вот я еду, то есть не я еду, а меня везут, в машине, и вокруг очень, очень темно, впереди светят фонари, по сторонам различимы ели, встали зеваками на обочине и стоят, смотрят, а что за ними — не понять, только, как писала некто, бусинки света, а ещё можно сравнить с бисером или стеклярусом, забилась мелочь в бархатные углы шкатулки и блестит оттуда, а откуда оттуда, разве не в ничто ты, не едешь в никуда? отрепетированно выползает туман, прячет за пазухой дорогу, а сбоку, за деревьями, ветер бережно укладывает его, как вату под рождественскую ёлку. потом всё резко смахивает чья-то чёрная рука; смешались в кучу кони, пешки; ухнули, повалились ладьи — туда, в расчерченные квадраты волн, где тоже светит какой-нибудь буксирчик. это выехали на мост, и сердце уходит не в пятки, а много ниже, к уровню моря. зимой я еду уже в автобусе; оставив позади архангельск, водитель выключает свет, и снова эта белёсая, слепая тьма, где вместо тумана — снег, где я вспоминаю что-то очень похожее, да, прошлое лето, но перепрыгиваю ещё дальше и вижу зеленоватые пески пустыни, и себя (воспоминание говорит в третьем лице), и спящего папу, но я смотрю не на него, не на себя, а в окно, смотрю, насмотревшись новостей про туристические аварии, прислушиваюсь, наслушавшись про единственный в хургаде светофор, — и как бы сторожу наш путь, духом-сыном несясь над песчаными волнами.

некто известна также под прозванием красной графини или графини т.; государство, в котором она разъезжала от снятого дома к college и обратно, и поныне стоит на берегу пустынных волн; её не подстрелили, как коллегу пушкина, и потому она описала всё: непоправимо раннее утро, чёрную безнебесность, не дающие заснуть за рулём песни гребенщикова (нанятый сторож, третье лицо), и ещё, хотя губы рассказчицы сомкнуты и об этом ни слова, я почему-то представляю её в очках авиатора, толстых, плотных, прорезиненных по краям. есть в них какая-то отчуждённость, в этих очках. скафандры для глаз.

если глаза могут поцарапать ветки (и никакие веки не спасут), то отчего их не могут поцарапать тени веток? вот мы идём на лыжах, мы идём, а снег лежит, кусты изображают руки ренаты литвиновой, а сашины руки устали, он вздыхает, томно, как рената литвинова. впереди хрупкий мостик, изогнувшийся, как бровь ренаты литвиновой, и, как рената литвинова, сосны выпячивают бока. рената литвинова просит лыжню и обгоняет нас, рената литвинова сидит, как русалка, на ветвях и посылает оттуда свой северный ветер. ветер тревожит руки ренаты литвиновой, с которых падает белый, как улыбка ренаты литвиновой, снег. и, падая, снег шуршит: рената рената рената рената рената рената рената рената рената.

я открываю окно и слушаю, и слышу, как что-то долго гудит. рисуя геометрическую задачу, путник проходит двор наискосок. чёрным по белому. из, а в б. вот ушёл. вот из–за дома засветили фары. а там всё гудит. из альманаха «северные цветы» на 1832 год: «гласом природы называется протяжный, унылый звук, иногда слышимый в пустынях и диких лесах, которого, говорят, никто не мог слышать равнодушно, и причина коего ещё не разгадана». из другого окна я смотрю на тени. ветки качаются, будто написано в сценарии: «ветки качаются». нет, они славно играют свои роли, но несколько что ли равнодушно. вот вдали зависли клубы заводского дыма. или это инистые кроны. а вот там что. я не вижу. вам тоже не видно отсюда. жаль.

летом запомнилось другое. как в придорожном овраге катились отрубленные ракурсом головы колобков-дачников. как деревья вычёсывали свои шевелюры. как мы с сашей выплыли в заводь, и на нас, подняв удивлённые стрехи, выжидательно смотрели три дачи. как к берегу пропрыгала безголосая собака. и как мы поплыли обратно — облака бегут в небе, плывут по воде, цепляются за вёсла, — снова под наклонившейся рябиной, царапаясь и пригибаясь, снова срывая кувшинки. они редкие, говорят, лучше не срывать. когда мне было столько, сколько сейчас ему, на меня налепили много-много водорослей, чтобы я был похож на тигра. я один теперь помню это. сорваны кувшинки. кстати: по дороге к дому я срывал ягоды у дороги (иногда так бывает, что и по и у), и щедрая запасливая ветка, не спавшая всю карнизную ночь, опрокинула на меня все свои дождевые запасы разом.

подлодки всё так же строятся, ракеты летают далеко. и дождик в открытые форточки. слышно: вот жестяные листы, а вот листы жести. выделите главные и зависимые слова. сформулируйте, чем отличаются словосочетания. какой троп использует автор в первом случае.

говорю: ёлки стояли, светили фонари. и ведь нет, вы не представили, а вы уж потрудитесь, представьте: светили фонари, понимаете? я ж зачем-то это написал, значит важно. так что включаем мозг: ёлки стояли, светили фонари. что? автор не использовал никакой троп? ну вот смотрите (читайте то есть), скажу я: ёлки стояли как ёлки. пустяк, а мысль уж пошла по тропе, побежала. вот и я шёл; посередине вытянутого колледжа светило единственное окно, и я удивился. и даже подумал, что никто не поверит: только одно и ровно посерёдке. но посчитал — и нет, слева семь, а с другой стороны восемь окон. посему и рассказываю вам, этому-то вы поверите.

но всё-таки вернёмся к фонарям, мне обидно. отчего вы так упорно не желаете их представить? что они вам сделали? штамп, — скажете вы. ты уже рассказывал нам про ели и фонари, — скажете вы. скажите пожалуйста! во-первых, что вы тут тыкаете? я вам не ты, даже грамматически. а во-вторых… ну так если они и правда светили, что ж мне написать?! снова метафору вам? понуро, как рыбы-удильщики, светили фонари. фонари будто вытягивали кулачки с пойманными светлячками: на, смотри. так приносится мальчиком кое-что в кулачке. может вы, кстати, любители цитат? как бы в аквариуме чёрном, аквариуме голубом. дребезжащий фонарь-кретин. не знаете? ну, тогда ночь, улица, фонарь, но аптека нет, даже не уговаривайте — чего не было, того я не скажу. точка. (странно это — писать “точка” и ставить следом эту самую точку. вот опять точка. и снова.)

ёлки. фонари. колледж. голубовато проезжают машины, подпрыгивают фарами; тень моя изгибается, ползёт по сугробам и деревам, наступает на подъезд, вот я вознёсся выше северодвинского столба и закреплённого на нём рекламного щита, вот я шагаю по городу как чума, революция, как смерть с косой, косой месяц навис серпом (да, тоже мне сравнение, и что, и хорошо, спасибо, слава богу, вот, кстати, могу сравнить месяц с типографской скобкой, как думаете, похоже? сравните —), в общем, шагал я по городу великаном. да. страшно, правда?

и я подумал, что мог бы, к примеру, подумать: хуё-моё. но нет, нет, не мог бы, я ведь человек приличный. да. я и слов-то таких не знаю, что вы, что вы!