Реч#порт публикует подборку стихотворений волгоградского поэта Леонида Шевченко с послесловием поэта и филолога Елены Ластовиной.

Леонид Витальевич Шевченко (28.02.1972 — 25.04.2002). Родился в Волгограде. После школы год отучился в Волгоградском государственном университете на филфаке, потом ещë два — в Литинституте (семинар поэзии Татьяны Бек и Сергея Чупринина). В 1993 году вышла первая книга «История болезни» (Волгоград). Жил в Москве и на Украине. В Союз писателей России принят в декабре 1998 года. Работал библиотекарем, сторожем, дворником, почтальоном, журналистом в газетах «Вечерний Волгоград» и «Первое чтение». С 1998 по 2002 год регулярно публиковал рецензии в журнале «Знамя». В 2000 году составил, отредактировал и выпустил в свет первый (и единственный) номер литературного альманаха «Шар» (Волгоград). Вторая и последняя прижизненная поэтическая книга Шевченко «Рок» (Волгоград) появилась в 2001 году. Получил широкую известность в Волгограде за серию репортажей под названием «Иной Волгоград», в которых расследовал аномальные явления. Убит в ночь на 25 апреля 2002 года при невыясненных обстоятельствах в нескольких метрах от своего дома. Посмертные издания: «Мистерии» (Волгоград, 2003), «Русская книга мëртвых» (М., 2009), «Саламандра» (Волгоград, 2014).

Елена Ластовина (р. 1983) — поэт, филолог. Защитила магистерскую диссертацию по теме «Образы времени и пространства в русской поэзии 1980–2000-х (на примере творчества Л. Шевченко и Б. Рыжего)». Автор книг стихов «Береста» (2008), «Дочь художника» (2008), «Млечная музыка» (2013); публикаций в альманахах «Отчий край», «Раритет», «Академия поэзии». Лауреат литературной премии им. Маргариты Агашиной.

+ + +

Сапогами стучать, соблюдая мечты,

как в бреду нарушая квартиры,

покоситься крестом на рассудок Читы

с умозрительным блеском Пальмиры.

Нет сомнений в моих похождениях. Нет,

И копейка трещит оружейно,

то сухие листки проверяют рассвет,

ни на миг не забыв пораженья.

Моя родина, был бы теперь властелин,

постарел бы заметно в острогах,

сумасшедшее ваше сиятельство, клин,

не блефуй на открытых дорогах.

Никому не отослана странная весть,

что цепей пресноватые лики

разрывают боренье на чуткую жесть

и на грубый оскал повилики.

Раз твои собираются жёны в домах,

европейские пухнут журналы —

от мороза предательство пуще в умах,

и во храме глаза задрожали

и былое отечество — дряблый рассказ,

от стекла до завода Петрова,

даже шуба шипит в обвинительный час,

и до крови не сменится крова.

Никогда, никому, до сестры городской,

но чиновника труп пред метелью,

он, наверное, знает, когда Трубецкой

оживляет шинель за шинелью.

+ + +

Влачил бы я с тобою то же —

разрыв и грустные лета,

навечно, как стеклом по коже,

мне кровь бы близилась у рта.

Забыться, в неродные печи

отправить волю, словно жмых

листвы. И подвенечный Нерчинск

встречает молодость чужих.

В цепях равненье на годину

крутую, влажную, свою,

я отвечаю Константину

за неприкаянность мою.

Но цепче света воровского

во льду замёрзнуть суждено,

не слыхивать дождя мирского

и пить трëхгранное пшено.

Алëнушка! Твои ресницы

я грел сознанием больным,

и процветанием столицы

мне повезло. И дном стальным

я не покрыт, но покрываюсь,

шепчу, а шепчется опять,

что я от снега загораюсь

и опрокидываюсь вспять.

А слишком вечер тëмный, грешный

губой облизывает срок,

и после службы неуспешной

жмëт запоздалый орденок.

+ + +

Переправляя отчество своë,

Мерещится, что видишь сновиденье,

Как ты стоишь, закутанный в жильë,

И глухо проклинаешь повторенье

В мирском чаду, но боже, боже, нет!

Я так люблю родню свою и узы,

Я сплю и вижу серебристый свет,

Разрезанные с вечера арбузы

И гулкий дом, подобный той душе,

Которая поëт в пространстве мглистом.

Не верится, что всë-таки уже

Я был врачом, убийцей, декабристом.

Так много принимало этажей

Меня под крылья ламп, чтоб не свихнулся,

А как я шëл с цепочкой сторожей,

То каторжник мне в спину усмехнулся.

+ + +

В моих цепях невнятный холодок

и пульс сырой,

как невод роковой.

Но говорю, что победит Мольер!

В сибирском сне — фиалка в головах.

В словах всë то же — пустошь на заре,

щенячий визг уставшего костра,

недавно снег ложился в трëх шагах,

а нынче дом скорбящий — в черновик.

В моих цепях невнятный холодок,

наутро ужин, чистое бельë,

в морозном дне заносчив молоток

несет в вагон старение моë.

Расслабься, ты! звезда невдалеке

и трупный яд, проникший до врача,

как проникают люди в молоке

в двойной угар, фортуной хохоча.

Наверно, близ дороги попрошу

согреть в руке единственный листок,

там сбоку надпись, гербовый надрыв,

моë земное, длинный пересказ.

Я посижу.

Надеюсь, у свечи

сверну глазок, увижу, как темно.

Зовут на плаху дымные грачи,

выкручивая свет, мороз, окно.

+ + +

Пройти окольною дорогой,

Смотреть, какая там печаль,

Сколь много лëгкости к плечам

Придëт под церквою убогой.

Уже легко совсем пропасть

И длиться с бестолковым хором,

И стать изгнанником и вором,

И лошадей сердитых красть.

Потом податься в монастырь,

А следом в мрамор, Дионисий.

Объехать сонную Сибирь

В чернилах следственных комиссий.

Немедля превращая в прах

Европу — розу на губах.

1911 год (Украина)

1

Холодный август в платье женском,

И ты, безмозглый, на виду,

Рождённый в муках под Луганском

В одиннадцатом году.

Рабочий, лавочник еврейский

И пёс цепной,

Портной, бродяга, полицейский,

Слепой со скрыпочкой блатной

На ярмарке. Во мраке станций —

Крестьянин, шлюха и урод,

И член подпольных организаций

В дорожной сумке шрифт везëт.

Кто мной уже распорядился?

Какая музыка в ушах?

Подсолнух чëрный мне приснился,

Змея худая в камышах,

Шинельный порох, запах волка

И незнакомые места.

Купи мне, дедушка, свистульку

И книжицу про смерть кота.

2

Портной, хотел бы я знать,

На кого ты работаешь ночью?

Дети твои спят,

Жена бормочет во сне.

Хотел бы я знать, на кого

Ты работаешь ночью?

— На пана судью Кошевого.

— Что шьëшь ты для пана судьи?

— Праздничную одежду,

Чтобы мог он завтрашним утром

Отправить на каторгу

Моего старшего брата.

— Твой брат пропадëт в Сибири.

— Брат мой умрëт в Сибири.

— А пан судья Кошевой

В новеньком сюртуке

Церкви пожертвует рупь.

Завтра — яблочный Спас

Яблоками завалит

Площадь, крыши, луга.

И в небе сверкнёт крылом

Национальный аист.

3

Сидит в кутузке злодей,

Пристав играет ключами,

Цыгане крадут лошадей

Безлунными ночами,

Когда ни звезды, ни огня,

Смутьяны пути разобрали.

Крещëнные, спрячьте меня

В надëжном подвале!

Я выдохся, я устал.

Не узнаëшь брата?

С каторги я бежал

И задушил солдата.

Били, били меня под дых.

Что такое, скажи, свобода?

Леся, я твой жених,

Мне всего 24 года.

Елена Ластовина
Леонид Шевченко и волгоградская поэзия

25 апреля исполнилось 17 лет со дня гибели волгоградского поэта Леонида Шевченко, а я до сих пор не верю, что его нет (на могиле не была ни разу — принципиально)… Да и весточки от него, к моей радости, приходят нередко: то где-нибудь в Берлине талантливый прозаик и драматург Екатерина Садур — однокурсница по Литературному институту — печатает на клавиатуре подаренную ей поэму «Марина Мнишек»; то в самой Москве другая однокурсница Шевченко — поэт, прозаик и создатель интернет-издания о современной культуре Colta Мария Степанова — находит присланную им в письме рукопись книги 1995 года, которая называется «Новая коллекция. Книга классических стихотворений» (второй вариант — «Цветок модерна — отец авиации»); то его волгоградский друг — издатель Алексей Дьячков — выложит на фейсбуке обнаруженное в армейской переписке с Леонидом произведение. Но в этом году — символично, что идëт Год театра — мне кажется, Леонид Витальевич тоже получил весточку от нас благодаря спектаклю «Мы даже не богема, но снег небытия», сотворëнному театральным проектом «МастерскаЯЮ» под художественным руководством Ярослава Видонова.

«МастерскаЯЮ», как сказано на еë сайте, возникла в 2008 году и является проектом освоения новых театральных пространств в «отдельно взятом месте» на языке современной драмы. Принципиальным для неë стал выбор современной драматургии, прозы и поэзии. Достаточно назвать нескольких авторов, чьë творчество вдохновило Ярослава Юрьевича и его учеников на спектакли, чтобы понять, насколько высокую планку поставили для себя участники «МастерскаЯЮ»: Леонид Губанов и Александр Башлачëв, Борис Рыжий и Леонид Аронзон, Сергей Параджанов и Родион Белецкий.

Премьера спектакля по стихотворениям Шевченко из разных книг состоялась как раз накануне дня его ухода из жизни. Действие длится ровно час с четвертью и дарит невероятные эмоции, вызванные как насыщенностью самих текстов поэта, так и неподдельными переживаниями этих текстов актëрами, многие из которых принадлежат поколению, родившемуся уже после смерти Шевченко: поколению, которое смотрит другие фильмы, слушает другую музыку и читает другие книги, а не те, что описаны в его лирике. Тем сложнее, но тем и интереснее было ребятам, по их словам, погружаться в атмосферу эпохи Леонида, в том числе эпохи девяностых, когда творил ещë один ровесник Шевченко — Борис Рыжий, параллель с которым нельзя было не провести в ходе обсуждения постановки. Нужно подчеркнуть серьëзный подход к световому оформлению и к музыкальной составляющей спектакля, который выразился не только в профессиональном исполнении песни приглашëнной певицей и в удачном подборе композиций, но даже и в написании музыки на отдельные стихотворения: так, «Всë небо» идеально подошло под модный среди поколения нулевых жанр рэпа. В скором времени видеозапись спектакля появится на ютуб-канале «МастерскаЯЮ», что станет чудесным подарком для немногочисленных — по крайней мере пока — поклонников Шевченко.

Кстати, о поклонниках и читателях. Перенесëмся из Москвы в Волгоград и поищем их среди тех, кто знает, например, священный (когда-то) для пишущих стихи юношей и дев со взорами горящими адрес: Краснознаменская, 8. Именно туда с 14 лет начал ходить Шевченко на литературную студию при Союзе писателей, возглавляемую на тот момент Василием Макеевым, лепившим «неактуальные клюевские свистульки», как напишет гораздо позже будущий поэт в статье «Царицын — Сталинград — Волгоград: экскурсия для Песочного Человека», опубликованной, как и другие его литературоведческие работы, журналом «Знамя», правда уже после его смерти. Здесь вся правда-матка не только про литературную, но и про социально-историческую ситуацию нашего города начала XXI века. Естественно, Шевченко упоминает здесь местную периодику (альманах «Отчий край») и противопоставляет ему первый и — увы! — последний номер своего журнала «Шар», начинающийся «Панегириком бессмертному экстремизму», на мой взгляд, ключевым текстом для жителей города и окрестностей: Сталинградская Битва озвучена сакральными колокольчиками… Но это невинная поверхность. Под коростой… прячется ущербный гомункулус, та самая волгоградская душа, жестокая и малокультурная, не лишëнная, правда, подчас своего специфического обаяния… талант в подобном контексте приобретает уже даже не трагическую окраску, а гипертрагическую — обречëнную.

Кошмар с книгоизданием, заключавшийся в начале века в том, что книги местных писателей невозможно было купить в волгоградских магазинах, удвоился в размерах: теперь их даже издать нереально, только за свой счëт. Гонорар — зверь мифический, не хуже единорога. Даже детский журнал «Простокваша», выходивший большими тиражами и доступный в каждом киоске, теперь существует лишь в электронной версии, как и его собратья. Главного редактора журнала Сергея Васильева автор материала там же и называет единственным волгоградским поэтом.

Васильев действительно был единственным среди всей литературной тусовки, переживающим за других больше, чем за себя, вплоть до своего ухода из жизни в 2016 году. Благодаря его усилиям к годовщине гибели Шевченко в 2003 году вышел сборник стихов и прозы «Мистерии», а в 2014 году сборник стихов «Саламандра». В 2006 году пустующее место журнала «Шар» (выкатившегося, между прочим, из студии самого Шевченко, проходившей в детской библиотеке, где он работал библиотекарем 3 года) занял ежеквартальный журнал «Мегалит», издаваемый приятелями Леонида, к которому в 2008 году добавился ежегодный альманах «Ра-ритет», публикующий не только местных авторов, но и авторов других регионов (даже столичных), как правило, при поддержке Васильева. Он всегда помогал молодым дарованиям, щедро делясь книгами, журналами, контактами важных людей. Литстудию вëл меньше года, как и поэт Александр Леонтьев, состоявший в дружеских отношениях с Шевченко и Рыжим, а также получивший положительный отзыв о своих стихах от самого Бродского!

Всë это было мне, конечно, неизвестно, когда в сентябре 1997 года я впервые переступила порог Краснознаменской, будучи восьмиклассницей. Да и 4 года спустя, когда у Шевченко вышла книга «Рок», подаренная им мне на скандальном юбилее писательской организации, о поэзии и (суб)культуре знала я ненамного больше школьной программы, так что неудивителен тот эффект цунами, произведëнный «Роком» на меня, ещë не слушавшую ни Курта Кобейна, ни прочих членов «Клуба 27», и на мой круг общения. Эта книга вполне отражает литературные и музыкальные пристрастия Шевченко, обозначенные им в анкете, составленной по просьбе коллеги — библиотекаря Ольги Залепухиной, сохранившей не только еë, но и некоторые ранние стихи Шевченко, готового в какой-то момент от них избавиться. Текст анкеты:

Любимая эпоха № 1: Средневековье; труверы и трубадуры — отсюда музыкальные пристрастия: композитор и поэт Вальтер дер Фогельвейде; кельтский фольклор, культовая католическая музыка. Любимая эпоха № 2 («время цветов»): конец 60-х — начало 70-х (не СССР — больше Америка). Музыка, поэзия, литература: писатель Джек Керуак, Сэлинджер, Берроуз; поэт — Джим Моррисон (группа DOORS), Дженис Джоплин, Джимми Хендрикс. Любимое музыкальное направление — «психоделия» (рок).

Вообще литературные пристрастия: В. Набоков (проза, стихи), Б. Поплавский (проза, особенно — стихи), Арсений Тарковский (стихи).

Что есть моя поэзия? Хождение по девяти кругам игрушечного Ада. Манипуляция райскими символами: небесный Иерусалим, Эльдорадо и проч. Я сам выдумал Своë время: прошлое, настоящее и будущее — в нëм и живу.

Вот так. А мы живëм в каком-то выдуманном за нас времени, где мало читают — всë больше листают и лайкают, пишут и комментят, репостят и гуглят. Но есть один существенный плюс: можно создавать новые пространства, подобные тому, например, где вы сейчас читаете эти строки. Не факт, что после этой публикации у Леонида Шевченко прибавятся поклонники, но в том, что его перестанут путать с «усатым однофамильцем», как он сам написал в одном стихотворении, мне хочется быть уверенной.