Реч#порт публикует подборку стихотворений Михаила Немцева, поэта, редактора книжной серии «Н-ская поэтика» и участника Реч#порта.

эти старинные байки больше не убеждают

Примирены, примирены там будем,

или — и здесь, но потом, —

и что же? Проходить мимо

мальчика, мордующего собаку,

соседа, мордующего супругу, группы установленных лиц,

по предварительному сговору, — ?…

Думаю о том старом философе, покинувшем родину, в аккурат

перед тем как еë накрыло крыло соседней державы и в кислоте

растворило, но угодившем в объятья другой державы, где

избраннейшие из людей несли на себе инсигнию «с нами бох»,

но прошедшем в смертельной близости от печей, и позже

создавшем учение что человека всегда недостаточно, —

как он сказал, когда молодой коллега рассказывал, мол,

дискуссии о нацизме Хайдеггера в последние годы

пришли к тому что неоднозначно всë в этом очень особом случае, —

он сказал ему вдруг по-русски, на языке своего

детства: «эти старинные байки меня больше не убеждают».

…больше не убеждают. Так вот, это знание: «все там будем»,

или «придëт рассудит», «внезапно», — было ли всë это чем-то большим,

нежели детской игрой мальчика, уговаривающего самого себя

всë-ж таки выйти из дома на тëмную улицу по нужде?

Потом

Как в дальноскопе представь себе подземелья

после всего: выровнено и развëрнуто,

и каждому смерть через орган которым грешил:

курильщики вздëрнуты за трахею,

блуднику высверлена глазница,

военнообязанному неотвратимый отъят

пенис, госслужащему — кровеносный

язык, а кто ж там настигнут сечением головы?

Не мы, над нами — известный бульдозер, кто же?

Тот самый Иван Иваныч, завуч четвëртой школы,

известный на микрорайоне под прозвищами «Спартак»,

«доходяга умственного труда», садист от народолюбия. —

Да? Он, говорю я присматриваясь издалека,

узнавая его. Он… ведь он был умнейший человек города,

но любовь-то, любовь его подвела.

Две ложки

Во время погрома всем есть какая-нибудь польза,

каждому что-нибудь достаëтся. Мне — родители подарили

серебряные ложечки. Длинненькие такие,

с узором и камушками на самом верху ручки.

Когда я бы маленький, я этими ложками осторожно играл.

Когда я подрос, я просто так их хранил.

Две чайные ложки. Потом я уехал в Австралию и женился

на женщине со смуглым оттенком кожи,

с курчавыми волосами. Сначала я думал, она не еврейка ли? —

Не еврейка, — она из тех, кто здесь себя называет «чëрные», blacks.

Эти ложки теперь — в нашем домашнем музее,

среди дорогих нам вещей, фотографий родителей и детей,

сувениров из тех городов где мы побывали.

Господи, ты ведь недаром не слышишь меня, да?

Архивист на даче. Вильнюс или Варшава, 1981

Прошлое. Дверь за спиной — не захлопнута, незнакомые цикады-плезиозавры откуда-то свищут,

трещат, будто за дверью сад и будто бы он переполнен ими.

Здравствуй, явился. А выйдешь — пусто, благоустройство, что ли

там состоялось. Кто-то убрался.

О, обустройство сада чужой рукой! Обопрëшься своею, а под ладонью — дерево.

Дерево вишня, дерево зиккурат, дерево абрикос.

Изгороди в низине, гравий дорожки, проволока загородки

грядок бывшей хозяйки дома. Вниз, по направлению тяготения, тропка. Когда здесь могли проехать повозки? Сто лет назад или пятьсот лет назад. Могли.

Луг, а за ним болотце. Речка. Окраина городка.

Хранитель скрипа чужих манускриптов,

ты вдруг отправляешься дальше, за этот ручей, там склон, а над ним шоссе,

уложенное, очевидно, поверх

древних камней. И кто встречает на нëм — неумытый танк, или девочка в платье, напоминающем о картине

«Муза процветания на баррикаде»?

________________________________________________________

Мы попросили Михаила ответить на несколько вопросов о поэзии в качестве дополнения к его подборке.

Как ты думаешь, что делает поэзию современной?

… так же, как, например, и литературу, и искусство вообще. Я долгое время пытался использовать это определение — «современный» — более-менее систематически, но сейчас думаю, что оно неизбежно — только суждение оценки, одобрения или неодобрения. Но можно попробовать определить так, как сочетание двух признаков. Поэзия постоянно развивается, и у того, кто за состоянием дел как-то следит, возникает ощущение открывающихся или неиспользованных возможностей. Сделать то, что ещë не сделано, «сказать впервые по-другому», может быть, даже и немного о другом. То есть всегда есть возможность написать текст, ещë никем не написанный. Это первый признак. Второй: поэзия может иметь дело с современной «повесткой дня», с состоянием дел в общественной жизни, в политике, в религии, в искусстве и так далее. «Иметь дело» означает, вступая во взаимодействие, часто болезненное, оформлять эту действительность, фактически — дооформлять еë. Поэзия может отвечать на современные проблемы, конечно, не превращаясь в агитплакат или сатиру (в этом нет особенного вызова, достаточно просто литературной техники, а она нарабатывается), а скорее высвечивая скрытые измерения этих проблем, умножая и усложняя методы их представления и обсуждения. «Современная» поэзия — это поэзия, которая каждый раз немного по-другому говорит о современной современности. Есть ведь и несовременная современность, просто хронологическая. Скажем, каждое новое поколение пишет стихи о всë тех же проблемах обычного жизненного цикла: взросление, сексуальная депривация в юности, ненависть к уродам, нехватка свободы и справедливости, разочарование в себе и людях, переоткрытие уюта простых вещей, старение и смерть близких, а потом и собственные, и так далее. Если писать об этом ещë и в давно знакомой супернадëжной просодии, то эти стихи будут несовременными, хотя, возможно читательски вполне интересными. Если в том же самом различить то, что как бы остаëтся незамеченным и неузнанным, и про это написать, найдя при этом другую форму выражения, то есть изобретя способ писать то же самое, но о другом и по-другому, то это и будет «современная поэзия». Но еë находки тоже рутинизируются, когда доходят до той стадии отработанности, когда их уже можно снимать как набор технических приëмов. И тогда появляются целые группы, которые пишут вот так вот. И тогда тому, кто, может быть, это придумал, нужно «идти дальше» и опять заниматься изобретением.

Современная поэзия — это поэзия, сама себя изобретающая, заворожëнно всматриваясь в современную современность.

Есть ли у текста как медиума собственная проблематика, и какая?

Текст — это не «медиум». Текст — это именно текст, это сделанная и самостоятельная вещь. После того как он закончен, он живëт своей жизнью, в том смысле, что автор отказывается от контроля за текстом. Но автор должен (именно должен) стараться сделать текст настолько хорошо, насколько может, до того, как его неминуемо от себя отпустит. Поэтому «проблематика текста» для его автора — это то, как этот текст сделать. По большому счëту речь идëт о сочетании ремесленных задач, технических навыков и привычек, и в то же время — о том, что и как продумать и прочувствовать до написания и во время написания стихотворения, чтобы оно было бы, могло бы оказаться «свëрнуто» в этом стихотворении. Но это опять же, проблемы скорее устройства ума и образа жизни автора, а не текста.

Что для тебя самое сложное при написании стихов?

Писать стихи — это радость. В некотором смысле моя «обычная жизнь» — это подготовка к написанию стихов, которое иногда мне удаëтся. Как это происходит, лучше всего сказано в старой песне БГ: «моя работа проста, я смотрю на свет, ко мне приходит мотив, я подбираю слова». Вот, поймал мотив, составились слова, образы, концепция, ощущения, ритм и прочее — написалось стихотворение… Пожалуй, «сложностью», точнее, «неудобством» я бы назвал то, что иногда в законченном вроде бы стихотворении не хватает строчки или пары слов, хорошего завершения придаточного предложения… И текст может долго лежать, пока я вдруг не придумаю эти слова и то, что должно его достроить. Хочется закончить, но пока не можешь. Но тогда просто надо ждать.

Ты уже полгода живёшь в Америке. Как Америка повлияла на твою манеру письма? Что вообще повлияло за последнее время?

Америка никак не повлияла. Что «в принципе повлияло»… Появилось ощущение того, что то, о чëм хочу сказать и как хочу сказать — это уже сделано. А второй раз писать «то же самое» (по внутреннему ощущению) стихотворение я принципиально отказываюсь. У меня есть такое внутреннее соглашение с самим собой: два раза одно и то же стихотворение не писать, не повторяться. И как раз это перемещение «совпало» по времени с тем, что я дошëл до состояния, когда написал какое-то количество стихов достаточно хороших, чтобы стало возникать ощущение, что я их как-то уже воспроизвожу. «Это я уже говорил». Это означает для меня, что надо приготовиться к какому-то переходу в другое состояние, чтобы другие темы были, может быть, уже другие формы и методы. Это хронологически наложилось одно на другое, но я стихи пишу исключительно по «внутреннему времени», и неважно, где я физически при этом нахожусь.