Donate
Theater and Dance

ностальгия по идентичности

poli kolozaridi28/08/21 13:042K🔥

Во многих медиа есть рубрики: политика, общество, культура, технологии, наука и так далее. Предметы этих рубрик часто перекликаются. Но всё же они живут как будто на разных островах. Этим текстом мы предлагаем мост от «искусства» к «обществу» через локальную жизнь.

Написав рецензию о спектакле «Маршрутами Кронпринца», мы несколько дней обсуждали, почему было важно пережить опыт спектакля и описать его. Важно — не только для тех, кто ставит исследовательские спектакли, не только для живущих или приезжающих в Калининград. Важно, чтобы понять, как городское искусство работает с разными адресатами высказываний, разными логиками и способами существования.


// краткое содержание первого текста:

участие в спектакле-променаде
участие в спектакле-променаде

В предыдущем тексте Андрей Тесля и Полина Колозариди посетили в Калининграде спектакль-променад «Маршрутами Кронпринца». Они написали отзыв на спектакль, в котором удивились тому, что спектакль во многом ностальгический и высвечивают в первую очередь трагические истории людей, живших вокруг места, где сегодня расположен местный филиал Пушкинского музея (ГЦСИ-Калининград).

Авторы трактуют спектакль как своего рода рамку, которую постановщики променада предлагают наполнять своим опытом. Это необычно как синтез традиционного спектакля или даже визуального/нарративного искусства и ситуационистского жанра прогулки. Участвовать в таком спектакле сложно, и задачей авторов в предыдущем тексте было — показать эту сложность и возможность работы с ней. //


Локальное прошлое

У Калининграда, в большей степени, чем у многих других российских городов — сложная история. Но как любой российский город, он принадлежит сейчас одновременно и своей, и общероссийской, и общемировой истории и ситуации. В случае Калининграда дело осложняется тем, что раньше он был частью истории других стран, и перестал быть сравнительно недавно.

Слово «ситуация» здесь неслучайно. Оно указывает на место и время — на нечто, происходящее синхронно в определённом месте. В нём располагаются и создатели художественной работы. Часто анализ культурных явлений останавливается на политической позиции или роли и культурном контексте. Это значит, что изучается производство, финансирование, реже, — способ организации художественной практики и те эффекты, которые они могут иметь как явления эстетические. В общем анализ балансирует между марксистским исследованием и рецензией. Либо он работает с тем, что «искусство говорит об обществе» либо «вот как общество порождает искусство». В любом случае граница общественного и художественного скорее акцентируется.

Ситуацию описывают или создатели/ницы и участники, или внешние критики. Как таковое зрительское высказывание почти невозможно — или предполагает только описание опыта (предпринятое в предыдущем тексте).

Мы исходим из той же ситуации, но с позиции зрительской-соучастнической. И исходящей из конкретного места на карте. В нём городские художницы и художники соучаствуют в тех же процессах, что туристическая индустрия, политические дебаты и городские решения: от вырубки деревьев в области до создания центральных площадей. Или являются их частью — например, как часть туристической программы города или предмет политического решения.

на что обращать внимание?
на что обращать внимание?

Создатели «Променада Кронпринца» собрали истории персонажей города: от немецкого чернокожего музыканта XIX века до советского писателя Сергея Снегова. Персонажей много, у них тяжёлые трагические истории. Места они себе не находят или находят с трудом.

Такой ход контрастирует с тем, чтобы представлять город как «наконец российский», обретший своё место и время именно в текущей истории. История подвижна, неокончательно, сложна. Участники и участницы спектакля, вне зависимости от силы вовлечённости, переживают эту сложность.

Остаётся ли у искусства в этой ситуации роль или нам нужно анализировать её политически — этот вопрос в 2021 звучит очень наивно, когда теоретики и исследовательницы искусства, сами художники и художницы работают с этим вопросом плотно и последовательно несколько веков. Наш вопрос другой — на что обращать внимание, когда мы описываем, рефлексируем искусство как соучастницы и соучастники (а также горожанки, граждане, публицисты).

Может ли позиция критика совмещаться с локальной точкой зрения?

Мы полагаем, что именно локальная точка зрения является ставкой в том, что делает городское искусство. Но какие изменения это влечёт за собой?


одна из сцен спектакля
одна из сцен спектакля

// Элзбет

В спектакле «маршрутами Кронпринца» есть история Элзбет Вихерт. Это исследовательница пчёл и единственный персонаж спектакля, который погиб при английских бомбардировках в 1944 году.

Когда её история почти заканчивается — мы узнаём, что на самом деле она не погибла.

Память о немецких гражданских жертвах Второй мировой войны — один из болезненных вопросов истории Калининграда. Нужно ли ставить им памятники, давать гранты на их изучение, как быть со статусами людей, которые причастны к этому периоду жизни города.

Художественное высказывание не заменяет принятий решений об этих сложных вопросах, но выражает возможную в каждой ситуации трактовку. История Элзбет может быть показана в государственном музее сегодня — и это важно. Она не показана как погибшая при бомбёжках, на этом сделан акцент — и это тоже важно. //


Идентичность

вывеска, на которой указано старое название улицы, на которой находится магазин техники
вывеска, на которой указано старое название улицы, на которой находится магазин техники

Один из больших вопросов калининградцев и калининградок — идентичность. Вопрос этот виден везде — в названиях магазинов и улиц, стиле вывесок.

Напротив друг друга — Русский Хлеб и Кёнигбейкер, в кафедральном соборе — органный зал и православная часовня, в ограждении от возможных притязаний протестантов.

Это ещё и большая сложность местных отношений — в большом контексте. Страхов, желаний, подозрений, домысливаний о другом. И постоянное переживание себя в фокусе «Центра», «Москвы» (не важно, реальном или нет). Раскачивание между утверждением своего, особенного — и подозрений в возможности быть заподозренными в «сепаратизме», «германизации» — и здесь же невозможности отказаться от последнего даже для политического руководства области, поскольку это — важная часть туристической привлекательности региона. Стремление «увековечивать память воинов-освободителей», при том, что «освободители» по итогам изгнали местных жителей — которые одновременно еще и граждане вражеского государства, «фашисты» в рамках языка, не вникающего в политические тонкости. Наследников, которые пытаются наследовать тем, кого заместили — и среди которых нет никакого согласия даже по поводу названия города, которое принимается лишь за неимением лучшего — и поскольку к нынешнему уже все успели привыкнуть, хоть и не принять. И да, это не проблемы на уровне высказываний. Люди ежедневно живут с ними, в домах и городских пространствах.

Проблема не только в этой сложности. Проблема в самом слове, самом понятии — пришедшем из прошлого века. «Идентичность» и наследует «твёрдым» определениям себя, и пытается работать с текучей изменчивостью. Совмещать это сложно, а понятие оказалось живучим.

И хотя век закончился, нового слова для описания распознаваемой разными людьми общности и/или утверждения новой — не придумано. Люди продолжают спорить о политике идентичности, превращая разные элементы жизни в образы, говоря о том, с чем они соотносятся. Даже при наличии некоторого количества теоретических альтернативных решений, альтернативы не приживаются в обсуждениях, что ведут горожане и туристки.

Но искусство позволяет обратить внимание на то, что образов — недостаточно. Городские объекты — от материальности памятников до юридических документов, заставляющих их устанавливать, практики горожан — это объекты, которые так же участвуют в создании «мы», как слова и образы.

важную роль в спектакле играла рама
важную роль в спектакле играла рама

У искусства в данном случае есть преимущество перед другими способами изменения материальной реальности. Если политики памяти реализуются через решения политических акторов, а потом производятся совершенно другими людьми: депутаты голосуют за вырубку деревьев, а рубят их рабочие, то искусство сближает разные группы, чтобы обращать внимание на материальность мира и идентичности. В этом и была главная проблема, которую мы увидели в спектакле — способ вовлечения людей во взаимодействие, исключал и включал одновременно. Насколько был ясным спектакль на уровне образов, но как материальный процесс он действовал неочевидным образом.

Рассматривая метафору рамы, которая была в спектакле, мы увидели, что искусство действует, в том числе не на включение, а на вытеснение тем и проблем туда, где они не принадлежат никому и значит — доступны для всех.

Но сама по себе эта вседоступность не работает. Возможно, может помочь как раз критика и анализ, где общественное и художественное не разделено стеной рубрик.


// Густав Сабака эль Хер

Ещё одна важная история «Маршрутами Кронпринца» — это история Густава Сабака эль Хера. Чернокожий музыкант, работавший с классической музыкой, он родился в Европе. Он не знал, где прародина, из которой он произошёл, оттого — не вполне ясно, как он соотносится с тем миром, где он живёт сейчас.

Монолог, представлявший этого персонажа, звучал в спектакле почти истерически. После того, как реплики закончились, актёр попытался исчезнуть со сцены через окно бойницы казарм, у которых завершалось представление. Он не смог этого сделать и вышел за дверь. Зрители так и не поняли, нужно ли было помочь ему удалиться.

Если роль спектакля была в том, чтобы спросить решительно — чего именно мы/вы хотим от объединения людей — организации или созерцания, эта роль сыграна.

Но возможно, искусство в данном случае обращено не столько к зрителю, сколько к тому миру и вещей, и слов, и решений, в котором оно живёт. В том числе, к миру политических дебатов, политических индустрий и городских решений.

И главное чувство, которое производится в ходе спектакля — это тягучая печальная ностальгия.

Но почему спектакль заканчивается ностальгией? По какой родине тосковать в Калининграде? По немецкой, ставшей русской? По советской? По родине в мире XIX века? //


Ностальгия

Мы предполагаем, что это ностальгия по идентичности и той роли, которую могло бы играть искусство в её сборке. Это ностальгия по месту в искусстве, которое едва ли когда-то существовало. Ностальгическая утопия — тоска по тому, что было задумано, но не свершилось.

Нередко современные проекты, работающие с темой исторической и локальной памяти, производят именно это чувство. Мы фиксируем его, соучаствуя в том, как искусство происходит. Читая книги, посещая спектакли. Но мы не выключены при этом из остальной жизни.

Тогда искусство оказывается не специфическим регионом, как в рубрике «культура». А тем, что действует вместе с другими явлениями политики и культуры и одновременно — их рефлексирует, за счёт вовлечения разных людей и вынесения сложных тем вовне привычных логик.

колонка, планшет, режиссёр, актёр спетакля и публика рядом с деревом
колонка, планшет, режиссёр, актёр спетакля и публика рядом с деревом

Но искусство включено и в свои рамки и обстоятельства, несводимые к городским. О них говорят больше, и вроде бы там более разработанный язык. Но как и слово «идентичность» он часто балансирует на нескольких логиках. И какая из них будет понятна соучастнице и зрителю?

Вроде бы в художнической жизни в разных городах России нет интеллектуальной «пересадки через Москву», о чём много писали и говорили год назад — по случаю выставки «Немосква». Но на уровне финансирования, институций, — местное искусство не становится городским, обосболенным от «центра». И на уровне языка современное искусство — вещь нелокальная. И поэтому выстраивать диалог с общестрановыми идеями — сложно вдвойне. Как сложно говорить прямо, когда любое слово может быть истолковано против себя.

Но искусство реагирует на то, в чём соучаствует и что видит. На то, как нечто похожее делают другие — говоря об идентичности как исключительной и исключающей целые пласты материального мира, истории, жизни, человека. В политиках идентичности оно позволяет обнаружить — всё то же засовывание в рамку, квадратные скобки, из–за которых торчат то прищемленные пальцы, то страницы книг, то игрушки, то любимый лес.

По идентичности, которую всё же можно собрать — тоскуют многие. Общепонятные сюжеты, большие идеи, целостные социальные группы — всё это нужно, чтобы понять, как жить с другими, непохожими на тебя. С подростками в айфонах, соседями с громкой музыкой, пожилыми и больными близкими. С теми, кто победил и кто был побеждён, кто приехал и кто не смог уйти. Но общность больших идей — то, что искусство не делает в 2021. Не от того, что не пытается — а от того, что у него это не вполне выходит: здесь, видимо, оно упирается не в свой предел — а в препятствие вне искусства.

И ностальгия по этой возможности — это важная тема для искусства. Оплакивая, оно осваивает эту тему. Во многом становясь самой ситуацией оплакивания, раз другой нет. Этой колонкой мы пытаемся сделать ситуацию неодинокой.

Author

kristina roman
Marina Israilova
Николай Родосский
Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About