Культ любви в современном мире соткан из противоречий: это триумф иррациональности в нашем рациональном и корыстном веке; мечта о вневременном домашнем рае, который очень скоро превращается в ад; сочетание индивидуалистского стремления вырваться из безликой массы и инертной веры в традиционные семейные ценности; религия одиноких и тревожных людей, которых общество анонимности и отчуждения порождает в избытке. А причиной тому, по словам Ульриха Бека, изменившиеся социальные условия и фиаско прежних систем.

Никогда прежде брак не покоился на таком шатком и эфемерном фундаменте, как сегодня. Мужчины и женщины с хорошим заработком больше не зависят друг от друга с финансовой точки зрения. Их союз не служит ни политическим целям, ни целям продолжения династий или управления собственностью, как в феодальные времена. Вместо этого, современный человек ждёт от отношений всего того, что раньше относилось к разным областям и профессиям: романтической любви, секса, нежности, свободы от оков взрослости, отпущения грехов, уверенности в будущем, родительской гордости и прочих несовместимых друг с другом вещей.

Невольно спрашиваешь себя, почему в век дифференциации, в эпоху, когда мужчины и женщины более не скованы экономическими и политическими данностями, не обременены моральными нормами, они ищут счастья одним и тем же путём: вступая в брак. Брак по любви был изобретением эпохи промышленной революции. Превратившись из средства передачи имущества и власти в союз, основанный исключительно на эмоциях, он потерял свою стабильность, но не очарование. Вопреки печальной реальности, семья и романтические отношения продолжают идеализироваться на всех уровнях общества, независимо от дохода, образования и возраста.

Парадоксальный факт в том, что семья одновременно переживает упадок и возносится на пьедестал.

Седьмое небо и душевные пытки соседствуют в нашем представлении об идеальном союзе. Возможно, они находятся на соседних этажах — как башня-комната и камера пыток в замке. Как объяснить, что так много людей хотят иметь детей, часто в ущерб всем остальным амбициям, но в то же время рождаемость падает? Почему семейная жизнь продолжает восприниматься как путь к спасению в домашнем раю, хоть количество разводов стремительно растёт? Почему мужчины и женщины готовы перегрызть друг другу глотки и всё же продолжают верить, что найдут настоящую любовь и смысл жизни если не с нынешним, то со следующим партнером, устанавливая при этом настолько завышенные ожидания, что разочарование почти неизбежно?

Два полюса, идеализирование брака и рост количества разводов, представляют собой две стороны новой веры, которая стремительно приобретает последователей среди одиноких людей. Это вера в любовь — мощную силу, которая ведёт людей к браку, разводу, а затем к новому браку.

Любовь как будто обитает в своём собственном мире, отдельно от семьи и человека, которому она должна приносить счастье. Согласно её доктрине, тот, кто ради настоящей любви приносит в жертву брак, семью и детей, не совершает грех, а лишь следует закону, отвечая на призыв сердца и желая лучшего для себя и других.

Религиозная природа нашей веры в любовь становится очевидной, когда мы сравниваем её с кальвинизмом, для приверженцев которого всё в жизни было подчинено стремлению угодить Богу. Современный культ любви возрождает эту идею, ставя на первое место поиск настоящей любви.

В любви, как и в христианстве, есть фарисеи, новообращенные, атеисты и еретики. А циники часто оказываются лишь разочаровавшимися верующими.

В то же время, стремление к самореализации в любви — это религиозный идеал, который следует отличать от реального положения вещей. Существует явление, которое можно назвать законом обратного отношения между верой и определённостью. Каждый, кто чувствует себя комфортно с любимым человеком, забывает о своей вере. Лишь с утратой определённости становится очевидно, какую важную роль любовь играет в нашей жизни.

Как проявляется в поведении людей эта псевдо-религиозная вера в любовь как универсальный ответ на проблемы жизни?

ЛЮБОВЬ КАК СОВРЕМЕННАЯ РЕЛИГИЯ

Как любовь, так и религия обещают вечное счастье, смысл жизни и спасение от будничности. В случае с религией вся энергия направляется на вечную сущность, которая считается единственно истинной. В любви преодоление привычных границ происходит через страсть и изменённое восприятие самого себя и окружающего мира. Влюблённые видят мир иначе, а следовательно сами становятся другими. Благодаря своим чувствам, они создают для самих себя новый мир, пусть и земной, но свой собственный.

Любовь — это архетипический акт неповиновения, революция для двоих.

Любовь даёт возможность быть самим собой в мире, основанном на прагматизме и лжи. Любовь — это поиск себя, единство тел, единство мыслей, полная открытость, признание, прощение, понимание, принятие, поддержка, родной дом и доверие, противопоставленные сомнению и тревоге современной жизни. В мире, где более нет ничего безопасного и определённого — даже вдыхать загрязненный воздух опасно — люди гонятся за иллюзией, которая в итоге превращается в кошмар.

Любовь занимает особое место среди важных переживаний в жизни. В отличие от болезней и смерти, люди стремятся к ней, а не подавляют мысли о ней. Любовь нельзя вызвать по команде. Те, кто жаждет найти её, стремятся обрести спасение здесь и сейчас, в этом мире.

Религия обещает жизнь после смерти; любовь — жизнь перед смертью.

Любовь — это коммунизм внутри капитализма. Скряги готовы отдать всё в обмен на ощущение счастья. Франческо Альберони пишет в своей книге Влюбленность»:

«Влюбиться означает открыть перед собой новое измерение жизни без какой-либо гарантии достичь его. Это похвала счастью, не обещающая ответа. А если мы и получаем ответ от любимого нами человека, он кажется незаслуженным, чудесным даром свыше. Теологи называют такой дар благодатью. А если другой человек говорит, что также нас любит, время замирает в этом блаженном мгновении».

Любовь — это утопия, но не дарованная свыше, а приходящая снизу, от полового инстинкта и желания. В этом смысле любовь — религия, не отягощённая внешней традицией; её ценность зависит от силы влечения партнеров друг к другу и их добровольной верности друг другу. Никто не может быть обращён против своей воли.

Наша вера в любовь — это следствие частичного освобождения секса от табу и всеобщего разочарования в других системах верований. В отличие от былых идеологий, в которых мы разочаровались, она не требует состоять в партиях и комитетах.

Религии без чёткого учения обычно в итоге исчезают. Но у любви нет ни церквей, ни священников. Её долговечность объясняется силой стоящих за ней инстинктов. Любовь не поддаётся институционализации. Её единственное место — в сердцах адептов.

Любовь — это пост-традиционная религия, которую мы даже не осознаём потому что мы сами — её храмы, а наши желания — это её молитвы.

Сегодня, когда прежние источники власти — церковь, государство и мораль — утрачивают свое влияние, любовь также освобождается от традиционных представлений и условностей. Результат — создание новых норм на основе личных ценностей и предпочтений. Однако это не опровергает, а наоборот подтверждает статус любви как силы, дарующей жизни смысл и цель. Здесь церковь и библия, парламент и правительство сливаются воедино — в интуицию, направляющую каждого человека на жизненном пути.

Поскольку влюблённые могут полагаться лишь на собственную интуицию в вопросах любви, они обречены ходить по кругу. Формула: «Я — это я сам», объясняющая и оправдывающая все поступки, как отмечает в своей книге «Смешные любови» Милан Кундера, — это наивная попытка определить что-то при помощи его самого. Анализируя цикличность языка любви, Ролан Барт писал:

«ИЗУМИТЕЛЬНО. Не в силах специфически охарактеризовать свое желание, влюбленный субъект приходит в итоге к глуповатому слову «изумительно!».

В этом и заключается великая загадка, к которой мне никогда не подобрать ключа: почему я желаю Такого-то? Почему я желаю его так долго и томительно? Желаю ли я его целиком (силуэт, внешность, вид)? Или же только часть этого тела? И, в таком случае, что же в этом любимом теле призвано служить для меня фетишем? Какая часть, быть может — до крайности неуловимая, какая особенность? Манера подстригать ногти, чуть выщербленный зуб, прядь волос, манера растопыривать пальцы во время разговора, при курении? Обо всех этих изгибах тела мне хочется сказать, что они изумительны. «Изумительно» подразумевает: это и есть мое желание в самой его уникальности: «Вот оно! Это именно то (что я люблю)!» И однако, чем больше я ощущаю специфичность своего желания, тем менее могу её назвать; точности выцеливания соответствует колебание имени; особенность моего желания может породить только расплывчато-«неособенное» высказывание. От этого языкового провала остается лишь один след: слово «изумительно» (верным переводом «изумительно» было бы латинское ipse: это он, это именно он сам).

«Изумительно» — незначительный след некоего утомления — износа языка. От слова к слову я силюсь по-разному высказать одно и то же о моём Образе, «неособенным» способом — особенность моего желания; в конце этого пути последней моей философией может стать только признание — и практическое применение — тавтологии. Изумительно то, что изумительно. Или иначе: я от тебя без ума, потому что ты изумителен; я люблю тебя, потому что тебя люблю. Таким образом, любовный язык замыкается тем же самым, чем он был учрежден, — завороженностью. Ведь описанию завороженности никогда в конечном счете не выйти за пределы простого высказывания: «Я заворожен».»

Что заставляет стольких людей с головой погружаться в безумный омут любви?

Окружающий мир состоит из огромного числа абстракций: статистики, чисел и формул, иллюстрирующих угрожающие нам опасности, но почти все они ускользают от нашего понимания.

Любовь — это разновидность бунта, способ установить связь с силами, помогающими противостоять непостижимому миру, в котором мы живём.

Ценность любви кроется в глубоких и уникальных переживаниях, которые она предоставляет. Сегодня политика уже не актуальна, классовая система устарела и даже коллеги редко находят время друг для друга из–за несовпадения графиков. Любовь, таким образом, имеет монополию как единственный способ установить близкую связь с другим человеком. Чем более анонимной становится жизнь, тем большую привлекательность приобретает любовь. Она предоставляет рядовому счетоводу такое же ощущение свободы, как пробежка в лесу — офисному служащему.

Лишённое традиций общество породило множество идолов: телевидение, пиво, футбол, мотоциклы, кулинарные шедевры — что-то для каждой стадии жизни. Можно присоединиться к клубу, агитировать за мир, поддерживать отношения на расстоянии. Можно поклоняться прежним богам или найти новых, сдувать пылинки с реликвий или читать по звездам. Можно даже продолжить классовую борьбу и петь о свободе.

Любовь от других видов эскапизма отличает её конкретность и неотложность.

Эмоциональные потрясения нельзя отложить на потом или перепоручить кому-то другому, поэтому люди вынуждены реагировать, хотят они того или нет. Никто не может сознательно влюбиться или разлюбить другого человека, но может в любой момент провалиться в яму, ведущую в иное измерение.

Бум любви отражает условия жизни в современном обществе, анонимность и однообразие, навязанные рынком, из–за которого личные потребности людей оказались на последнем месте. Тусклый луч надежды тем более соблазнителен, чем больше мы осознаём, насколько короткая, одинокая и хрупкая наша жизнь.

Вера в любовь означает, что вы любите своего возлюбленного, но не своего ближнего, а ваша любовь грозит в любой момент превратиться в ненависть.

Не быть любимым неизбежно подразумевает быть отвергнутым. Вера в любовь порождает два типа людей: настоящие влюблённые и бывшие влюблённые. Люди то и дело переходят из одной группы в другую — инсайдеры и аутсайдеры, блаженные и проклятые, но всё так же ищущие настоящей любви.

Несмотря на многочисленные параллели между любовью и религией, между ними есть и существенные различия. Любовь — это личное пространство, тогда как религия — это союз с представителями власти. Любовники — сами себе церковь, сами себе духовники, сами себе священные писания (хоть иногда и обращаются за помощью в толковании к психологам). Они создают собственные правила и табу. Есть бесконечное количество систем любви, но все они теряют магическую силу как только влюблённые перестают выполнять роль священников, проповедующих веру друг в друга.

Религия охватывает и этот мир, и иной; начало и конец; время и вечность; живых и мёртвых. Сфера любви, с другой стороны, состоит из тебя и меня и больше ничего; она ограниченная, эксклюзивная, эгоистичная, несправедливая, жестокая и произвольная.

Но именно по этой причине любовь — лучшая идеология для противодействия индивидуализации. Она подчёркивает уникальность, и в то же время обещает близость всем одиноким. Она не зависит от устаревших символов статуса, денег или законов, а лишь от искренних чувств, от веры в их истинность и от человека, к которому они испытываются. Законодатели — это сами влюблённые.

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

Значение любви подвергалось изменениям на протяжении истории. В нашей культуре секс относится к эротической любви так же, как реальное относится к потенциальному. Реальная жизнь — то ли благословение, то ли проклятие — отягощает наши желания; страсть кажется не более, чем упаковкой, аппетитным описанием блюда, а не самим блюдом. В глазах учёных страстная любовь всегда была чем-то близким к извращению. Как социалисты, так и капиталисты связывали её с уклонением от обязанностей. В то же время, другие, более древние культуры, лишённые наших научных знаний, довели искусство любви до степени совершенства, о которой мы можем только мечтать.

Даже поверхностный анализ обнаруживает самые разнообразные формы любви: любовь как искусство в древних Индии, Китае и Аравии; платоническая любовь; стилизованная и утончённая куртуазная любовь, направленная на недоступную благородную даму; всепоглощающая страсть итальянского Ренессанса.

Я выделяю три главных периода в эволюции связи между любовью и браком. Первая (и самая длинная) стадия охватывает античность, Средневековье и почти весь XVIII век. В этот период любовь и страсть считались преступлением против брака. Наши предки верили, что только в отношениях с любовницей, свободных от супружеских обязательств, любовь можно довести до совершенства.

«Нет ничего более постыдного, чем любить свою жену, как любовницу», — писал Сенека.

Второй период начался в Англии в конце XVIII века. Средний класс, который сформировался благодаря индустриализации, не одобрял «свободные нравы» знати и навязал обществу свои пуританские взгляды. Как следствие, желания стали подавливаться, а все другие разновидности любви стали считаться извращениями.

Третий период наступил, когда суровые нравы среднего класса привели к пробуждению интереса к тайному и запретному, и самые экзотические фантазии начали завоёвывать популярность. В этих условиях любовь приобрела новую привлекательность как источник свободы. Смелая романтическая идея о том, что каждый человек должен реализовать собственную судьбу, стала достоянием каждого. Любовь как тривиализированная форма романтизма без ограничений и запретов стала массовым явлением — новой светской религией.

СОВРЕМЕННЫЙ РОМАНТИЗМ: ЛЮБОВЬ КАК ПОПУЛЯРНАЯ ПЕСНЯ

Когда-то любовь разрушала семейные узы и табу. Но теперь, когда преграды пали, она больше никого не шокирует. Без противодействия и без правил, которые можно было бы нарушить, она больше не кажется аморальной. Она зациклена на самой себе.

Мы утопаем в бесконечных разговорах об отношениях, а любовь теряется под градом советов и рекомендаций. Каждый настолько сосредоточен на собственных чувствах, что часто забывает об объекте своей любви. Так же, как наука сегодня не противопоставляет правду заблуждениям, а всего лишь сопоставляет разные виды правды, так и романтическая любовь стала только одной из разновидностей любви. Отсюда потерянность и смятение.

Поскольку настоящая любовь стала дефицитным товаром, она имеет высокую ценность в нашем индивидуалистическом обществе. Поиск настоящей любви превратился в смысл жизни.

Чем больше любовь распадается на отдельные формы — родительскую любовь, секс на стороне, флирт, семейную жизнь — тем сильнее активизируется массовый поиск полноценной, «большой» любви.

Черта, которая объединяет классический романтизм и его современную версию — это расстояние. «От разлуки любовь горячей» — гласит пословица. Влюблённые любят саму любовь больше, чем близость с человеком, которого они выбрали любить. Идеализировать проще на расстоянии. «Будучи влюблена, я непрестанно обманываю себя. Являются ли иллюзии необходимым условием желания?» — спрашивала себя Лу Андреас-Саломе.

Такой тип любви — это одиночество в тысячной степени. Только осознав свою склонность к идеализированию и приняв недостатки своего возлюбленного можно положить конец этому одиночеству. Но когда подкрадывается обыденность, расстояние становится единственным средством, способным отсрочить возвращение к одиночеству. Любовь — это одиночество для двоих.

ЛЮБОВЬ КАК ЛИЧНЫЙ ЗАКОНОДАТЕЛЬ: ПАРАДОКСЫ ЛЮБВИ

Любовь — это наше спасение от сомнений и источник определённости. В XIX веке любовь была чем-то иррациональным и экзотическим, противоположностью буржуазным нормам. Сегодня люди ищут в любви прибежище, возможность укрыться от жестокого мира.

Любовь — это пустой бланк, который влюблённые должны заполнить сами.

Наполнение любви содержанием — это совместный процесс, изобилующий подводными камнями и потенциальными катастрофами. Так бывает даже когда влюбленные заполняют пробелы готовыми ответами: нравственными предписаниями, позициями из Кама-сутры или советами психолога.

Любовь постоянно находится под угрозой. Конец может наступить в любое мгновение, если так решит другой человек. Обжаловать решение невозможно. Главные критерии — это субъективные чувства, соответствие отношений мечтам и наличие или отсутствие предложений от конкурентов. Гильотина одностороннего решения постоянно висит над влюблёнными, заставляя их нервно метаться по общей эмоциональной территории, как крысы в клетке.

Любовь — это хлипкое судно в долгом плавании. Преодолеть один-два шторма ему по плечу, но затяжная непогода ведёт к хаосу. Так как привлекательность любви кроется в ощущении свободы и согласия, мы как правило предпочитаем игнорировать тот факт, что такое положение дел неизбежно оборачивается своей противоположностью, когда искатели приключений вдруг обнаруживают, что их сокровище украдено, и в отчаянии набрасываются друг на друга.

Любовь ставит нам ловушку: субъективность, не будучи ограничена внешними обязательствами, очень скоро превращается в своеволие и жестокость.

Создавая свои собственные законы, влюблённые закладывают основы беззакония, которое воцаряется как только чары любви рассеиваются, и на первое место выходят личные интересы. Любовь требует полной откровенности, тем самым предоставляя нам информацию, которую можно использовать против другого человека. В итоге мы имеем дело не только с милосердным Богом Нового Завета, но и с завистливым Богом Ветхого.

Парадокс свободы

Если свобода — это всё, то целью должно быть ограничение свободы другого человека, вопреки утверждениям о том, что любовь стремится к обратному. Желаемый результат — это добровольное отречение другого человека от своей свободы. Как это достигается? Жан-Поль Сартр говорил:

«Почему я хотел бы присвоить себе другого, если бы это не был именно Другой, дающий мне бытие? Но это предполагает как раз определенный способ присвоения: именно свободу другого как таковую мы хотим захватить. И не по желанию власти: тиран насмехается над любовью; он удовлетворяется страхом. Если он ищет любви у подданных, то из–за политики, и если он находит более экономное средство их покорить, то тут же его применя­ет. Напротив, тот, кто хочет быть любимым, не желает порабощения любимого существа. Он не довольствуется несдерживаемой и механичес­кой страстью. Он не хочет обладать автоматом, и, если его желают оскорбить, достаточно представить ему страсть любимого как результат психологического детерминизма; любящий почувствует себя обесцененным в своей любви и своем бытии. Если бы Тристан и Изольда сошли с ума от любовного напитка, они вызывали бы меньший интерес. Случается, что полное порабощение любимого существа убивает лю­бовь любящего. Цель пройдена, и любящий вновь остается один, если любимый превращается в автомат. Следовательно, любящий не желает владеть любимым, как владеют вещью; он требует особого типа владе­ния. Он хочет владеть свободой как свободой.

Но, с другой стороны, любящий не может удовлетвориться этой возвышенной формой свободы, которой является свободная и добро­вольная отдача. Кто удовлетворился бы любовью, которая дарилась бы как чистая преданность данному слову? Кто согласился бы слышать, как говорят: «Я вас люблю, потому что по своей воле соглашаюсь вас любить и не хочу отрекаться от этого; я вас люблю из–за верности самому себе»? Таким образом, любящий требует клятвы и раздражается от неё. Он хочет быть любимым свободой и требует, чтобы эта свобода как свобода не была бы больше свободной. Он хочет одновременно, чтобы свобода Другого определялась собой, чтобы стать любовью, и не только в начале приключения, но в каждое мгновение, и вместе с тем чтобы эта свобода была пленена ею самой, чтобы она обратилась сама на себя, как в сумасшествии, как во сне, чтобы желать своего пленения. И это пленение должно быть отдачей одновременно свободной и скованной нашими руками».

Парадокс искренности

Любовь — это первое лицо единственного числа во всём: мой опыт, моя правда, мое вознесение, мое спасение. Любовь подразумевает искренность.

Но что такое искренность? Должна ли моя уверенность в своих чувствах быть настолько же абсолютной, как само чувство? Как я отреагирую на эмоциональную правду другого человека, которую мне не только трудно понять, но которая своей безапелляционностью отрицает моё собственное представление о моём возлюбленном? Никлас Луман писал:

«Оставляя в стороне вопрос о том, позволит ли нам возлюбленный сказать всё, что мы хотели бы сказать, следует ли нам быть честными? Как вообще можно быть честным с кем-то, кто не честен с самим собой? Разве любое существование — это не безосновательная проекция, нуждающаяся в защите для поддержания обмана? Можно ли вообще быть честным, не обманывая?»

Парадокс действия

Бедность можно побороть, неравенство можно устранить, риски можно снизить. Но любовь нельзя ни приобрести по желанию, ни насильно пробудить, ни сдержать. Она то возникает из ниоткуда, вспыхивая как молния, то умирает, повинуясь своим собственным законам. То же касается и её противоположности, безразличия, которое также то внезапно появляется, то уничтожается вспышкой любви.

Что бывает, когда каждый преследует одну и ту же недостижимую цель?Что если отказ от стремления к ней — это кратчайший путь к её достижению?И что если как только цель достигнута, она сразу же превращается в свою противоположность?

Сегодняшняя эпоха, влюбившаяся в любовь на пике развития технологий и рационального мышления, отдаётся последнему виду счастья, которое противится сознательным усилиям, ускользает от современного ума и именно поэтому имеет огромную привлекательность в глазах своих приверженцев. Как и тревога, которая представляет собой обратную сторону поклонения любви в привыкшем к рискам обществе, любовь нельзя ни истолковать, ни опровергнуть, ни даже описать. Несмотря на бесконечные разговоры об отношениях — а, возможно, именно из–за них — никто толком не может выразить, что он чувствует.

©Ulrich Beck

Больше на paranteza.info