Фрагмент из книги Ги Лардро Отложенное упражнение в философии. На случай Делёза (L’exercice différé de la philosophie. À l’occasion de Deleuze; до этого мы также публиковали размышления Лардро о диалектике из этой же книги), в котором утверждается «решенческий» характер материализма как субъективирующей философии, о которой у Лардро можно также прочесть в листовке под названием Да здравствует материализм (Vive le materialisme!), размещенной в начале одноименного произведения автора (его, как и Отложенное упражнение, выпускает издательство Verdier), обнаруживается — если предложить такое сравнение за неимением доступа к полному изданию Vive le materialisme — уже в двухтомнике Онтология революции Лардро и Жамбе, открывающемся с определения реального как дискурса и дискурса как претензии [pretention, которая, правда, встречается здесь чаще в глагольной форме pretendre]:

Любой мир, на самом деле, является вечным в том смысле, что любое мировоззрение не может не претендовать [ne peut pas ne pas prétendre] на то, чтобы тем или иным образом охватить вечность, даже там, где это мировоззрение заключается в отказе от увековечивания [существующего порядка вещей] Дело вот в чем: когда мы утверждаем, что «есть только история», то, если мы способны в этом общем наблюдении [la contemplation] пойти до конца и сказать: «и это утверждение тоже исторично», «оно могло прозвучать только в этой пришедшей в упадок западной культуре, чью генеалогию я сейчас прослеживаю», то, как только эта мысль возникла, нужно спастись от вызываемого ею головокружения и положиться на извечность того, что мы утверждаем (Jambet C., Lardreau G. L’Ange. Ontologie de la révolution, tome 1: pour une cynégétique du semblant, 1976. p. 20)

разум необходимо говорит больше, чем он сказать в праве (Жиль Греле определяет это так: существует героизм Разума), отождествляющего себя с Целым [le tout], но без того, чтобы это целое отождествилось с самим разумом, невзаимное различие [différence non réciproque] между ними (в своей книге о Делёзе Лардро также обращается к этому неоплатоническому понятию, связанному, прежде всего, с именем Дамаския). Второй том Онтологии, Мир (Le Monde, 1978), подчеркивает, что в остатке из этого различия мы получаем невозможность для мысли совпасть со Всем (или его образовать, сделавшись исчерпывающей), трансцендентность реального вместо абсолютной имманентности, отождествляющей реальное с мыслью о нём. Их разделением и занят материализм, осуществляя антифилософское (строго в этом смысле) и симптоматизирующее прочтение философии как дискурса, который вовсе не «ни холоден, ни горяч», как того ему бы хотелось, но имеет в отношении реального определенные притязания даже там (и особенно там), где берёт беспристрастный тон, чтобы говорить от лица голой действительности.

***

Мы будем называть «материализмом» решение [décision] касаемо того, что есть материя, которое само по себе не значит ничего, если не придать ему содержание.

Материя вовсе не узаконивает материализм или приводит к его появлению — это материализм заставляет её существовать [exister]. Соглашаясь, пусть даже в шутливой манере (её здесь извиняет стоящая за материализмом богатая история), вновь обратиться к старой враждующей паре, скажем, что точка зрения, согласно которой материализм — это мысль, чьим принципом является материя, представляет точку зрения идеализма, единственную точку зрения, с которой можно как-то вообразить себе этот конфликт: вполне вероятно, что это искажение [материализма] — злонамеренное, поскольку из-за него противник вынужден противоречить самому себе; но оно также выражает неспособность идеализма считаться с теми, кто отклоняет вопрос о принципе как таковом

Последовательный марксист Политцер говорил нечто схожее[1].

И наоборот: материализму по силам построить особый концепт идеализма, неподотчетный той логике, в согласии с которой последний был вынужден определять своё собственное решение: он также пренебрежет удобствами, которые сулит отнесение [идеализма] к принципу, противоположному тому, которого якобы придерживается сам материализм; если материализм не знает, что такое идеализм, то ему точно известно: идеализм не есть мышление, чьей максимой было бы «существует только дух или разум [esprit]». Так материализму удаётся достичь определенного прогресса, но ему ещё предстоит выработать собственную оценку данного конфликта.

Если материализм есть решение, то в таком случае необходимо, чтобы он перестал брать себе в свидетели истину: ни — это уж точно — истину, определенную как согласие между представлением и предметом (поскольку, в ходе принятия решения, это представление становится причиной существования своего предмета, подобно тому, как это делает способность желания, тем самым вступающая в противоречие со способностью познания[2]), ни ту, которая известна благодаря математикам (решение не является аксиомой, вместо этого оно создаёт определенную ценность [valeur], с точки зрения которой взвешивается тот или иной дискурс, соответствует ли он её требованиям [capable d’en supporter la charge]; решение не занято вопросом своей внутренней согласованности: так бы оно только уклонилось от возложенной на него задачи).

Того, кто его принимает, решение — крайне заинтересованное, непримиримое [intolérante] — выводит из состояния невинности, в котором всё ещё находится говорящий от лица истины (как гласит словарь расхожих мнений: «всегда незаинтересованной»), от лица беспристрастности, что освобождает его от ответственности за собственную мысль.

С поднятой головой, материализм занимает сторону, он — это абсолютная непреклонность, война, предвзятость: ему неведома учтивость [courtoisie] идей, и всё, на что он согласен — это рубить с плеча [trancher] [3].

Чтобы мышление пошло на такой риск, сделавшись столь уязвимым, оно должно быть в этом крайне заинтересовано.

Что сулит это решение, вознамерившееся подняться над противоположностью истины и лжи?

Быть материалистом означает утверждать, что всё [tout] не сводится к тому, как мы его мыслим, и что материя — это предел, дальше которого разум — независимо от совершаемой им работы и выполняемого прогресса — продвинуться не может, потому что этот предел заключается не в простой ограниченности разума, но сообщает закон его активности, который задаёт ту, но всегда позади неё.

Но этого недостаточно: ведь всё ещё можно подумать, что это смутное нечто, слепое пятно мышления и одновременно условие его возможности, даже если оно всегда ускользает от нас, имеет ту же природу, что и разум. Настоящий конфликт вспыхивает с появлением радикально Иного [un Autre radical].

С этого момента материя утрачивает те элементарные свойства, в которые мы её облекали: первичную, лишенную значения [insignée], совершенно нагую, теперь её нельзя мыслить даже в качестве чего-то непредставимого: ей нельзя приписать предикаты, наделяющие её формой. Она не унифицируема.

И это ещё не всё: нужно, чтобы это чистое разнообразие [divers pur] было превращено в определенную инстанцию [instance].

Материалист будет таким философом, который представляет непредставимое (в последней инстанции) мышлению, или тем, кто занимает сторону Реального [qui prend parti du Réel] — в этот раз в его лакановском, а не классическом понимании.

Так как мышление [pensée] осуществляется только в мыслях [pensées] (дискурсах, знаниях), дадим краткое определение: материалистским является то мышление, которое представляет для мыслей, попадающихся ему в ходе работы [travail], невозможность сомкнуться в целое [tout].

Если необходимо, то в несколько грубой форме суть решения можно выразить так: материализм велит, чтобы всё не сводилось к мышлению, но без того, чтобы мышление само было отлучено от всего, поэтому у материализма есть некий принцип [un principe], который при этом не един [qui n’est pas un].

То, что затем этот принцип называют по-разному, имеет второстепенное значение; мы принимаем квази-эквивалентность всех пар понятий, которые пытаются выразить избыточность реального [reel] по отношению к реальности [réalité], будь то Принцип/вещь, Бытие/сущие, Бог/мир — можно подставить и другие.

Иначе говоря: если разум в какой-то момент упирается в собственные границы, и, тем самым, некое потустороннее реальное даёт о себе знать, то «материалистским» является то решение, которое хочет, чтобы разум столкнулся с чем-то ещё, но чтобы это нечто не было совершенно иным [по отношению к разуму] [l’esprit se heurte à autre chose, sans que cette chose soit autre].

Сказать, в таком случае, что платонизм (как я сам считаю) является единственным последовательным материализмом — это не просто провокация, ведь под реальным платонизм понимает нечто такое, что, мерцая, иногда даёт себя увидеть, иногда же — нет, но его никогда нельзя увидеть действительно [actuellement], потому что разум не отличает себя от него, тогда как оно является источником всего, что было увидено, что мы видим, и что нам ещё только предстоит увидеть.

Позаимствовав у Лакана стиль его отчеканенных изречений, резюмируем:

— материализм — это философия, чье правило таково: ничто не есть всё [rien n’est tout]

Отсюда выводится рискованное противопоставление:

— идеализм — это философия, чьей максимой будет: всё есть всё [tout est tout]

В результате, материализм может представлять собой некоторое единство только в том отношении, что везде он продвигает решение за то, чтобы существовали лишь материи [des matières], или лучше сказать, столько точек материи, сколько существует дискурсов, дающих представить неохватность этих точек; загвоздка же заключается в том, что идеализм знает только материализмы, потому что его концепт требует, чтобы существовала Материя [une matière].

Это объясняет, почему делезианство, подобно всякому «монизму» (без разницы, является ли его принципом жизнь, поток, длительность или, например, материя) и, таким образом, всякому имманентизму — не радикальному, а абсолютному[4] — в конце концов сходится со спиритуализмом.

Перевел — Александр Сковородко (https://t.me/nosmessiesordinaires) по изданию Lardreau G. L’exercice différé de la philosophie. À l’occasion de Deleuze. 1999. pp. 79-82.