Рефлексии, вызванные дебютной книгой Коли Сулима — опытного беларуского блогера в новом витке эмиграции, задокументированной в заметках о "Велосипедной" улице.

"Эмиграцией сегодня никого не удивишь," легкомысленно бросает фразу турецкая писательница и журналистка в изгнании Эдже Темелкуран в недавнем интервью блогу с неоригинальным названием "The Book of My Life". "Мы вообще сейчас живем в век кочевников".

Не знаю, как весь мир, но беларусы, здаецца мне, навострили лыжи еще до того как это стало мэйнстримом: только по приблизительным подсчетам, спасаясь от репрессий (или перестраховываясь), после 2020 страну покинуло более полумиллиона человек. Совершенно в ином ключе, но все же: тысячи прошли и продолжают проходить в Беларуси через тюрьмы, колонии, аресты и допросы, "кочуя" из одного исправительного учреждения в другое — практика, которую, делая жизнь заключенных еще более невыносимой, использовали нацисты вне зависимости от размера усов фюрера у руля страны.

Поэтому неудивительно, что эмиграция, со всеми вытекающими последствиями, стала плотно присутствовать в текстах, публикуемых беларусами в Европе. Наращивая блогерский опыт или перемещаясь в более мемуаро-центрированную около-ностальническую плоскость — способы попадания в точку выхода книги могут быть разными, — номады-экстремисты преследуют одну цель: пытаются облечь в слова сложный уникальный опыт вынужденного поиска и пересборки себя.

Одним из таких произведений новой эмигрантской литературы из Беларуси стала "Велосипедная улица, 51" издательства "Мяне Няма" — набор шутливых, ЖЖ-шного разлива, зарисовок о буднях в Берлине от Коли Сулима — бывшего аудитора и бухгалтера, автора колонки "Узник замка Фаренгейт". Заимев книгу с черно-белой фотографией пса в машине на обложке во время короткого визита в Польшу, о жизни "профессора эмиграции" (как себя определяет писатель) я читаю тут же, в поезде Варшава-Берлин. Дорога листается незаметно — вот и конечная станция, а с ней и риторический вопрос в финале. По иронии то, что легко, но как-то чутка с иронией на грани отчаяния, описывается на страницах дебютного сборника, — теперь моя реальность тоже.

Как и ряд других публикаций издательства под брендом лозунга известного беларусского философа, "Улица" удобна современному читателю. Короткие истории формата между постом и твиттом не требуют концентрации, не утомляют и не обманывают ожиданий — в конце неизменный приз, лаконичный (часто и саркастичный) твист. В наше время роскошь. Юмор как coping strategy, взрослость как обещание, эмиграция — как игра. Герои шопятся на помойках, покупают вино, треплют котов, ищут и находят жилье; в промежутках между нехитрыми действами вдруг собирается книга. Сам Коля признается в абзаце для когда-то популярного городского журнала City Dog, что пишет "обо всем, что происходит там, где заряжается телефон."

В процессе чтения почему-то вспоминается лауреат премии "Дебют" и "Последний герой" Сергей Сакин.

Можно было бы обвинить автора в поверхностности, желании (терапевтически?) свести все тяготы эмиграции, бюрократии, дискриминации и прочих "-ий" в изящное культуро-лингвистическое "па" под куполом графоманского цирка, но нет — тонкую книжку с приятными мягкими страницами и модным дизайном закрываешь с улыбкой и обещанием надежды на надежду, о котором говорила Бенька.

А вдруг все и правда однажды закрутится в спираль смысла? И, после трех лет вынужденных скитаний, смен стран, языков, но не паспортов, мы действительно сможем позволить себе смотреть на пиздец с ироней? Oder?

Семь лет назад, анализируя тогдашний хит книжных полок и театральных сцен, космо-дневник "Радзіва Прудок" Горвата и его постановку купаловцами, я писала о феномене эскапизма как новой беларусской терапии. Репрессии тогда не исчислялись четырехзначными цифрами, поэтому бежать хотелось скорее метафорически и не сильно далеко, следуя традициям любителя лесного дзена Генри Торо: "от абсурда города, от минчан «з начосам, у джынсах і бліскучых кедах», от красно-зеленых улиц и «урбанізацыі вакол помнікаў Леніну»." Через побег в деревню — "разобраться с собой, с корнями, с языком, с тем местом, where you belong".

Интересно оглядываться на эти наблюдения сейчас, с расстояния эмиграции, где и туманное прошлое, и не менее четкое беларусское настоящее видятся крупными монохромными пятнами. Между дневниками Горвата и Сулимы продолжает расти временная пропасть, но пронзительная тоска по "обратно в ракушку" собирает их под навес общего знаменателя. Космос ведь у обоих тот же самый, только у одного — припорошенный свежей хвоей, костром и Полесьем, а у другого — с запахом интернациональных бездомных на Леопольдплац.

В том старом тексте про беларусский космос и его полесскую прописку я позволяла себе цитаты Уитмана и рассуждала о терапевтических способностях эскапизма. Сегодня же мне кажется, что, несмотря на несомненную важность фиксации тренда, в этом романтическом воспевании мы потеряли время, которое могло быть потрачено на нечто более важное.

Темелкуран, чьи слова я вспоминаю в начале текста, предлагает разделить понятия "надежды" (hope) и "веры" (faith), отмечая "коммерческую," массовую, составляющую, убившую саму суть первой. В надежде есть некоторая пассивность, инерция ждать, а не действовать. Созерцание неба над Полесьем не помогло нам увидеть омоновцев без масок или судей с чистой совестью. Эскпизм не раскрыл архивы КГБ с историями наших дедов, которые сопротивлялись или сотрудничали с оккупационным режимом. История (с большой буквы "И") жутко зарифмовалась, а мы уехали и пишем книги, сидя в безымянном кафе рядом с розеткой, нащупывая себя в роли кочевников, вдруг потерявших и почу под ногами, и Полесье над головой.

"Война, Польша, берлинские скитания, немецкий язык, неужели всё это получит смысл?" вопрошает писатель. А я не знаю, что ему ответить.

17.12.2024

Берлин