Фрагменты книги журналиста и эссеиста Андрея Шарого (1965) «Балканы. Очерки об окраинах империи». Это и обаятельный рассказ о восхождении автора на Олимп, и краткий, но содержательный обзор драматического и только-только закончившегося процесса становления современных балканских государств.

Иностранная литература №8 за 2017 год

…Больших рек нет. Больших гор тоже нет, но те, что есть, весьма живописны. Столица — Экарест. Население — в основном, разбойники. Хобби — убийства королей и государственные перевороты.

Агата Кристи Тайна замка Чимниз, 1925

Двести с небольшим лет назад никто в Западной Европе и понятия не имел о том, что такое Балканcкий полуостров, ведь немецкий географ Август Цойне запустил этот термин в широкое научно-популярное обращение только в 1808 году. Тщательный Цойне, как считается, воспользовался опытом английского путешественника Джона Морриса — тот в конце XVIII столетия совершил вояж из центра Старого Света на его окраину, в Стамбул, и, похоже, на обратном пути захватил с собой в христианский мир экзотическое словечко. Попытки лучше определить неточно обозначенную территорию западноевропейцы предпринимали и раньше. К примеру, на исходе XV века итальянский дипломат Филипп Буонакорси описывал в меморандуме в Ватикан далекий край, обитатели которого называли свою горную родину Балканами. Но вообще вплоть до середины XIX века в просвещенной Европе “восточными странами” — l’Orient — считали все то зыбкое, что уходило по карте вправо и вниз за пределы обозримого из главных тогдашних столиц мира: Россию, Польшу, иногда Богемию, изредка даже Испанию. “Азия начинается за Ландштрассе”, — сказал однажды австрийский канцлер Клеменс фон Меттерних, имея в виду восточный пригород Вены. Джордж Гордон Байрон в поэме “Паломничество Чайльд-Гарольда”, одна песнь которой целиком посвящена путешествиям по и впечатлениям от Албании и Греции, ни разу не упомянул Балканы. Я искал напрасно: лорд, по-видимому, этого слова просто не знал.

На западе континента обширные территории за реками Савой и Дунаем до начала прошлого столетия часто именовали Европейской Турцией (что соответствовало реальности, потому что практически весь Балканский полуостров на протяжении четырех или пяти веков составлял часть Османской империи), а иногда и цветистее — Европейским Левантом. В 1863 году основоположник албанистики Иоганн Георг фон Ган предложил термин Восточно-Европейский полуостров; постепенно дипломаты, ученые, политики заговорили о Юго-Восточной Европе как о территории с общей судьбой. Кровавое второе десятилетие XX века, которое наряду с распадом нескольких империй принесло Европе появление или утверждение на бывших османских и австро-венгерских территориях шести разнородных государств (Албании, Болгарии, Греции, Румынии, Турции, Югославии), закрепило в мировой политике представление о Балканах как о непредсказуемо непростом целом. Сейчас Балканский полуостров вмещает в себя дюжину стран, и в каждой задают себе вопросы о прошлом и настоящем, ответы на которые почти всегда непозволительно сглажены.

В Османской империи раскинувшиеся “по ту сторону” Босфорского пролива владения именовали Румелией — страной ромеев (Рум, Рим — так арабы обозначали Восточную Римскую империю; подданные ее были известны как ромеи, римляне). В византийское тысячелетие на землях полуострова — за исключением тех периодов, когда их отвоевывали тюркские или славянские варвары, — размещался десяток военно-административных округов: фем; некоторые (как Фракия или Македония) сохраняли древнеримские названия. “Римская нарезка” была крупнее: в эпоху поздней античности на полуострове помещались шесть имперских провинций целиком и три — частично.

Даже в начале времен у всего были имена, пусть и мифологические. Среди персонажей античного эпоса числился фракийский царь Гем (сын ветра Борея), соединивший свою судьбу с нимфой Родопой (дочерью музы Каллиопы или музы Эвтерпы). Боги Олимпа разгневались, когда эта супружеская чета осмелилась уподобить себя Зевсу и Гере. Как рассказал нам Овидий, в наказание Гем был превращен в Гемские горы, а Родопа — соответственно в горы Родопские:

Снежные горы теперь, а некогда смертные люди,
Прозвища вечных богов они оба рискнули присвоить.

В мифах Древней Греции насчет Гемских гор встречается еще одно, более жестокое, разъяснение, согласно которому это название происходит от слова “бЯмб” — кровь. Свою кровь пролил на безымянные прежде вершины великан Тифон, олицетворяющий огненные силы земли. Тифон мог бы сделаться властелином над богами и смертными, если бы Зевс не поверг чудище в бездну ударом молнии. В эллинистической традиции Балканский полуостров целиком тоже назывался Гем. С географических карт это название в наши дни исчезло, чтобы, подобно другим античным топонимам, подняться в небеса: Гемские горы теперь находятся на Луне, окаймляют там берега моря Ясности.

Понятие Балканы тюркского происхождения и означает горы, поросшие лесом. В болгарской историографии закрепилась теория, согласно которой племенам кочевников-булгар, в VII веке вторгшимся в пределы Юго-Восточной Европы, под этим названием был известен протяженный, ровно в 555 километров, хребет (все те же Гемские горы), в новые времена переназванный на славянский манер Стара-Планина (букв. старая гора). Однако историки из других стран категоричны: документальных подтверждений использования в доосманский период термина Балканы применительно к привычным для нас теперь балканским землям нет.

Однако само понятие достаточно древнее, потому что в Евразии — в частности, и в тех краях, откуда сначала в Анатолию, а потом и в Румелию пришло османское племя, — есть свои Балканы. На западе пустыни Каракумы тянется к Каспийскому морю хребет Большой Балкан (Балхан). В предгорьях туркменских Балкан хорошеет на углеводородных деньгах город Балканабат, административный центр нефтедобывающего Балканского велаята. В башкирской глубинке, у озера Асылыкуль, есть вершина Балкан (Балкан-тау). Балкантау также — важная улица казахстанской столицы Астаны.

Тюркская (точнее, наверняка татарская) топонимика добралась и до Москвы: в районе трех вокзалов сохранился Большой Балканский переулок (прежде существовал и Малый). Добавлю еще, что какие-то странные остряки присвоили название “Балкан” запущенному в России в производство в конце 2000-х годов автоматическому станковому гранатомету АГС-40. Это страшное оружие массового убийства (самое совершенное в своем классе, чем и гордятся его создатели), если только смерти требуется совершенство.

Первые километры собственно Балканской гряды, Стара-Планины, естественным образом продолжают Южные Карпаты, словно перерезанные дунайским ущельем Железные Ворота. А последний, самый восточный горный балканский километр — черноморский мыс Эмине, сложенный, как уточняет геологический справочник, из вулканических порфиров. На крутой порфирной скале в шестьдесят метров высотой расположен старый маяк. На болгарском языке слово “мыс” звучит точно и смешно — “нос”. Нос Эмине, кончик носа фирменных балканских гор, считается беспокойным местом: здесь часты морские бури, сильны свежие ветра, этот берег вообще опасен для судоходства.

Типология Балкан в общем и целом соответствует их тюркскому наименованию: здесь и теперь множество возвышенностей, поросших буками, дубами, пихтами или соснами, хотя в последние десятилетия почти повсюду велась массовая вырубка деревьев: леса сменяются сначала зарослями вереска и можжевельника, потом лугами, еще ближе к небу простирается царство лысых камней. Балканская горная область не рекордсменка по высотности в Европе, она уступает и Кавказу, и Альпам, и Пиренеям. Вечных льдов здесь нет: в самой холодной точке Балканского полуострова, на вершине Мусала (2925 метров), снежный покров держится семь или восемь месяцев, а в последние годы и того меньше. “Крышу Европы” следует искать в иных краях.

Мусала (ударение на последнем слоге) находится в Болгарии, несколько неожиданно для меня оказавшейся самой высокогорной балканской территорией: в этой стране, представьте себе, насчитали 55 вершин за 2500 метров. В этом отношении Болгария опережает приподнятые к небу Грецию, Черногорию и Сербию, потерявшую многие свои высотные ресурсы после провозглашения независимости Косова[1]. Мусала известна тем, что на ее склонах часто замечают стенолазов — забавных серо-красных птичек, которые умеют, опираясь на хвосты, быстро и ловко лазать по утесам и обрывам.

Самый главный мифический саммит Балканского полуострова, священный греческий Олимп (совсем точно — его высший пик Митикас), немного, но уступает Мусале; шести- или семиметровая разница — один из источников болгарской национальной гордости. Всего в горном массиве Олимп 52 вершины разной сложности доступа, а Митикас, как почему-то считают романтики, всегда скрыт за облаками. Это неправда: я фотографировал верхушку Олимпа, находясь от нее в непосредственной близости, и могу засвидетельствовать: голубизна неба высоко над Митикасом элегантно сочетается с голубизной Эгейского моря далеко за Митикасом. Истина в другом: там, наверху, всегда холодно и всегда дует сильный ветер. То есть сусальные картинки придворных живописцев, на которых дюжина полураздетых, словно в бане, античных богов в расслабленных позах восседает на облаках, предаваясь праздности, не соответствуют правде жизни: боги быстро замерзли бы.

Олимп вырастает из земель Фессалии и Македонии неожиданно для стороннего взгляда — огромным и довольно четко очерченным каменным горбом. Мы подобрались к этому нагорью с севера, через ничем не примечательный город Катерини, и обогнули Олимп полукругом, потому что собирались начинать восхождение с юга. Один из маршрутов к олимпийским вершинам начинается у базы греческих десантников и ведет ложем слаломной трассы мимо пика Святого Антония на пик Сколио, а он на шесть метров ниже рекордсмена Митикаса, 2912 метров. Для мужчины средних лет весом почти в центнер, но еще энергичного и не одышливого, такое горное путешествие — испытание серьезное, но задача по плечу. На КПП военной базы поднимающихся в небеса встречает улыбчивый автоматчик в лихо заломленном зеленом берете, проверяет документы, записывает номер мобильного телефона, — наверное, чтобы знать, кого придется спасать, — инструктирует насчет возвращения не позже 18.00 и пропускает через расположение части. Переводя на современный городской жаргон, паломничество на Олимп — 400 этажей вверх и 400 этажей вниз: двенадцатикилометровая трасса с перепадом высот в 1250 метров.

Путь вверх — труден, но интересен, спуск с Олимпа — легок, но неприятен, поскольку приходится постоянно концентрироваться, чтобы не угодить ногой на острый камень или в коровью лепешку. Экспедиция выглядит примерно так. Сначала ты с азартом карабкаешься по склону и вовсю вертишь головой по сторонам, потом тебе перестает хватать дыхания, потом ты начинаешь чувствовать мышцы ног, потом чувствовать, как эти мышцы сводит, а потом тебе становится все равно и уже ничего не надо, но ты все карабкаешься, лезешь, упираешься, пыжишься, обливаешься пóтом и вот, наконец, подобно гигантскому таракану, торжественно восходишь на вершину, с которой открывается открыточный вид на сияющие горные пики напротив, на зияющие провалы внизу, на синее Эгейское море и белый город Катерини, за которым, где-то в туманной дымке за сотню километров — Салоники, на соседние горы Пинда и вообще на Вселенную, сотворенную промыслом божьим.

И вот ты глазеешь на вершину Трон Зевса (она же, в православной терминологии — святого Стефана), и проводник Павел, родившийся в Ташкенте сын греческого коммуниста-партизана, эвакуированного в СССР в 1949 году по милости товарища Сталина, показывает тебе, что эта скала и вправду похожа на трон. В настоящий момент трон никем не занят. Да, думаешь ты, на Олимпе вряд ли обитают боги, потому что им в этой пустоте делать совершенно нечего. Здесь не летают орлы, потому что они тут не обитают, а в зените — вместо солнца — у тебя над макушкой барражирует тактический истребитель НАТО.

Каков же практический смысл восхождения на Олимп? Сделать селфи, унести с вершины камешек, загадать по просьбе любимой желание. Можно сунуть мятый клочок бумаги с записью “Мы на Олимпе! Ура! Ура!” в прикованный к бетонному столбику с обозначением высоты почтового облика ящик, к которому никогда не придет почтальон. Можно сложить пирамидку из плоских камней, как это непонятно зачем уже сделали десятки побывавших здесь до тебя путешественников. Ты вспоминаешь, чем пугал путеводитель: “Каждый год Олимп уносит несколько жизней”, и в шутку осведомляешься, не потому ли тут стоят пирамидки. Павел весело машет рукой: тут и правда гибнут, но единицы, исключительно по неосторожности и почти всегда зимой, хотя бывает и летом. Тебе почему-то не смешно, и на пути назад ты высматриваешь траурные памятные знаки, но обнаруживаешь только один, и не совсем в тему. Это бюст погибшего в 1941 году при обороне родины от оккупантов генерала-героя Яниса Папарродаса, с высеченным на мемориальном камне вполне древнегреческим стихом с великой первой строкой “Приветствую тебя, о смерть!”. Наверняка как раз у этого памятника молодые парашютисты получают значки отличников боевой подготовки.

Проводник Павел — отличный мужик, он все понимает, смотрит в твои выпученные глаза и задумчиво говорит, что на Митикас, пожалуй, сегодня не взойти, поскольку тогда мы не успеем спуститься к военбазе до темноты. До пика Митикас, молчаливого и прекрасного, на самом деле рукой подать, нас разделяют только солнечный ветер и прозрачный воздух, но ползти к этой вершине нужно еще примерно час: сначала по горному хребту, а потом наверх по голой скале едва ли не на четвереньках. А у тебя и без того мелко трясутся ноги, а в голове оглушительно бухают мысли и кровь. Поэтому ты делаешь мужественную паузу — но немедленно соглашаешься очень быстро вернуться. Уже через два часа дневальный солдатик на КПП козыряет тебе — усталому, но довольному, — как старому знакомому, и тут ты понимаешь, что прожил один из важных дней своей жизни. Потому что почти наверняка никогда в жизни ты больше не увидишь этих скал и этих заоблачных гор, больше никогда не достанешь дрожащими пальцами сигарету из своей заветной балканской пачки на самой крыше Олимпа и не затянешься в суровом молчании, глядя в лицо каменной вечности.

Все, что тебе останется — сожалеть об упущенной возможности покорить Митикас и небрежно рассказывать друзьям, что ты поднялся на священный купол Гема и Древнего мира, на гору высотой в неполных три тысячи метров.

Ничуть не больше. Но и ничуть не меньше.

В историко-культурном смысле балканские края осмыслены и изучены несколько хуже, чем самые знаменитые горы — Альпы, иначе говорилось бы не альпинизм, а балканизм, не альпеншток, а балканшток, и луга между поясами кустарника и камня не назывались бы альпийскими. Согласно геологической классификации балканские горы не старые и не молодые: им около 250 миллионов лет, они образовались на стыке мезозойской и палеозойской эр. Нынешние очертания полуострова окончательно сложились в результате движений земной коры два с половиной или три миллиона лет назад. Кора до сих пор колышется, тектоническая активность продолжается, и землетрясения случаются едва ли не каждый год. Последняя по времени большая катастрофа произошла в 1963 году, когда семибалльные подземные толчки разрушили македонскую столицу Скопье, которая потом хотя и была поднята из руин общими усилиями югославских республик, особой красоты так и не приобрела.

Истории, впрочем, знакомы бедствия и поужаснее: доказано, что три с половиной тысячелетия назад извержение вулкана Санторин на эгейском острове Тира (острова Греции тоже считаются частью Балканского полуострова) вызвало мощнейшее цунами, утопившее минойскую цивилизацию на Крите. Легенда гласит: так погибла Атлантида. А вулкан Нисирос на одноименном острове до сих пор “дышит”, прогревая почву. Поэтому, когда соберетесь туда, надевайте башмаки на толстой подошве.

Дети Балкан: Али-Паша Янинский, мусульманский Бонапарт

Османский сановник, управитель обширных земель, занимавших территории современных Албании и севера Греции, Али-паша из города Тепелени стал популярным героем европейской романтической литературы. Колоритная фигура паши, описанная Байроном, Александром Дюма, Мором Йокаи[2], соответствовала “балканскому канону”, каким его вывели на Западе. Характер этого человека и в самом деле сочетал коварство и жестокость с острым умом и благородством, повадки разбойника и восточного деспота — с тягой к просвещению и мудрой политике, жажду власти и славы — с искусством переговорщика и религиозной терпимостью. Дюма-отец писал об Али-паше в “Истории знаменитых преступлений” безапелляционно:

Во всей Вселенной он видел лишь себя самого, только себя самого любил и только ради себя старался. Природа наградила его зачатками всех мыслимых страстей, и он посвятил всю свою долгую жизнь их развитию и удовлетворению.

Али-паша родился в 1740 году в семье османского чиновника, албанца из этнической группы тоски. С юных лет промышлял разбоем, принесшим ему деньги и влияние в горных деревнях, затем за взятку был назначен надзирателем над дорожным хозяйством в местной администрации. Храбрость, деньги и хитрость обеспечили быстрое продвижение по службе. В 1788 году Али-паша получил в управление пашалык со столицей в Янине (сейчас административный центр округа Эпир в Греции) — городе, ставшем центром греческого просвещения в Османской империи. Правитель Янины навел порядок в округе, расправился с горской вольницей, установил беспощадный режим налоговых сборов. Заметки о встречах в 1809 году с Али-пашой оставил Байрон, на которого “именитый разбойник”, очаровавший гостя приятными манерами, произвел, тем не менее, устрашающее впечатление:

Это безжалостный тиран, повинный в чудовищных жестокостях, прославленный своими победами настолько, что его называют мусульманским Бонапартом.

К началу XIX века власть султана на местах стала непрочной. Управляя Янинским пашалыком в течение 35 лет, Али-паша проводил независимую политику: заключал тактические союзы то с англичанами, то с французами, во время Русско-турецкой войны (1787-1791) позволял себе переписку с князем Григорием Потемкиным. Наполеон дважды предлагал паше королевскую корону Албании, рассчитывая в борьбе с Османской империей добиться поддержки одного из самых влиятельных ее феодалов. Некоторые историки полагают, что объективно Али-паша способствовал развитию греческого освободительного движения, хотя и любил проводить карательные акции против повстанцев. Так или иначе, паша очевидно склонялся к сепаратизму, и в 1819 году султан Махмуд II решил покарать зарвавшегося наместника. Описанию трагической гибели Янины Александр Дюма посвятил главу прославленного романа. Пленительная наложница графа Монте-Кристо Гайде — проданная Фернаном Мондего в рабство дочь Али-паши; тот же негодяй Мондего, если верить Дюма, сдал армии султана защищавшую город крепость за две тысячи кошельков золота. Но реальность более прозаична: после многомесячной осады Янины 82-летний паша был застрелен в бою, и его отрубленную голову выставили на обозрение в столице империи. В Тепелени Али-паше установлен памятник, его мавзолей в Янине стал адресом исламского паломничества.

Кое-кому из специалистов балканские горы кажутся несчастливыми: они не таят в своих недрах значительных запасов полезных ископаемых, они часто оказывались недостаточно высокими, чтобы защитить местных жителей от вражеских армий, но всегда были достаточно рельефными, чтобы разъединять соседние племена и народы. Ключевым фактором выживания и самосохранения здесь испокон века считалось тесное семейное, групповое сотрудничество. Фигурально говоря, понятие “род” во многих районах Балкан значило больше, чем понятие “народ”. У многих из тех, кто считает балканские земли своими, есть общая, невзирая на национальность и веру, эмоциональная особенность: сильная привязанность к своему краю, прямо-таки пассионарная гордость за своих “прямых” предков. Это и есть пережившее века чувство балканской родины, имеющее мало общего с государственными границами.

По данным статистической службы “Eurostat”, население Балканских стран в 2015 году составило примерно 72 миллиона человек. Но эти данные вовсе не окончательные, по крайней мере, с мировоззренческой точки зрения. Едва ли вы встретите словенцев, хоть с горного севера республики, хоть с ее приморского юга, которые согласились бы с балканской принадлежностью своей страны. В Любляне и Мариборе предпочитают говорить о Центральной Европе, об Альпийском или Средиземноморском регионе, что справедливо географически, но не совсем корректно с точки зрения истории и политики. Итальянцы из Триеста даже постановку вопроса о Балканах применительно к своей провинции воспримут с недоумением. Уже четверть века, с первого дня государственной самостоятельности, стремится выйти вон из Балкан Хорватия, половина территории которой лежит в пределах полуострова. В Загребе обращают внимание не на правду науки, а на теорию центральноевропейской и средиземноморской идентичности хорватского народа, которому кое-кто из местных научных патриотов приписывает не славянское, а кельтское или даже древнеперсидское происхождение. Напротив, Турция и Румыния — важные страны юго-востока Европы, лишь краешками задевшие Балканы, — не скрывают своих интересов в этой зоне и не стыдятся сопричастности ей. Самый центр, сердце полуострова, я разместил бы где-нибудь в Македонии или Косове — их территории так плотно со всех сторон прикрыты сухопутными государственными границами, что кажется: это сделано специально, чтобы оттуда не выветрился особый балканский дух. Может, это география таким образом вмешивается в историю и политику? Ведь жить на горе, под крутой горой, между горой и морем, в окружении гор, на берегу реки, у границы, в окружении близких границ, на острове — означает по-разному смотреть на мир. Отсюда дробление национальных психологий и коллективного сознания. Когда сербы из Воеводины говорят о сербах из Герцеговины или сербах из лесистого нагорья Златибор: “Они совсем другие, не такие, как мы”, — то имеют в виду именно это. География оставила Балканам множество “карманов”, где время идет по своим часам, где консервируются нравы и обычаи, а современность такова, что сразу ее не примешь и не поймешь.

Прав словенский поэт Борис Новак, заметивший, что определение балканских границ — вопрос не науки, а сердца. Важнее географических дефиниций оказывается популярное восприятие Балкан как беспокойного общественно-политического пространства, “пороховой бочки”, буйного края, из которого и происходят локальные и всеобщие войны, потоки беженцев и переселенцев, горе да нищета. Такое представление формировалось в XVIII-XIX веках, когда после нескольких столетий доминирования Османской империи христианская Европа обнаруживала, изобретала свой юго-восточный пятачок заново. Порабощенные турками европейские пространства долго представали на Западе сплошным темным пятном, подсвеченным рассказами чудаков-авантюристов и байками оборотистых негоциантов. Эту этнически нерасчлененную территорию едва ли не более плотно, чем живые люди, населяли всяческие тени и вурдалаки. Уроженцев Балкан, оказавшихся зачем-нибудь в просвещенных столицах, часто по византийской, ромейской привычке принимали за греков, ставя знак равенства между национальностью и конфессиональной принадлежностью к греческой вере, пока не разобрались, что чаще всего эти странные люди бывают славянами.

Так на юго-востоке Европы вызревал “восточный вопрос”, в конце концов оказавшийся в центре политики великих держав. По мере того как слабела и отступала к Босфору Османская империя, на полуострове четче прорисовывались новые политические границы. Древнегреческое прошлое на фоне новогреческого восстания 1820-х годов, воспетого стыдившим местных крестьян за трусость лордом Байроном, не оставило европейцев равнодушными. Они сочувствовали румынской, болгарской, сербской эмансипации, потом сопереживали восстанию славян-македонцев, заказывая к обеду в модных ресторанах салат macédoine, составленный из разных ингредиентов, подобно тому как на Балканах “мелко нарезались и тщательно перемешивались” разные народы и их обычаи.

Упомяну в этой связи два литературных имени, пусть и не первой величины — французских писателей Пьера д’Эспанья и Кловиса Уга.

Первый из них, названный в справочнике, который я откопал в одной букинистической лавке в Охриде, страстным исследователем недостаточно известных географических пределов, посвятил жизнь экзотическим путешествиям. На переломе XIX и XX столетий д’Эспанья побывал в Колумбии, затем отправился в западноафриканскую колонию Ривьер-дю-Сюд (нынешняя Гвинея), а еще позже — скорее всего, по причинам авантюристического толка — в турне по Европейской Турции. В 1901 году д’Эспанья приступил к сочинению романа на македонские темы “Перед побоищем”, работу над которым завершил через год на Берегу Слоновой Кости, после чего скончался там же от желтой лихорадки. Его тираноборческая книга посвящена идеалам южнославянской независимости и завершается лозунгом “Да здравствует революция!”, под которой понимается всеобщее вооруженное восстание против Османской империи.

Кловис Уг — сторонник Парижской коммуны, депутат, публицист и поэт. По молодости лет он так решительно защищал свои политические взгляды, что не побоялся драться из–за них на дуэли, исходом которой стала гибель противника. В опубликованном в 1903 году трехчастном стихотворении “За македонцев!” Уг обратился к античному прошлому Балкан, а затем воззвал к совести и чести западноевропейских правительств: они должны были оказать немедленное давление на султана с тем, чтобы восточный сатрап облегчил положение христианских подданных.

Но в политических кабинетах с высокими потолками и аристократических салонах с яркими люстрами кривой треугольник на юго-востоке Европы вызывал, увы, легкое презрение, поскольку его обитатели, как считалось, лишь в малой степени обладали добродетелями, которыми просвещенный свет наделял сам себя: порядком, чистотой, самоконтролем, уважением к закону, чувством справедливости, эффективными социальными институтами. Поведение пусть и симпатичных, но неотесанных горцев не соответствовало представлениям цивилизованного мира о том, каким этот мир быть должен. Да и сами горцы, кажется, не особенно пытались соответствовать высоким международным стандартам. Европейцы поэтому наделяли их, как и детей дальнего Ориента, сомнительной, с точки зрения викторианской морали, триадой качеств: ленью, негой, жестокостью. Едва ли не единственным положительным отличием балканских окраин была характерная для этих краев веротерпимость, пусть относительная, но все же, на фоне кровавых религиозных войн Старого Света, похвальная.

После освобождения балканских народов от власти Османов разные германские королевства и княжества (однажды еще и Дания) выслали в Афины, Софию, Бухарест своих высокородных, но небогатых представителей: формировать новые монархические династии. Немцы и австрийцы осуществили, спускаясь по Дунаю, цивилизаторскую миссию, французы и англичане действовали с помощью займов и кредитных билетов, а Россия поставляла кровь своих солдат, несла православный крест и панславянскую идею. Обслуживавшие этот исторический поход интеллектуалы сконструировали из Балкан образ другого, находящегося рядом с нами, — близкого, но чужого. Неравного.

В 1844 году почтенный британский путешественник и всемирно известный египтолог сэр Джон Гарднер Уилкинсон совершил вояж на юго-восток Европы, где стояла привычная для Балкан военная пора. Обеспокоенный увиденным, Уилкинсон обратился с письмом к владыке Черногории Петру II Петровичу Негошу с призывом отказаться от обычая отрезать поверженным врагам головы и выставлять их на всеобщее обозрение. Британский историк попытался объяснить своему корреспонденту разницу между “цивилизованной войной” и войной, в ходе которой применяется шокирующе антигуманная практика. Петр Негош (православный митрополит) вежливо отказал чужеземцу в его странной просьбе: черногорцы не считали антигуманной традицию мести османским завоевателям, зато полагали кощунством медицинские эксперименты над телами покойных, широко распространенные в продвинутых европейских столицах. Отрубая неприятелям головы, горцы всего лишь фиксировали исчезновение смертельной угрозы для самих себя.

Американский историк Марк Мазовер, анализируя этот диалог глухих, напоминает, что в середине XIX века в западноевропейских странах, критиковавших Балканы за дикость, и не думали отменять публичную смертную казнь. Во Франции, например, преступникам рубили головы на городских площадях вплоть до начала Второй мировой войны. Упоминая об этнических чистках и массовых расстрелах в Боснии и Герцеговине в ходе вооруженного конфликта 1990-х годов, Мазовер резонерствует:

Опыт нацистского концентрационного лагеря в Маутхаузене показывает, что австрийцы немногому могли научиться у боснийских сербов по части насилия… В конце концов, и ГУЛАГ был придуман не на Балканах.

Американский политический географ Джон Лампе подмечал: тем не менее современная наука вовсе не случайно употребляет понятие “балканизация”, превратившееся в синоним сразу нескольких неприятных терминов — “дезинтеграция”, “трайбализм”, “возвращение к варварству”.

На Балканах на западное пренебрежение реагируют с обидой, еще и потому, что не хотят забывать и не устают напоминать: европейская цивилизация, насчет которой вы теперь так надуваете щеки, начиналась именно здесь, на Олимпе и Парнасе. Константинополь столетиями оставался самым большим и самым цивилизованным городом мира. Именно здесь, в византийских пределах, христианская цивилизация сумела уберечь свои традиции, когда Западная Европа в сумерках Средних веков оказалась под властью вчерашних варваров. Именно на этих просторах животворящий золотой крест после многих сражений одержал верх над зеленым полумесяцем, причем вклад в общую победу народов, оказавшихся на линии огня и надолго утрачивавших или вовсе не приобретших государственность, остается недооцененным.

Процитирую американского историка Джудит Херрин:

Самое главное, чтобы вы поняли — современный западный мир не мог бы существовать, не будь он защищен и вдохновлен тем, что происходило на Востоке.

Любой уважающий себя иностранный исследователь Балкан почитает за долг начать монографию об истории Юго-Восточной Европы с упреков в адрес западного общества: не разобрались, самоустранились, проявили высокомерие, не проявили великодушия. Это все правда: до сих пор балканские страны по большому счету томятся в прихожей Старой Европы, но если и течет в жилах европейской цивилизации новая и свежая кровь, то эта кровь — балканская. Вот вам Марина Абрамович, вот вам (молодой) Эмир Кустурица, вот вам упаковавший мир в оберточную бумагу Христо, вот вам нобелевские лауреаты Иво Андрич, Элиас Канетти и Орхан Памук, вот Исмаил Кадаре, вот постсоветский кумир Милорад Павич, вот Константин Бранкузи и Эжен Ионеско, вот Мария Каллас и Вангелис, наконец. А если вы не такие высоколобые, если вас не проймешь Аристотелем, афонскими старцами и Славоем Жижеком, то послушайте хотя бы, как зажигают с эстрады Таркан или свадебно-похоронный оркестр Горана Бреговича.

Главным источником балканских невзгод новейшей истории принято считать этническую чересполосицу, вызвавшую в 1990-е годы и формирующую уже на нашей общей памяти представление о сегодняшнем дне как о череде кровавых вооруженных конфликтов, ведущих к заметному изменению политической карты. Если смотреть в корень проблемы, то она, конечно, в запоздалых — по меркам общественных наук — процессах государственного строительства, ведь неслучайно некоторые “политические нации” на Балканах складываются до сих пор: поколение спустя после провозглашения суверенитета. Да, так случилось, и факт есть факт: именно на Балканах столкнулись углами тектонические плиты ислама, православия и западных христианских конфессий. И именно эти европейские фронты (в течение всего последнего тысячелетия и до сих пор) даже важнее просуществовавшего всего полвека железного занавеса.

По большому историческому счету, как считается, цивилизационные швы уже сошлись, но в прорехи просыпалось время и провалилась европейская утонченность. Американские университетские профессора Деннис П. Хупчик и Харольд Э. Кокс, авторы и составители “Краткого исторического атласа Балкан”, так описывают эпизод балканского хаоса периода Второй мировой войны:

Албанцы, венгры, немцы из Воеводины убивали сербов на землях под своим контролем. Болгары заставляли славян-македонцев признать себя болгарами. Усташеский режим Павелича в Хорватии пытался либо истребить сербов и евреев, либо обратить их в католицизм. Мусульмане в Боснии поднялись против сербов, чтобы отплатить им за прежние унижения. Сербы отвечали, как только и чем только могли. Образовалось огромное поле битвы между культурами.

Двадцатилетием ранее между Грецией, Болгарией и Турцией произошел принудительный обмен населением: около двух миллионов человек вынужденно сменили страны своего жительства. Малоазийские греки отправились на историческую родину, греческие и болгарские турки — в Малую Азию, а славяне из греческой части Македонии — в Болгарию. Через полвека после победы над нацизмом в ходе вооруженного конфликта (свыше ста тысяч убитых, концлагеря, военные преступления) и в результате этнических чисток два миллиона человек покинули Боснию и Герцеговину. Так на Балканах создавались — и доформировываются до сих пор — исповедующие молодой агрессивный национализм государства.

Так что это хороший вопрос: зарубцевались ли швы?

Примечания

[1] Парламент Косова объявил о независимости края в феврале 2008 г. К середине 2015 г. о признании государственной самостоятельности Республики Косово заявили 108 из 193 стран — членов ООН; в этом списке нет Сербии, России, Китая, Индии, Бразилии, пяти стран Европейского союза, в их числе Испании. Рассказывая в этой книге о Косове, я исхожу из международно-правового определения “частично признанное государство”.

[2] Мор Йокаи (1825-1904) — венгерский романист. Многократно переводился на русский язык, в 2009 г. вышло собрание его сочинений в 8-ми тт.