Редакция журнала “Иностранная литература” совместно с Британским Советом в России провели конкурс перевода стихотворений современной английской поэтессы Шинейд Моррисси.

На русском языке произведения Шинейд Моррисси практически не публиковались[1], однако в Великобритании она признана одним из ярчайших поэтов своего поколения. Моррисси является автором пяти поэтических сборников; в восемнадцать лет она — единственная в столь юном возрасте — стала обладательницей престижной литературной премии имени Патрика Каванаха. Несколько раз она номинировалась на “поэтический Оскар” — премию имени Т.С. Элиота, и в 2013 году получила ее за свой пятый сборник “Параллакс”. В том же году она была удостоена звания национального поэта-лауреата Северной Ирландии.

Творчество Ш. Моррисси во многом вдохновлено русской литературой и русской историей, и это отчетливо прослеживается, в частности, в ее последнем сборнике “Параллакс”.

Шинейд Моррисси выросла в семье североирландских коммунистов, в 1930-1960 годах ее родственники неоднократно бывали в Советском Союзе. В 2011 году поэтесса посетила Москву: в течение нескольких недель она работала в исторических архивах, собирая информацию о своем деде, одном из первых членов Коминтерна в Северной Ирландии.

Ш. Моррисси много путешествует: она два года жила в Японии, много времени провела в Германии и Новой Зеландии. В своих стихах она не только осмысливает опыт погружения в чужую культуру, но и дает читателю возможность взглянуть на эту культуру по-новому, как бы под другим углом.

“Под другим углом” — таков ключ к пониманию стихотворений Шинейд Моррисси. Шесть стихотворений из сборника “Параллакс” были предложены для перевода участникам конкурса. Термин “параллакс”, которым обычно астрономы обозначают разное положение звезд в зависимости от точки зрения наблюдателя, по мнению Моррисси, отражает основную идею ее книги: взглянуть на привычные вещи так, чтобы увидеть скрытую в них красоту и запечатлеть ее.

Стихотворение “V is for Veteran” навеяно размышлениями над страницей школьного учебника, на которой изображен вернувшийся с войны солдат. Как говорит сама Ш. Моррисси, “все началось со слова ветеран и связанных с этим словом ассоциаций. Мне хотелось показать, что испытывает человек, побывавший на войне и вынужденный заново учиться жить в мирное время”.

Стихотворение “Signatures” вдохновлено Белфастом, но не как родиной Моррисси, а как местом, где был построен печально известный “Титаник”. Именно здесь, в главном порту Северной Ирландии, располагалась верфь “Харланд энд Вольф”, на которой в 1911 году и произошел спуск на воду крупнейшего трансатлантического лайнера. После окончания Второй мировой войны судостроение в Белфасте пришло в упадок, а территория верфи на несколько десятилетий была заброшена. В 2001 году промышленная зона была переименована в “квартал ‘Титаник’”, а еще через несколько лет на месте бывшей верфи был открыт музей морского наследия Белфаста. Частью экспозиции музея является мемориальная доска с именами пассажиров, погибших на борту “Титаника”.

“Baltimore” — это воплощенное в стихах беспокойство матери о будущем своих детей. По поводу этого стихотворения поэтесса замечает: “Я написала его, находясь под сильным впечатлением от телесериала ‘Прослушка’, действие которого разворачивается в трущобах Балтимора — столицы преступного мира США. У детей, которые живут в этих районах, мало шансов выйти в люди — чаще всего из них вырастают воры, убийцы или наркодиллеры, которым уготована дорога за решетку. Не представляю, какие чувства испытывает мать, вынужденная в таких условиях воспитывать ребенка”.

Своей маленькой дочери Шинейд Моррисси посвящает фигурное стихотворение “Through the Eye of a Needle”. Стихотворение разделено на две части, причем не только по форме, но и по содержанию: сначала читатель смотрит на девочку глазами ее матери, а затем — уже глазами ребенка — смотрит на окружающий мир.

Темой стихотворения “1801” является один день из жизни Дороти Вордсворт — сестры Уильяма Вордсворта, знаменитого основателя “озерной школы”, его советчицы и соавтора многих произведений, включая “Нарциссы” и другие шедевры. Как отмечает Ш. Моррисси, “Дороти Вордсворт была талантливой писательницей — об этом свидетельствуют ее дневник, который она вела большую часть жизни, а также ее изящные и остроумные письма друзьям и родственникам. Сейчас письма и дневники Дороти изданы, и ее талант ни у кого не вызывает сомнений, но при жизни она, к сожалению, была известна лишь как сестра великого поэта”.

Стихотворение “Jigsaw” посвящено первой английской головоломке-пазлу, изобретенной в 1766 году и изображавшей карту Европы. По мнению Моррисси, такая головоломка была отличным подарком королевским детям, которые уже за игрой получали навыки, необходимые будущим завоевателям. Не случайно, ведь именно во второй половине XVIII века Англия начала активно осваивать новые земли. Под ее крылом пока по-прежнему оставалась Америка, отвоевавшая независимость лишь в 1783 году, набирала силу Ост-индская компания, появлялись колонии в Австралии, Новой Зеландии — территории, которой Моррисси в стихотворении дает ее исконное название на языке маори — Аотероа.

Мы рады представить вниманию читателей переводы этих стихотворений, выполненные победителями конкурса. В конкурсе приняли участие более трехсот человек из разных городов России, стран СНГ, ближнего и дальнего зарубежья, включая Германию, Израиль и Канаду. Среди участников конкурса были как профессиональные переводчики, работы которых неоднократно публиковались в российских литературных журналах, так и любители, впервые пробующие силы в художественном переводе, в том числе учащиеся российских школ и ВУЗов.

V is for Veteran

A soldier returned from a war
was how my P6 spelling book put it I saw
cripples with tin cans for coins
in dusty scarlet, back from some spat of Empire.
Later I became aware of buildings
built in squares around a courtyard
where every room looked down
to a fountain
rinsing and bleaching the light
assiduously as the women
who in folded hats like wings
washed clean their wounds.
My erstwhile stepfather was one
for whom Vietnam
was a constantly recurring dream -
the jungle inching its tendrils
into his lungs until he becomes
half-man, half-vine, asphyxiating.
The word itself has a click in it.
It halts before the ending.
Boats left stranded in trees.
The ones that survive are amphibian.
As I speak, there is something muscled
and bloody in the sink
the boy young enough to be my son
spat out and I can’t look.
I don’t know how he got inside my house.
The stereo is playing Buckets of Rain
by Dylan,
over and over again.

В — Ветеран

Солдат, вернувшийся с войны -
так объясняет школьный учебник, я
вижу калеку с консервной банкой для монет
в пыльном багрянце — жертву имперской размолвки.
Позже я узнала о постройках,
стоящих по краям квадратного двора,
в которых окно каждой комнаты выходит
к фонтану,
что полощет, отбеливает свет,
усердно, подобно женщинам
в шляпах с полями-крыльями, тем
что промывают раны.
Мой бывший отчим был таким,
для него Вьетнам -
бесконечно повторяющийся сон -
джунгли, тянущие свои побеги в самую
глубь его легких, пока он не станет вдруг
получеловеком-полурастением и не задохнется.
В самом этом слове есть щелчок.
Оно обрывается перед самым концом.
Под деревьями лодки сели на мель.
Все выжившие — амфибии.
Я говорю и вижу в раковине что-то
телесно-кровавое -
это мальчишка, годится мне в сыновья,
его сплюнули туда, и я не могу на него смотреть.
Не знаю, как он попал ко мне в дом.
Магнитола играет “Buckets of Rain”
Дилана
на повторе, весь день.

Перевод Дениса Безносова

В значит Ветеран

Солдат, вернувшийся с войны
я набираю в поисковике — и вижу:
обрубок-инвалид, Империи плевок,
ждет подаяния с жестянкой.
Лишь позже поняла, чтó в корпусах,
поставленных безжизненным квадратом,
чьи окна пялятся во дворик, где фонтан
полощет и отбеливает свет
с усердьем милосердных медсестер,
склоняющих, как ангельские крылья,
крахмальный свой убор,
над ранами колдуя.
Мой отчим вспоминал
Вьетнам
в навязчивых ночных кошмарах -
лианы джунглей прорастали в легких
удушьем, и тогда он превращался
в полу-дриаду, полу-человека.
Удушье — само слово, где душа
помедлит и уходит, чуть дыша.
В ветвях деревьев застревали лодки,
и тот, кто выжил, ползал земноводным.
Пока я говорю, мальчишка -
По возрасту он мог бы быть мне сыном -
Кровавым чем-то сплевывает в мойку.
Не видеть бы мне этого вовек.
Не ведаю, как он попал в мой дом.
Пластинку крутят “Дождь, как из ведра”
Боба Дилана
им нравится, им нравится, им нра…

Перевод Валерия Черешни

Signatures

Belfaste is a place meet for a corporate town, armed with all commodities, as a principal haven, wood and good ground, standing also upon a border… — extract from a letter to the Privy Council from the Earl of Essex, 1573

I
Where nothing was, then something. Six months ago
most of this was sludge and a gangrenous slip-way
dipping its ruined foot in the sea — a single rusted gantry
marking the spot where a small town’s population
of Protestant men built a ship the size of the Empire
State Building.
Smashed cars and wreckers’ yards flourished in between.

II
A skin-stripping wind. This morning I walk on concrete
smooth as a runway with a full-scale outline laid in lights
of the uppermost deck. Railings as over a stern.
Grass. Seating. The memorial for the dead hosts names
I can’t pronounce — Sjöstedt, Taussig, Backström -
in immaculate glass. Once, I count a surname seven
times.

Достопримечательности

Белфаст — удобное место для свободного города, где есть все условия: большая гавань, лес, хорошая почва, к тому же расположенное на границе между… — Отрывок из письма графа Эссекса в Тайный совет, 1573.

I.
Ничто вдруг превратилось в нечто. Шесть месяцев
назад
была тут грязь и изъязвленный стапель, опустивший
свою израненную ногу в море, и проржавевший кран
в том месте, где когда-то протестантский городишко
корабль построил, огромный, как
Эмпайр-стейт-билдинг.
Повсюду были остовы машин, хозяевами брошенные
здесь.

II.
Лицо горит от ветра. Поутру иду по ровному бетону,
что
взлетной полосой подходит к верхней палубе в
огнях -
огромной, как и та. И поручни — как и на той корме.
Трава. Скамейки. Памятник погибшим, чьи имена я
не могу
произнести — Сьёстедт, Тауссиг, Бэкстрём, — они
видны
через прозрачное стекло. Одно из них встречается
семь раз.

Перевод Евгении Зиминой

Знаки

Белфаст — подходит для городского поселения, располагая такими достоинствами, как важная гавань, лесные и земельные угодья, и притом стоит на границе… — из письма графа Эссекса Тайному совету, 1573 г.

I
Совсем еще недавно — запустенье. Всего полгода.
Лишь топкий берег да гниющий стапель,
обвисший в воду, — одинокий ржавый эллинг
там, где построил протестантский городок
корабль величиной с Эмпайр-стейт-билдинг. Рядом
забор автомобильной свалки, кладбище судов.

II
Другое утро. Ветер обдирает щеки. Под ногами -
бетон ровнее летной полосы. Огнями — очертанья
той верхней палубы, и релинги с кормы. Трава.
Скамейки. Здесь мемориал погибшим, чьи имена
трудны мне — Сьёстедт, Тауссиг, Бэкстрём. Блеск
стекла,
ни пятнышка. А вот семь раз одно и то же имя.

Перевод Алексея Круглова

Надписи

Белфаст — это место, где может развиться город с самоуправлением, занимающийся всевозможными промыслами, способный стать важным портом, с лесами и прекрасными земельными угодьями, и находящийся на границе ирландской территории… — отрывок из письма, адресованного Тайному совету графом Эссексом, 1573

I
Из ничего появилось нечто. Полгода назад
Здесь виднелся лишь скользкий от ила стапель,
Спустивший в море свою гангренозную ногу -
ржавую рельсу,
Обозначавший место, где жители городка -
Протестанты — воздвигли корабль размером с
Эмпайр-стейт-билдинг.
Да остовы старых машин гнили меж доками и
мастерскими.

II
Ветер пронзает насквозь. Иду, под ногами асфальт,
Гладкий, как взлетная полоса, с цепочкой огней
По контуру верхней палубы. Перила, как вдоль той
кормы.
Трава. Краткий отдых. Списки некогда важных имен,
Что не выговоришь — Сьёстед, Тауссиг, Бэкстрём -
За бесстрастным стеклом. Одно мне встретилось
целых семь раз.

Перевод Екатерины Савельевой

Baltimore

In other noises, I hear my children crying -
in older children playing on the street
past bedtime, their voices buoyant
in the staggered light; or in the baby
next door, wakeful and petulant
through too-thin walls; or in the constant
freakish pitch of Westside Baltimore
on The Wire, its sirens and rabid gunfire,
its beleaguered cops haranguing kids
as young as six for propping up
the dealers on the corners, their swagger
and spitfire speech; or in the white space
between radio stations when no voice
comes at all and the crackling static
might be swallowing whole a child’s
slim call for help; even in silence itself,
its material loops and folds enveloping
a ghost cry, one I’ve made up, but heard,
that has me climbing the stairs, pausing
in the hall, listening, listening hard,
to — at most — rhythmical breathing
but more often than not to nothing, the air
of the landing thick with something missed,
dust motes, the overhang of blankets, a ship
on the Lough through the window, infant sleep.

Балтимор

Везде я слышу плач моих детей -
он чудится мне в гомоне ребят,
играющих до ночи при неверном
свете фонарей; или когда младенец
за фанерной стенкой у соседей
все не уснет никак; и в непрерывном,
гнетущем ритме балтиморских улиц
“Прослушки”[2], где вой сирен, и перестрелки,
и коп нотации читает шестилеткам,
барыги на углу крикливо спорят
о чем-то; или сквозь помехи
на радио, когда оно не ловит
и белый шум способен проглотить
слабеющее детское “спасите”;
и даже в абсолютной тишине,
густой и вязкой, тихий крик застынет,
лишь стоит вспомнить — и мерещится он мне,
иду по лестнице наверх, остановлюсь,
услышать силюсь, слышу — иногда -
ритмичное дыханье, только чаще ничего,
лишь в воздухе на лестничной площадке
чего-то не хватает, пыль кругом,
свисают простыни, за окнами стоит
корабль в бухте, дети спят.

Перевод Анны Земляной

Балтимор

Я слышу плач, я слышу детский плач,
Твой голос в голосах детей постарше,
В прокрученном сквозь город звукофарше,
В рыданьях за стеной, в помехах передач,
В белесом воздухе меж волн радиостанций,
Где тонет звук, где музыка молчит
И только электричество трещит,
Глотая крики призрачных субстанций,
Не слышных уху, слышных тишине,
Что в складках прячет детское роптанье
(А может, нет, но всхлипов сочетанье
Твой голос вновь напоминает мне) -
И я взбегаю, лестницы не чуя,
В прихожей замедляю сердца стук,
Прислушиваюсь к нитям, как паук,
Натянутым меж комнат, — и молчу я,
Стремясь не сдвинуть пыли поколенье,
В воздушной тверди ставшее столбом,
И не осмысливать неузнанное жженье
Холодным, воспаленным, гулким лбом -
Вхожу к тебе и вижу еле-еле
И крылья одеял, как крылья тихих сов,
И в рамах окон легкость парусов,
И спящее дитя в объятьях колыбели.

Перевод Мирабеллы Озеровой

Балтимор

Средь остальных шумов я слышу плач детей
Моих: и в гомоне ребят постарше, что играют
На улице, хотя пора бы спать, их голоса
Живые, бодрые плывут в неясном свете.
Или в капризных причитаньях малыша
Соседского, неспящего за слишком тонкой стенкой,
В угаре Балтимора западных окраин,
Увековеченном “Прослушкою”, в сиренах,
Неистовой пальбе, облавах, копах
И в дерзких пацанах, едва ли шестилетних,
Уже готовых на углах барыжить,
Их распальцовке и дурных понтах. Иль в белом шуме
Меж станциями радиоэфира, сквозь который
Нельзя пробиться голосу и скрежет
Помех легко проглотит слабенький призыв
Детей о помощи. И даже в тишине, овеществленной
Петлями, складками, которыми окутан
Крик призрачный, что слышен только мне,
Ведомой вверх по лестнице и в холле
Остановившейся, прислушиваясь жадно
Не более чем к ровному дыханью,
А чаще, так и вовсе ни к чему, лишь к воздуху
С осадком мимолетности густым,
К пылинкам и к сползанью одеял, и кораблю
В заливе, за окном… К младенческому сну.

Перевод Идриса Фокса

1801

A beautiful cloudless morning. My toothache better.
William at work on The Pedlar. Miss Gell
left a basket of excellent lettuces; I shelled
our scarlet beans. Walked out after dinner for letters -
met a man who had once been a Captain begging for
alms.
*
The afternoon airy & warm. No letters. Came home
via the lake, which was near-turquoise
& startled by summer geese.
The soles on this year’s boots are getting worn.
Heard a tiny, wounded yellow bird, sounding its alarm.
*
William as pale as a basin, exhausted with altering.
I boiled up pears with cloves.
Such visited evenings are sharp with love
I almost said dear, look. Either moonlight on Grasmere
— like herrings! -
or the new moon holding the old moon in its arms.

1801

Прекрасное светлое утро. Зубная боль тише.
Уильям корпит над “Разносчиком”. Мисс Джелл
Принесла чудесный латук. Пока обед не поспел,
Я лущила фасоль. Потом за письмами вышла,
Встретила бывшего капитана — он теперь подаянья
просит.
*
Вечер прозрачен и легок. Писем нет. Иду
Мимо озера почти бирюзового цвета.
Чудеса! Гусь остался здесь с лета.
Ботинки стоптались, а куплены в этом году.
Крики раненой желтой птички пронзают тревогой
осень.
*
Уильям измучен стихами, таза бледней,
Я гвоздику бросила в грушевый джем.
В такие вот вечера витает любовь надо всем,
Я чуть не сказала, милый, смотри, Грасмир
серебрится — как стая сельдей! -
Или месяц стареющую луну по небу в объятиях
носит.

Перевод Екатерины Савельевой

1801

Спокойное ясное утро. Утихла зубная боль.
Вильям правил и правил “Разносчика”. Мисс Джелл
оставила свежий с прожилками латук; я разложила
сушиться розовую фасоль.
По дороге на почту мне встретился нищий. Когда-то
он был капитаном.
*
День душистый и теплый. Писем нет. Домой
добралась,
бредя вдоль озера, почти бирюзового,
напуганного летним гусиным криком, зовом.
Подошва треснула на новом ботинке — что за
напасть.
Желтая птичка просила о помощи, на крыльях
темные раны.
*
Вильям уставший был, кафельно-белый.
Я сварила нам грушевый пряный компот.
Этот вечер, казалось, наполнит любовью весь год,
и я едва не сказала: милый, лучи над Грасмиром,
точно рыбьи хвосты или стрелы,
смотри, месяц держит луну над озером и над туманом.

Перевод Анастасии Строкиной

Jigsaw

The Royal children have been sent a gif -
A map of Europe from 1766
Complete with longitude, painted onto wood,
Like any other map in brown and green and red,
But then disfigured: cut up into parts,
A disassembly of tiny courts
Strewn across the table. There is a key
To help the children slot, country by country,
The known traversable world in place:
Little Tartary, Swedish Lapland, France,
The Government of Archangel. The sea
Has been divided into squares, crudely,
As though the cast-iron sides of nations
Still applied (but with more attention
To geometry) while the engraver’s signature
— A circle, his name, a folded flower -
Has been deftly sawn in half. If successful,
The three young princes and the oldest girl
(This is not, after all, a lesson in diplomacy
So she can play too) will, ironically,
Undo the puzzle’s title and its claim:
Europe Divided in its Kingdoms
Shall be Europe reconfigured, whole.
They start in the top left corner with the scale
Then fill the other corners in: ‘Part of Africa’,
A scroll, the blank of simply ‘Asia’
Rolling off to hordes and steppes and snow
Beyond the boundary. Outlines follow,
Aided by exquisite lettering:
‘The Frozen Ocean’ solidifies across the map’s ceiling.
And so the Royal children spend an hour
Staring and exclaiming, clicking together
(What joy!) the angled buttress of a continent -
Their own unlikely island on a slant
By its farthest edge, and in their trance ignore
What will no longer fit: Aotearoa, America.

Головоломка

Карту позапрошлого столетья
Подарили королевским детям.
Прочерчены широты — искусная работа,
Привычные цвета. Но всё не на местах:
Разрезали частей на сто
И ссыпали на стол. Смысл игры простой -
Приладить страну одну к другой,
Собрать тот мир, что знали всегда:
Лапландия, Франция, Татр гряда.
Море поделено на квадраты
Не столь согласно границам стандартным,
Сколь геометрии подчиняясь.
И витиеватый гравера штамп,
Роспись с изящным цветком — пополам
Безжалостно рассечена.
Три юных принца и их сестра
(Это ведь не урок дипломатии,
Может играть и она)
Спутают все из озорства,
И европейские страны
В облике новом предстанут.
Слева, вверху, масштаб разместят,
Африку — в угол, за Азией в ряд
Построятся горы, степи, снега,
Забудь о границах. Здесь берега
Северного Ледовитого океана
Окажутся у экватора, как ни странно.
Так больше часа они провели
В упоении за переделом Земли -
Их остров родной, на себя непохожий,
Где-то на дальнем краю перекошен,
Чему-то же места и вовсе нет.
Пропали Зеландия и Новый Свет.

Перевод Анны Земляной

Головоломка

Чадам королевским был дар поднесен:
Карта Европы тех давних времен -
Тысяча семьсот шестьдесят шестой -
На дереве, не на бумаге простой:
Широты, долготы, названья и масти,
И вся доска потом распилена на части.
Страны и владенья в россыпь на столе -
Подбери, попробуй, землю к земле!
Знакомы очертанья, реки, города:
Франция, Лапландия, Крымская орда,
Архангельск и губерния; а моря вокруг
Квадратами нарезаны, словно недосуг
Было разбираться, где и чья вода, -
Впрочем, геометрия полезна всегда.
Метка гравера в укромном уголке -
Гербовая лилия и подпись в кружке -
Тоже аккуратно разрезана пополам.
Трое юных принцев и сестра (хоть дам
К спорам о границах тогда не допускали,
Повредить игре она могла едва ли)
Решились смысл заглавных слов
“Европы, разделенной меж правящих домов”,
По сути, опровергнуть, чтобы целым
Стал известный мир, и первым делом
Нашли углы: Часть Африки, Масштаб,
С заглавьем свиток, Азию, где раб
Бредет в степи сквозь снег, ордой влекомый
За дальний правый край; а вот знакомый
Попался контур — Ледовитый океан
Сковал макушки верхних стран…
Дети королевские увлеклись игрой,
Земли собирая, и вот — о радость! — свой
Последним сбоку уместили островок,
На карте места не оставив впрок
И не подумав даже мимоходом,
Где быть Америке и прочим антиподам.

Перевод Алексея Круглова

Through the eye of a needle

Still shorter than my hip
but solid, heavy as a scooped-full
coal-scuttle, hair so fingerwrapped and knotted
it stands in coils about her ears and won’t comb flat,
cherubic, with that dimpled roll of fat above the buttocks
the stubby painted angels carry brightly, her feet and hands a fan
she opens frequently to admire the slotted hinges of her bones,
to blow between the gaps, arm-skin like powder down,
an almost-constant frown atop a round bright box
with treasure in it: seamless lips, even teeth,
eyes that loop the swallows up
on their traceable tethers
to harry them, upside-down, into
the huge room of her brain and make them fit
the vivid, random furniture pre-assembled there -
buttercup petals crushed on her palm, the Teapot Song,
dust motes and the taste of rust, shadows under her cot that grow
vast without a night-light, hunger, always satisfied,
its own fat child in a caul and sleepiness a wall
you dig-a-hole-and-curl-up under -
where they leave their threaded
flight-path like the imprint
on a carpet of a stain.

Сквозь игольное ушко

Два вершка, но стоит крепко, словно
ведерко с углем, волосы взлохмачены и спутаны,
завитками ложатся за уши и ни за что не выпрямятся,
херувим на пухлых ножках-ангелочках, ямочки на попке,
она часто, словно веер, раскрывает пальчики на руках и
ногах и любуется
впадинами на костяшках, дует меж пальцев, кожа на ручках белая,
словно пудра, почти всегда морщинка на лбу ее смышленой
круглой коробочки с сокровищем внутри;
пухлые губки, ровные зубы,
глаза, что стараются
поймать ласточек и усадить
их вверх тормашками в огромной комнате,
у себя в голове, вместе с другими цветными картинками -
лепестки лютика упали на ее ладонь, запел песню чайничек,
пылинки на свету, привкус железа, тени под ее кроваткой, что разрастаются
без света ночной лампы, всегда сыта, всегда свой
собственный сонный
малыш в чепчике, стенка, у которой сворачиваешься
калачиком, -
там они оставляют за собой сияющий след,
словно пятно на ковре.

Перевод Александры Авдеевой

[1] Переводы трех стихотворений Ш. Моррисси опубликованы в журнале “Дружба народов”, 2014, № 12.

[2] “Прослушка” — американский сериал (2004) о борьбе полиции с преступностью; действие происходит в Балтиморе. (Прим. перев.)