После долгого перерыва наш проект возвращается сразу с несколькими новыми подборками и произведениями, которыми мы в ближайшее время будем с вами делиться. Первое из них — продолжение поэмы Елизара Проханова, которую мы ждали с момента публикации первой части под названием «Евангельск», вызвавшей немалые споры в нашей команде (в первую очередь политического характера, но также касающиеся авторства произведения, оно для нас по-прежнему остаётся загадкой). Новая часть, к нашему удивлению, практически не развивает сюжет первой и отличается по жанру: она ближе уже не к сказу-мистификации, как в случае с «Евангельском», а к любовной лирике.

Напоминаем, что мы принимаем к публикации подборки и отдельные поэтические и прозаические тексты, а также критику и эссеистику. С нами можно связаться по почте proeto23@proton.me

<Песнь на лирический мотив, куплет второй, посвящается Т.О.>

Вот уж месяц прошёл-пролетел, как русские земли

Наконец соединились с прелестным Евангельском

(Об этом не объявили по телевизору и в газетах,

Чтобы не невротизировать русско-этрусский народ понапрасну).

Владения наши овладели друг другом,

Словно невесты в священном союзе,

Непризнанном, впрочем, инородными участниками торжества. 

Как хороши и светлы были эти почти что весенние дни!

Я был упокоен 

Как облако, 

Гладкий и многоукладный,

Я был чище наполированного ботинка и

Нравоучительнее восклицательного знака,

Распускался соцветием самоочевидности,

Всходами трюизмов.

Я был как декабрист, только если бы они пришли из Сибири в Москву 

И пошагово покорились царю.

Я был комиссар стабильности

И военачальник постоянства.

Я обозревал наши владения и не наблюдал ни одного неровного участка,

Ни одной границы.

О, как прекрасен был тот рай ОКР-щика и расширенное зеркало нарцисса!

Но однажды в минуту безмятежности этой

Приоткрыл я интернета волшебную дверцу

И мне наявилась она:

Феминистская дева!

В переливчатой цифровой оболочке

Сияющая чешуйчатая вражи: ня.

Когда я впервые увидел её,

То покрылся испариной как пелериной,

Я подавился языком,

С моим лицом что-то сделалось,

Мои брови улетели в открытый космос,

Мои нервы заколодило,

Я по сути стал остервенение.

Никогда не знал я более змеиной жены!

Она вся склизкая от прямолинейности и так облеплена феминитивами,

Что всем телом моим овладевает аксон-рефлекс.

И в каждом слове и жесте её, и даже мысли и сне

Содержится реальный фейк!

Она всё время кого-то созывает, как маленький медиум,

Вовлекает девчонок в какую-то 

Жемчужную сеть с неясными намерениями. 

Она говорит «мы хотим помогать беженцам»,

Но на деле

Это смех горгульи.

Она не верит в высшую силу, только в себя и своих товар: ок

(Я уверен, у них глаза в темноте горят, как у кошек,

Такие сдирают кожу с убитых мужчин и делают из неё полотенца, плащи и гориты).

Бор: цы за мирок,

Они оплёвывают мощи братьев, привезённых с войны,

Хотя не остыли ещё противотанковые ежи,

Выставленные вокруг ИКЕИ

И продолжает крутиться барочное колёсико коловрата,

И тяжёлые металлические круги бегут по воздуху,

И в каждой негласной букве

Млеет угроза расправы,

Словно этрусские учёные вот-вот откроют стрельбу.

Но ты во всё это не веришь, ни во что ты не веруешь, ничего не боишься.

Была бы ты просто безбожницей,

А нет,

Ты знаешь, что бог существует, и ты его ненавидишь.

Ты замышляешь против наших людей и разоблачаешь себя во всём,

Даже фотки с котами в фэйсбуке

Ты лайкаешь лишь у врагов.

Сложно слово найти, чтобы обозначить, как ты меня выбешиваешь!

Но чем больше я думал так о тебе, тем хуже ориентировался. 

Я ощущал, что завидую, ведь ты живая, а я всё же ближе к камням,

Я затаил желание больше узнать об эссенции твоей живости.

Сегодня я знаю: любовь моя — плод разнообразной работы в плане постоянного мониторинга 

Твоих сплетённых социальных сетей.

Я читал тебя каждый день,

Я практически сделался глаз,

Я так вытаращился, что не заметил как ты

Захватила мой взгляд.

Ты украла все реснички,

Все мои желания, 

Мне ни одного не осталось —

Мои щеки сделались сироты!

Я хотел пойти на тебя бороной,

но вдруг стал сговорчивый.

Я думал, что ненавижу, но узнал, что скучаю.

Я почувствовал,

Будто это ты, кто меня сотворила

По подобию твоей гневливости,

И мой гнев — на самом деле и твой гнев тоже. 

Теперь у меня нет иного выхода кроме подкопа приближения,

Специальной военной операции неуклюжего флирта.

Но ведь я живой человек мясной,

А значит мне больно и страшно сближаться с грозой,

Меня бросает в жар.

Любовь меня топит по-чёрному —

Я угораю!

Я стал буйнопомешанный,

Как порыжевший лес.

Тебя размазало по моему животу,

Как уральский радиоактивный след. 

Да, меня совсем поплавило, ибо психика моя есть реактор. 

И вот я уже заговариваюсь метафорами,

Хотя обыкновенно гнушался,

(Ведь, как когда-то сказал Дмитрий Кузьмин, это дурное вкусие). 

Но как же быть иначе, если ты взаправду есть

Прозрачная бусинка красоты?

Ты нация, но без разрыва аорты, а скорее как звук 

Лопнувшей корочки посредине ранней весны.

И если ты взаправду горгулья, то значит: ты моя горгулья.

Будь со мной? Я многое смогу подарить тебе!

Ты претворишься королевой разъединённого государства,

Будешь главною феминисткою мира,

Я всё сделаю, как ты захочешь,

Я увезу тебя в Куропаты 

На большой фестиваль народных промыслов,

В наше Полесье —

Край, светящийся накануне рассвета.

Вместе мы станем медленными стариками,

Да, мы станем немощными с такой силой,

Что земля зашевелится под нами:

Кто это, землетрясение?

Нет, это мёртвые желают нашего тела,

Подговорившие почву, они ждут, когда мы свидимся.

Мы выкопаем их всех там, с вырванными щитовидками,

Великих князей — 

Кляшторного, Вольного, Коваля, Сташевского, Бодунову,

Всех секретарей не-языка,

Замерших в лимбе парамнезии. 

Мы коронуем княжён наших — мучениц

Майю Улановскую, Эллу Маркман, Сусанну Печуро.

Мы упокоим цесаревича, из которого всё идёт двойная кровь-кровь. 

Мы устроим реэнактмент последней пьесы театра Скатуве.

Мы отыщем все выдранные языки

И отстроим музей языков,

Мы назовем его: Музей Неестественной Истории. 

Мы подрежем тёмной ночью тех,

Кто написал Краледворскую летопись нашего живота.

Мы будем медленно приходить в чувства.

Мы будем переливать кровь, пока не очнёмся. 

Это будет громадная дата, Ночь поэтов и поэтесс, 

Это будет МЕРО-ПРИЯТИЕ, распрямление действия. 

Нам нужно присутствие духа чтобы сорганизоваться,

Но другого выбора нет.

Я знаю это старомодный романс,

Но ничего не попишешь,

Кроме историй кровавых слёз, 

Хроники урочища унаследованного,

Кроме репаративного чтения обыскных циркуляров.

Я знаю, ты очень устала, но

Без этого не быть нам вместе, моя царевна.

Это не политический манифест, это последняя возможность нашей близости, —

Жёсткая история истины. 

Остаточное наше владение,

Для языковых игрищ не приспособлено,

В гиблых почвах наших земель даже квир превращается в квас,

Перебродив в вакууме подозрения.

Но об этом позже,

А пока программа назначена.

Ты хотела от меня ответ, —

Вот мой ответ:

Собирайся в наше первое совместное путешествие 

К центру травмы лжесвидетельства.

После которого мы наконец-то станем теми, о ком не мечтали: 

Мы станем людьми, с которыми ничего не происходит,

Которые не знают, о чём писать стихи, кроме бабочек и облаков,

Банальные как перемирие,

Не имеющие привычки подскакивать от громкого звука, 

И прятать заграничный паспорт не по месту прописки,

Не знающие, что такое «бот Гретель»

И «нежелательная организация».

И такие мы иной раз не вспомним, зачем и чего мы боялись раньше,

Почему притворялись мужчинами и женщинами,

Зачем так внимательно изучали бред мёртвого старика

И тянули жилы живых,

Почему так безудержно не желали, 

Почему так боялись иного

И зачем над нами лежит

Открытое небо.