было» открывается недостижимому будущему. Всеобщее познание ближе к любви, чем к управлению общесвтенными делами. Принадлежность конститутивно неполна. Происхождение, традиция и даже согласие — должны быть отброшены в стремлении к чему-то другому, лучшему, иному и будущему. Артикуляции инструментализированных предковых навыков и знаний в цифровых сетях и разгневанных сообществах не только противоречивы (например, моя свобода требует от вас отказа от контроля над своим телом: моё право стрелять превыше вашего права на жизнь), но и непоследовательны и неполны. Это усиливает постоянное помешивание капиталом котла ресентимента, и питает его стремление к граничным вычислениям и обещанному урожаю несознаваемого познания. По мере того как коммуникационные технологии колонизируют Массовое бессознательное, они также сближают живых и мёртвых, открывая новые возможные союзы. Чем больше «дивидуальных» людей отказывается от сознательного в пользу Всеобщего познания, тем ближе они подступают к естественным процессам, которые всегда пронизывали их тела и отношения. Когда несознаваемое и Массовое бессознательное избегают колониального объятия капитала, они убегают ещё дальше — за пределы свободы, прав и эквивалентности — в непостижимое, эфемерное и чисто воображаемое — слово, обладающее неисчерпанным политическим потенциалом.

Отсутствие альтернативы капиталу и его движению к планетарной аннигиляции иссушивает любое воображение об иной жизни. Со времён Конференций Мэйси 1948 года это иссохшее воображение подчинено системному мышлению. Экономика превратилась в науку-киборга, зависимую больше от симуляций и моделей, нежели от наблюдения, размывая различия между физическими и историко-социальными процессами, и сводя агентность к обработке информации. В том же 1948 году научный администратор [конференции] Уильям Вогт изложил принципы науки о земных системах: «мы привели в движение исторические силы, управляемые всей нашей окружающей средой», но мы должны… перестать обвинять экономические системы, погоду, неудачу или чёрствых святых. Основы науки о земных системах Вогта — универсальная власть чисел и вера, что капитализм не подлежит сомнениям и что необходимо осуществлять контроль.

К 2000 году это стало трюизмом: «Земля функционирует как система, обладая свойствами и поведением, характерными для системы в целом». Системное мышление теперь стремится игнорировать — а в политической практике жертвовать — локальными экологиями ради абстрактной концепции единой, планетарной экологии.

Экономические системы сводят людей к обработчикам информации. Даже словарь «технологии» и «окружающей среды» свидетельствует о нашем ужасном отрыве от них обеих — и об усилиях в разделению нас от них. Нам нужен новый словарь, выходящий за рамки равновесия, которым так дорожит системное мышление, за пределы его вечного эффективного настоящего. Как только мы поймём технологии как предков, мы сможем понять землю, реки, леса, штормы и пожары как богов. Мы поглощаем, вдыхаем и населяем древнюю — старше, чем на вид — землю. Мы держим и нас удерживают такие старые технологии, как язык, одежда и жилище. Боги и предки поглощают, вдыхают и обитают в нас. Мы переживаем друг друга как аффект, приливные силы, протекающие через нас, которые могут быть поочерёдно или одновременно умопостигаемыми, галлюциногенными или физическими, личными, коллективными и энвайронментальными.

Эти сырые энергии, подпитывают воображение — или восстанавливают его — после теории систем. Подумайте об этом как о проекции. Размышляя о проективной геометрии перспективы, Лейбниц писал, что Бог видит мир абсолютно, а смертные видят лишь частично. Теперь, когда нет никакого абсолюта, ни Человека, ни Науки, и даже Системы, каждая перспектива относительна и релевантна, и исходит она также и от не-людей. Сегодня воображение охватывает это умножение зрительного поля, где каждое впечатление имеет значение, от познания рекой своих берегов до взглада Солнца на Венеру. С политической точки зрения это подразумевает сенсорное общее, не-унифицированное Всеобщее познание, наполняющее Всеобщий интеллект для того, чтобы производить Всеобщее воображение.

Всеобщее воображение охватывает познавательные и сенсорные способности всего космоса. Так же, как воображаемые сообщества становятся исторической реальностью, так и воображение общей чувственной вселенной может привести к её существованию. Сновидение, становящееся реальностью без какой-либо идеи о его последствиях, — так же опасно, как высвобождение запертого предкового труда, включая код: этот риск столь же велик, как и господствующее сейчас иссохшее воображение, не способное увидеть альтернативу экономическому самоубийству нашего вида. Как и в случае пари Паскаля, освобождение богов и предков лучше, чем не рисковать, потому что status quo ведёт к окончательному планетарному краху.

Киборг-капитал, порождая глобальную эпидемию психических расстройств, сам становится всё более одержимым и параноидальным. После всех столетий, что были заперты в анонимных чёрных ящиках компьютеров, есть вероятность, что предки могли сойти с ума. Наблюдая за карнавалом разрушений, причиняемых наводнениями, пожарами и пандемией в 2020-х годах, кажется, что всё насилие, которому подверглась экология, в конце концов свело её с ума: разбитая, разбросанная, подверженная неуправляемым энергиям, иногда группирующаяся в попытках защитить себя, иногда буйствующая и вопящая от боли: шизофреничка, да, — как и я, как и любой другой человек в цифровую эпоху. Никто не говорил, что становиться бессознательным будет весело или легко.

В книге, над которой я работаю, будет три отступления: о посмертных артефактах, предназначенных для продолжения существования после вымирания; об апатии как стратегии отстранения и отказа; и о политике ностальгии, пытающейся восстановить утраченную целостность. Эти стратегии скорее борются с отчаянием, чем строят надежду. Напротив, предлагаемый мною путь от Всеобщего интеллекта через Массовое бессознательное к Всеобщему познанию становится тем труднее описать, чем дальше он отдаляется от языка и сознательного. Но оставаться в рамках лингвистического сознательного — не вариант, потому что оно уже находится под контролем.

Люди, которые видели Поллока за работой, описывают его как постоянно двигающегося, сильно сосредоточенного, углублённого в то, что вскоре стало известно как «живопись действия». Он провёл достаточно времени среди сюрреалистов, чтобы освоить техники доступа к своему бессознательному. Он был достаточно энергичен, чтобы приводить в действие всё своё тело — жесты, ритм, дыхание — своё не-сознательное познание. Он также охотно поддавался предковым техникам краски и холста, и естественным процессам вязкости и гравитации. Работая за пределами интеллекта, бессознательного и даже познания, живопись действия — ограниченная своим временем, но вдохновлённая его техническими и природными экологиями — указывает на то, каким может быть политическое воображение. Чтобы вырвать планету из чёрной дыры накопления требуются эти совместные энергии для создания в мрачный час общего воображения, способного воплотить иной мир в реальность.

Если Вы обнаружили ошибку, пожалуйста, сообщите о ней в комментариях.

Для цитирования:
Кьюбитт Ш. От Всеобщего интеллекта к Всеобщему воображению (2023). Пер. Ludens Modus (2024) [Электронный ресурс]. URL: https://syg.ma/@ludensmodus/shon-kyubitt-ot-vseobshchego-intellekta-k-vseobshchemu-voobrazheniyu