Повседневность постсоветских рабочих и жителей рабочих районов по-прежнему остается маргинализованной темой в литературе и научных сообществах. Книга Александрины Ваньке (Alexandrina Vanke) The Urban Life of Workers in Post-Soviet Russia: Engaging in Everyday Struggle (Manchester University Press, 2024) это амбициозное и креативное этнографическое описание рабочих сообществ, которое открывает новые грани (рабочего) класса, творчества, воображения и феноменологии дома, особенно если этот дом — типовые панельки и индустриальная зона.

Эмоции деиндустриализации: методология

Основной метод Ваньке — это многоместная этнография ("multisited ethnography" Marcus, 1995), которая предполагает сбор эмпирических данных в разных местах для построения многомерной картины городской жизни рабочего класса (с.10). Ваньке провела 53 глубинных интервью, проанализировала наблюдения и полевые заметки (более 71 000 слов) и собрала визуальную документацию (550+ фотографий и видео) (с. 15). В описании своих методов (и во введении, и в первой главе) особенно инновативной мне показалась идея партиципаторного исследования, когда Ваньке предлагала собеседникам зарисовать, картографировать окружающие пространства — жилье, место работы, ежедневные маршруты. Интерпретирует этот "аффективный опыт" Ваньке с помощью концепций структуры чувств Раймонда Уильямса (1977) (structure of feeling, Raymond Williams) и воображений Корнелиуса Касториадиса (1987) (imaginaries, Cornelius Castoriadis). Уильямс первоначально описал структуру чувств как доминирующую атмосферу эпохи, связывающую эмоции, культурные практики и исторические изменения. Ваньке расширяет эту концепцию в пространственном плане, утверждая, что структуры чувств являются посредниками между материальными инфраструктурами и тем, как рабочие воспринимают и представляют себе городскую среду (с. 23).

Этот метод открывает новые возможности для разговора об эмоциях деиндустриализации и их связи с материальной культурой, унаследованной от советского времени, а значит — неразрывно связанной с вопросами морали, травмы, ностальгии, потери и адаптации.

Присутствие советских жилых домов и разрушающихся промышленных ландшафтов формирует постоянный диалог между прошлым и настоящим, в котором пожилые жители вспоминают чувство стабильности и коллективизма, связанное с советским временем, а молодые поколения сталкиваются с неолиберальной фрагментацией и необходимостью строить свою (пространственную) идентичность и на унаследованных, и на приобретенных смыслах.

Поэтому, впрочем, и не удивительно, что цитируемые в книге рабочие продолжают ориентироваться на "все-ещё-советские" (мой вольный перевод концепта Михала Муравски still-socialist urbanism¹) маркеры, типа завода, бараков, "дымящихся труб":

«Знаете, для меня [этот район Екатеринбурга] не изменился совсем, если честно. Для меня это рабочий район точно такой же, каким он был с детства. Я вижу те же дымящие трубы завода… [смеется]. Сейчас они не дымят, как, впрочем, и раньше. Для меня это как чистый рабочий район. В какой-то степени уютно, в какой-то степени помолодело… Завод, дымящие трубы. Немного дыма. Вот так.»
Леонид (54 года, Екатеринбург) [часть из полной цитаты, перевод мой, все оригиналы приведены в конце текста]

Один из аргументов книги в том, что существовавший в советское время этос коммунальной ответственности и неформальной взаимопомощи продолжает определять, как рабочие противостоят экономической нестабильности и пространственной маргинализации в постсоветских городах. Это противостояние Ваньке называет повседневной микро-борьбой (everyday microstruggle), ссылаясь на теорию повседневного сопротивления (everyday resistance) недавно почившего классика антропологии Джеймса Скотта, где он подчеркивает тонкие, неинституционализированные формы несогласия (1997).

Другим важным вкладом книги является пересмотр понимания классовой борьбы. В то время как консервативная марксистская теория традиционно определяла классовую борьбу как явное противостояние между трудом и капиталом, Ваньке показывает, что борьба существует даже в отсутствие организованного движения рабочего класса. Книга Ваньке бросает вызов и экономическому детерминизму, демонстрируя, что рабочий класс в постсоветской России определяется через повседневные практики, пространственную принадлежность и низовое сопротивление, а не только через статус занятости (так, например, среди её информантов не только бывшие или настоящие индустриальные рабочие, но и работники сервисов, а "рабочий класс" она определяет как "широкую группу подчиненных людей со средним или техническим образованием, выполняющих ручную или обслуживающую работу и обладающих ограниченными ресурсами", с. 1) Опираясь на Томпсона (1963), Бурдье (1990) и Скотта (1997), она утверждает, что формирование классов в постсоветских городах — это непрерывный, спорный процесс, на который влияет как и советское наследие, так и неолиберальные преобразования.

Советское в постсоветском

Приведу лишь несколько примеров, которые иллюстрируют, как работает этот аналитический подход, подчеркивая сложность постсоветских городских пространств сегодня. Например, постоянное брожение вокруг эстетики советских микрорайонов: такая инфраструктура часто находится в разрушенном состоянии из-за отсутствия системной поддержки и вызывает раздражение и снобизм у горожан. Однако Ваньке подчеркивает важность перспективы самих жителей, показывая, как они формируют чувство принадлежности:

«Люди из центра города… из других районов пренебрежительно относятся к этому району… Но на самом деле… мы очень классные»
Дарья (20 лет, Екатеринбург)

«Мне нравится мой район… Летом здесь красиво… Это рабочий район, и люди здесь неплохие, в общем, хорошие и душевные [люди]»
Лариса Ивановна (69 лет, Екатеринбург)

Фокус на эмоциональном восприятии пространства демонстрирует, также, и относительность "класса", и его формирование в контрасте с опытом других. Один из других её примеров это так называемый ЖКХ-арт, вернакулярное украшательство дворов и улиц клумбами из шин (кстати, с 2021 года их запрещено использовать в дворовом искусстве) или расписанными пластиковыми бутылками. Ваньке рассматривает их как форму материального сопротивления:

«В то время как образованные жители среднего класса ассоциируют это [ЖКХ-арт] с эстетикой рабочего класса и плохим вкусом, представители рабочего класса считают это необходимым [самовыражением], чтобы сделать жизнь ярче и комфортнее.» (с.182)

Действительно, одна из опрошенных Ваньке жительниц Екатеринбурга прямо говорит:

«На [название улицы] есть дом. Вся лужайка у него завалена мягкими игрушками, поросятами из бутылок. Слава Богу, никто (в нашем доме) не устраивает такое шоу!.. К счастью, в нашем доме никто не делает ни лебедей, ни поросят, ни всего этого ужаса…»
Мария, 46 лет, научная сотрудница

Добавлю в этот вывод и собственный пример: в Барнауле легендарный статус получил такой паблик арт на Железнодорожном мосту: лебедь Андрюша из проволоки и бинтов, поставленный в 2005 году Валерием Метелицей вместе с дочерью-художницей Виолеттой:

«Как раз приближался День города, и мне захотелось сделать подарок. Я снял необходимые мерки, голову лебедя попросил выстругать знакомого столяра, а дочь Вета ее разрисовала. Сестра Людмила помогла сделать мне проволочный каркас. Взяв бинты, скотч, краску, мы за двое суток до Дня города пошли с дочерью на мост.»

Лебедя вандализировали почти каждый месяц граффити и рекламными листовками, а бинты постоянно грязнились смогом и осадками. Барнаульцам, толкающимся в маршрутках и трамваях по дороге из своих районов в центр (этот мост — основная магистраль, по которой я, как жительница рабочего и криминального Потока, каждую неделю ездила в музыкальный лицей на Песчаной и таким образом как бы была свидетельницей попытки преодоления советской травмы жилья по распределению и необходимости сконструировать отдельную от пространственной принадлежности субъектность), может быть, и хотелось не замечать лебедя за его неуклюжесть и дикость. Но к 2021 году уже другое поколение добавило Андрюше металлический лебедей, а мост так и стал называться — Лебединым. Само имя лебедю досталось в память об отце Валерия Метелицы и рано погибшем брате.

Это еще один пример, который показывает, как фокус на эмоциях и коллективном  воображении в отношении инфраструктуры в разговоре о постсоветских обществах и попытках преодоления советского опыта углубляет наш анализ. Отношение к постсоветскому городскому пространству, его инфраструктуре и эстетике определяется не только материальными условиями, но и эмоциональными, классовыми и культурными восприятиями жителей.

Аналогичным образом — в сравнении с другими — исследование парикмахерской, управляемой женщинами, подчеркивает гендерные аспекты повседневной борьбы. Эти женщины покинули свои рабочие места, где доминировал мужчина-босс, и создали самоуправляемую рабочую среду, что Ваньке интерпретирует как двойное сопротивление: экономической нестабильности и отсутствию рабочих мест на районе, а также — патриархальным структурам рабочего места:

«Когда работаешь на босса, всегда есть какие-то междусобойчики… Босс недоволен нами, мы недовольны им, и все в таком духе. Мы почувствовали, что мы не просто никто, мы решили не позволять, чтобы нас пинали, как маленьких девочек. <…> Никто из нас не является боссом. Мы работаем на себя. Каждая из нас стоит у станка, как говорится. Мы просто делим [плату за аренду между собой]. Это как-то само возникло в нашем коллективе.»
Валентина, 46 лет, парикмахер

***

Это короткое эссе является отзывом о книге Александрины Ваньке только отчасти. Оставшиеся главы (их в книге всего семь) насыщены эмпирическими данными и показывают гораздо больше примеров повседневной микро-борьбы в постсоветских городах и включают, например, опыты рабочих из Центральной Азии и психологические особенности типа интернализации или отчуждения респондентами приписанных ими маркеров классов (рассказанные не только в интервью, но и в зарисовках). Завершая, стоит сказать, что работа Ванька демонстрирует, что материальное и нематериальное наследие советской эпохи влияет на пространственное воображение в постсоветской городской жизни, формируя у рабочих и опыт неравенства, и попытки сопротивления. Своим примером с самодельным лебедем Андрюшей в Барнауле я хотела подчеркнуть свое прочтение книги Ваньке: локальные сообщества не просто наследуют или разрушают советские символы, но и трансформируют их, создавая новые смыслы и укрепляя связь с местом через коллективное воображение, даже если это и воспринимается (исходя из классовой принадлежности или перформативного стремления к ней) как безвкусица. Это подчеркивает ключевую идею Ваньке: советское в постсоветском продолжает существовать не только в материальной инфраструктуре, но и в социальных практиках, памяти и субъективных восприятиях городского пространства.

P. S. А еще я советую книгу Первостроители Уралмаша как перформативный проект. Конструирование заводской идентичности Лидии Ениной и Натальи Грамматчиковой, которая анализирует материалы воспоминания работников Уралмаша, собранных Музеем истории Уралмашзавода в 1960–1980-е гг. Книга поможет оценить преемственность в (само)идентификации индустриальных рабочих и имеет потенциал для следующих исследований постсоветских и постсоциалистических рабочих. Также — The Making And Unmaking Of The Ukrainian Working Class: Everyday Politics and Moral Economy in a Post-Soviet City, Denys Gorbach (Berghahn Books, 2024).

Библиография и цитаты в оригинале с указанием страниц:

1. Murawski, Michał. “Actually-Existing Success: Economics, Aesthetics, and the Specificity of (Still-) Socialist Urbanism.” Comparative Studies in Society and History 60, no. 4 (2018): 907–37. Здесь и далее все переводы с английского на русский мои.

Bourdieu, P. (1990). The Logic of Practice. Translated by Richard Nice. Stanford University Press.

Castoriadis, C. (1987). The Imaginary Institution of Society. MIT Press.

Scott, J. C. (1985). Weapons of the Weak: Everyday Forms of Peasant Resistance. Yale University Press.

Thompson, E. P. (1963 [2010]). The Making of the English Working Class. Penguin Books.

Williams, R. (1977). Marxism and Literature. Oxford University Press.

Leonid, 54 years old, Ekaterinburg: "You know, for me [the Yekaterinburg neighbourhood] has not changed at all, to be honest. For me, it is a workers' settlement exactly as it has been since childhood. I can see the same[plant] smokestacks… [laughing]. They do not smoke now, as they smoked before though. For me, it is like a pure workers' settlement. It is to some extent kind of cosy, to some extent rejuvenated. … The plant, smokestacks. A bit of smoke. Here we go." (p. 69)

Daria, 20 years old, Ekaterinburg: "People from the city centre… from other districts have a dismissive attitude toward this neighbourhood… But in fact. we are very cool." (p.58)

Lyudmila, 46 years old, Ekaterinburg: "This is a very good neighbourhood, quiet. I can breathe here better… I like [it] so much… The people here are free, normal people, hardworking… working people, the working class." (p.59)

Maria, 46, researcher: "There is a house in [the name of the street). Its whole lawn is full of soft toys, piglets made of bottles. Thank God nobody (in our house] makes this passion play!.. Fortunately, in our house nobody makes swans, or piglets, or any of this horror." (p.182)

Valentina, 46 years old, Ekaterinburg: "[We] went our separate ways because when you work for a boss, you always have some in-fighting [mezhdusoboichiki], always some grievance. The boss is dissatisfied with us, we are unhappy with him, and al that sort of thing. Well, since we felt that we were not just nobodies, we decided not to let ourselves be kicked about like little girls. <…> None of us is the boss. We work for ourselves. Al of us stand at a workbench (stoim u stanka), as they say. We just share [payment for the rent between us. This emerged somehow in our colective?" (pp.192-193)