Юрате Сприндите
Вызовы постцензурной свободы
Перевод Марии Чепайтите

Высокий темп изменений, который взяла литовская литература после обретения страной независимости, причем изменений всесторонних: и качественных, и содержательных, и структурных, — не сравним ни с каким другим периодом существования нашей словесности: после 1989 года начались перемены радостные и болезненные, предопределенные крахом тоталитаризма.

Страна стала наперебой вкушать запретные плоды — прежде всего в первое десятилетие, — заполнять белые пятна: публиковать тексты ссыльных, партизан и других участников сопротивления, извлекать на свет из архивов и спецфондов библиотек “не рекомендованных” ранее авторов, открывать все шлюзы для документалистики. Огромный резонанс вызвали воспоминания о ссылке Дали Гринкявичюте (1927-1987) “Литовцы у моря Лаптевых”. Записки и дневники партизан свидетельствовали о том, что люди в Литве не смирялись с оккупацией, о чем свидетельствует и один из самых содержательных и эмоционально написанных документов — дневник Лионгинаса Балюкявичюса, полвека пролежавший в архиве КГБ. Вышли в свет сборник поэзии литовской эмиграции “Бездомные” (1989) и большая антология поэзии “Литва ссыльных” (1990), появились в печати стихи, которые ранее прятали на чердаках, закапывали в землю, замуровывали в стены. «У нас, наверное, самая богатая ссыльная и эмигрантская поэзия в Европе. Это мучительная гордость», — писал критик Витаутас Кубилюс в предисловии к «Литве ссыльных».

Оборванные звенья соединились в живое целое, и стало ясно, что литовская литература, “расколотая” пополам в 1944-1945 годы, вопреки прежней искаженной оценке, едина и неделима — просто раньше не учитывалось, что именно в эти годы две трети писателей покинули отчизну. После отмены советской цензуры большими тиражами начали выходить стихи поэтов, покинувших Литву. В советское время изысканную поэзию Йонаса Айстиса, Генрикаса Радаускаса запрещалось упоминать даже в диссертациях, хотя без их поэтики и стихосложения само развитие литовской литературы ХХ века было бы невозможно. Важным интеллектуальным событием стала публикация “Фрагментов дневников” Альфонсаса Ника-Нилюнаса (в трех томах), а бескомпромиссный в оценке прошлого роман Антанаса Шкемы “Белый саван” вошел в национальную школьную программу и стал самой читаемой книгой выпускников. Вернулись имена писателей, которые уехали из советской Литвы: Томаса Венцловы, Ицхокаса Мераса, Саулюса Томаса Кондротаса. Литература вновь обрела целостность и стала предметом изучения во всех своих разнообразных проявлениях. Это был живой, бурлящий, захватывающий процесс, тем более что запас запретных плодов был огромен, их “вкушение” — радостно и возвышенно. Все первое десятилетие независимости литература осознавала себя как существенную, заметную и неизменную часть общественной жизни.

Свобода изменила внутреннее состояние творческой личности, что — как ни парадоксально — привело к исчезновению одних и возникновению других стереотипов культуры. Порог свободы оказался выше, а испытания свободой — труднее, чем ожидалось. Сочинения 1990-х, написанные в ту пору, когда по улицам еще разъезжали бронетранспортеры, а над головой кружили военные вертолеты, разительно отличаются от спонтанных порывов, интерпретаций и деконструкций ХХI века. В начале по наивности казалось, что освобожденные творцы и свободная литература ринутся с энтузиазмом развивать национальную культуру. Но как только свобода была обретена, большинство пишущих обуяла жажда перемен к лучшему; кстати, официозные писатели советского времени, прозванные тогда “писателями заката”, несколько лет скромно помалкивали. Ответ на новую политическую, психологическую и эстетическую ситуацию был далеко не односторонним: одни объявляли, что начался упадок, другие спокойно работали, а молодое поколение попробовало объединиться и провозгласить новые программы, но в конце концов разбрелось в разные стороны и стало работать в индивидуальном режиме.

Изменились и жанры, и их иерархия — поэзия, роман, новелла, эссе, драма, мемуары; одни заняли новые позиции на литературном поле, другие утратили имевшиеся. Какие знаковые слова тогда склонялись и какие провозглашались тезисы? Комплекс малого народа (рекомендуется, по возможности, избегать), случайность, мода, вкус толпы, бум приключенческой литературы, престиж литературы факта, семейные хроники, современные исторические романы, ставка на игру слов. В общем, мыслили в правильном направлении, но не предвидели размаха грядущих перемен. Мало кто предугадал кардинально изменившиеся издательские условия, почти никто не ожидал стремительного наступления на рынок литовской художественной литературы. В то нестабильное время гадали, что происходит с литературой: то ли она все еще топчется на месте и предается сомнениям, то ли приходит в себя и идет в рост. В советское время литература считала своим долгом сохранять культурную и этническую идентичность, в последнее же десятилетие встает более существенный вопрос: насколько вообще социально значима современная литература? Примерно до 1994 года в обзорах главное внимание уделялось основательным сочинениям (говорящим о судьбоносных для человечества вещах) — сейчас их стали называть элитарным чтением, так как рынок быстро перехватил инициативу и начал диктовать свои условия. Предположение, что литературу будущего не будут определять “формы коллективного мышления”, не оправдалось: соблюдавшиеся в той или иной степени установки социалистического реализма сменились стандартами массовой культуры. Началась интервенция популярной, развлекательной литературы, в которой допускается почти все. Многие книги стали писаться специально для рынка — соответственно, воскрес детектив, появились триллеры собственного производства, благодаря открытым границам увеличилось количество книг о путешествиях, умножилась эмигрантская проза; пенсионерки и актрисы взялись в массовом порядке изготовлять любовные романы — бесконечные перепевы все той же сказки о Золушке. Популярная литература ощутила свою власть над читателем: она умеет себя рекламировать и претендует на главенство среди литературных форм. Критика забеспокоилась: писатель-де отказывается от личностного подхода и личных жизненных ценностей, не думает об искусстве слова, пишет исключительно для издательств и книжных ярмарок и вообще частенько трудится только ради славы и денег. Одно из заметных нововведений последнего десятилетия — воцаряющийся кочевой менталитет. Появился литовец с новым мироощущением: мобильный, “транзитный”, споро меняющий местожительство, отчего в его писаниях усиливается ощущение бездомности и бродяжничества. Это весьма заметный перелом, если вспомнить оседлую аграрность литовского края или закрытость границ советского времени. Вместе с эмиграцией и миграцией увеличивается и количество книг, воспроизводящих реалии их быта, впрочем, большинство таких текстов пока пребывает в зоне журналистики или легкого чтения. Глубже всего эмиграционный опыт отражен в трех книгах эссе Дали Стапонкуте.

Нежная и неустойчивая литовская литература, особенно проза, за несколько лет пережила настоящий антиэстетический шок. Писатели все больше стали ощущать свою ненужность — уменьшались тиражи, гонорары, падал интерес читателей и критиков. По мнению последних, именно тогда и начался новый этап развития литературы, ее стратификация: дифференцируясь, литература уходит с широкой общественной сцены к специалистам и становится сама собой. Раньше лучшие произведения имели не только художественное, но и огромное общественное значение, авторитет писателя был исключительно высоким. Отныне на развитие литературного процесса влияют не внешние, а внутренние факторы, а некогда существовавшее повышенное внимание к писателям перекинулось на другие сферы свободной жизни: на появившуюся в огромном количестве разнообразную печатную продукцию, интересную документалистику, многочисленные ток-шоу на экономические и политические темы, на средства массовой информации, распространяющийся интернет, многообразные легальные и доступные развлечения, на свободное перемещение по миру и т. п. Многие оказались не готовы к такой перегруппировке сил и переживали ее довольно трагически, поэтому до 2000 года много говорилось о кризисе в литературе, о критическом ее состоянии. Тогда еще не было понятно, что кризис продуктивен. По мнению известного социолога, литовского эмигранта Витаутаса Каволиса (1930-1996), понятие кризиса в общественной сфере можно понимать двояко: например, кризис может быть похож на кризис в болезни — перелом, с которого начинается либо выздоровление, либо ухудшение состояния больного (в этом случае “преодоление кризиса” означало бы возвращение к традиционному пониманию). Но кризис можно толковать и в позитивном смысле — как неразбериху, сумятицу, вследствие которой жизнь человека или общества становится более открытой для выбора новых путей. Кризис, понятый таким образом, — это шаг вперед, обновление, и как раз на такой стадии была литовская литература. Кризис идентичности — неизбежная черта эпохи перемен. Исчезают прежние контексты, где отождествлялись человек и его образ жизни, литература и ее традиции. Одновременно появляются новые контексты, открываются новые возможности.

Литература начинает основательно обновляться и все более разветвляться; затем следует издательский бум — ежегодно издается 500 оригинальных книг на литовском языке, а это очень много для небольшой страны. Литовской прозе раньше не хватало артистизма, разнообразия, выразительности — всего того, что в последние годы появилось в избытке. Героем поэзии стал обыкновенный человек, способный с иронией относиться к своим слабостям, отказывающийся от амбициозных задач и особого статуса. Критик Витаутас Кубилюс отметил: “Нет больше сакральных высот, с которых вещал поэт, воздев руки горé, — он говорит из гущи повседневности”. В прозе исчезло традиционное противопоставление деревни и города, которое старательно акцентировалось в советские годы. По сути, произошло прощание с аграрной культурой, поскольку выросли новые поколения с другим жизненным опытом и сформировавшимся городским менталитетом. Усилилось доверие к правде документа, голым фактам, к знаковой реальности, перед которой бледнеют все литературные красоты. Это связано и с долгими годами замалчивания правды, и с преизбытком вымысла в беллетристике. Очень популярными становятся автобиографические жанры: дневники, мемуары, письма и тому подобное. Продолжавшаяся полвека несвобода склонила многих литовцев к компромиссам с совестью, привела к утрате цельности, заставила утаивать подлинные жизненные факты. Документальная литература говорит о цене такого раздвоения. Большинство людей культуры — писатели, художники, актеры, журналисты — свидетельствуют своими мемуарами: литовцы приспособились, но не смирились.

Особый расцвет пережило эссе как проявление освободившейся мысли и способ письма, в его литовском изводе оно ближе к новелле, чем к статье. Эссе быстро отражает эмоциональное состояние общества, анализирует и осмысляет динамику повседневности, нисколько от нее не отставая. Эссе обладает гибкостью и коммуникативностью — написанное в понедельник может быть прочитано в субботу. Критический анализ происходящего в социальной, культурной и политической жизни склоняет читателя к размышлениям, а раскрытие личного мира автора вызывает любопытство. Здесь прекрасно сочетаются интеллект и чувства, рефлексия и ирония, связное повествование и едкая шутка. Гедра Радвилавичюте (однажды проговорившаяся: “Когда пишешь, теряешь пол”) своей эссеистикой утверждает новое направление женской прозы, где персонализируется повседневность, открывается разносторонность и многогранность женского мира; ее тексты богаты культурными аллюзиями и цитатами из знаменитых авторов (особенно из Набокова), которые нужны ей для углубления повествования.

От выговаривания травмы писатели все чаще сворачивают в сторону сгущения реальности, ее осмысления и конструирования. В центр внимания попадают новые имена: Сигитас Парульскис, Марюс Ивашкявичюс, Ундине Радзявичюте. Марюс Ивашкявичюс — писатель нового типа, сознательно взявший на себя роль творца-полилога (он пишет романы, эссе, пьесы, ставит фильмы). Мы видим профессионального писателя, который не зависит от богемного окружения, сосредоточенно готовится к творческой работе, умеет обосновывать и отстаивать свои идеи, не боится заказной работы, не жалуется ни на отсутствие адресата, ни на финансовые трудности и доказывает, что его поколение не похоже на те, что называли себя “потерянными”. Ивашкявичюс проводит ревизию в национальном самосознании и почитании великих, отказываясь от романтики, героики и воспевания страданий.

Наряду с поэзией и эссеистикой сильным местом литовской литературы остается новелла, динамичная, компактная, с неожиданной развязкой (жанр этот, коммерчески невыгодный, отлично согласуется со сложившимися давними традициями). Здесь жизнестойким оказался живой классик Ромуальдас Гранаускас, единственный плодовитый писатель старшего поколения (восемь книг за десять лет!), престиж новеллы поддерживают также Дануте Калинаускайте, Ричардас Гавялис, Бите Вилимайте, Саулюс Томас Кондротас. Их ценностные ориентиры соответствуют сформулированным некогда Альфонсасом Никой-Нилюнасом: “Творчество, не опирающееся на диалог Бытия с Небытием, мало чего стоит”. Кстати, иностранцы часто удивляются тому, что литовская литература столь драматична, угрюма, сентиментальна. Так, в новой антологии “Облако на траве”, суммирующей двадцатилетний опыт новеллы, речь, по большей части, идет о смерти. Литовцев считают не очень-то веселой нацией, которая больше пашет и жалуется на жизнь, чем расслабляется и отдыхает, поэтому трудно не радоваться каждому проблеску иронии и юмора. Состояние основного жанра — романа — не радует, сегодня лучшие литовские романы эгоцентричны и субъективны, им не хватает социальной ангажированности и гражданской ответственности.

“Советское время подарило нам одну хорошую вещь — любовь к книге”, — сказала когда-то президент Ассоциации литовских издателей, Лолита Варанавичене. Нынешний книжный рынок жизнестоек, а Вильнюсская книжная ярмарка, самая большая и значимая в странах Балтии, — одно из главных культурных событий в Литве.

Пока сказать трудно — слишком мала временная дистанция, — чем обогатили нашу национальную литературу перемены и отход от традиции, а чего ее лишили. Динамизм происходящего расшатывает привязанность к местному и национальному и заставляет обратиться к более общим, космополитичным понятиям идентичности, принятым в Западной Европе. Литературе малого народа всегда угрожает опасность имитации и потери собственного достоинства. Хорошей словесности нужны крупные личности, интеллектуальная мощь, сильное чувство языка и расширение контекста.

Сентябрь 2014