Люблю я маленький парк в сумеречную пору. Люблю эти нежные дымчатые часы.

Лучший моцион для стариков вроде меня — надев зеленое пальто и взяв в руки длинную трость, подняться на пологую вершину холма, где ничего не нарушает покоя маленького парка. Вечером людей там немного — видишь только молодых матерей с колясками, красивые парочки, похожие на брата с сестрой, таких же стариков, как и я, — и петляющие меж деревьев дорожки, и покрытые бледно-зеленой краской скамейки, и в такие моменты в это время года все будто испускает сладостный, нежный аромат. И строчка поэта “All’s right with the world!” не звучит проникновенней, чем в такие моменты.

Из–за тумана не видно порта за горизонтом. Прямо внизу находится грузовая станция, и, когда вечерняя дымка окутывает знакомые взгляду длинные грузовые поезда, будки стрелочника, голубей, трубы и сигнальные огни, загораются золотые огни, будто сообщая, что пора домой, к горячему супу, от которого поднимается пар. С остатками сожаления я поднимаюсь и бреду с палкой до дома, и обратная дорога — еще одна из немногих моих весенних радостей.

Когда я спускаюсь с холма, меня будто окликает несравнимый запах Daphne odora. Я оборачиваюсь и вижу цветы во тьме, словно девушку, чьи щеки в первый раз окрасились румянцем, и их запах стеснительно шепчет мне:

-- Помнишь?

-- Помню.

И под моей старой, морщинистой кожей вдруг снова начинает течь молодая кровь. Ибо вот уже год в вечерней прохладе эта девушка ждет меня. И, пока нас никто не видит, старый и уродливый я позволяю себе обнять ее и поцеловать.

　　　　　　　　∴

Даже в таком тихом и мирном парке порой, если подумать, случаются разные несчастья. Например, за Daphne odora есть вырытое в годы войны открытое бомбоубежище, а рядом с ним старый колодец, который прикрыт полусгнившей крышкой. Чтобы дети туда не попали, вокруг для проформы возвели забор, и как я ненавижу этот колодец, который может стать причиной беды! Каждый раз, когда я являюсь в мэрию, мне с улыбкой говорят: “А, вы про колодец? Мы его обязательно закопаем, конечно, конечно же”, но на самом деле им все равно. Они так говорят, потому что над колодцем растет дерево бадьяна. Это дерево приносит одни несчастья. Не понимаю, что оно тут делает, ведь бадьяну место только на кладбище, и уверен, что молодежь из мэрии совсем не понимает, о чем думают старики, когда глядят на его цветы.

Однако первое несчастье в парке случилось не из–за этого неодушевленного предмета, а когда пару лет назад сюда стал наведываться один грубиян. На вид это был грязный бездомный средних лет, который с самого утра пил прямо из бутылки дешевый виски. И громко распевал песни. К людям он вроде бы и не приставал, но как-то раз я его увидел, почувствовал в груди беспокойство и поделать ничего не мог. Он умер неестественной смертью прямо в тот же день.

Кроме меня, свидетелями этой таинственной смерти в воскресенье стали еще несколько человек. Мужчина, как всегда, был пьян, пошатывался и орал благим матом. Сидя на скамейке, я нахмурился, увидев, что навстречу ему идет молодая мамочка с коляской, а еще дальше две школьницы. Школьницы-то ладно — расхристанная походка бродяги грозила опасностью, и, казалось, будто он повалится прямо на коляску. Держась за ручку коляски, мать остановилась. С узкой тропинки нельзя было никуда свернуть. Я ясно видел ее затруднения.

В тот момент мужчина вдруг поднял обе руки, будто собирался воскликнуть: “бандзай!”, откинулся назад, закатив глаза, из горла раздался хрип, и он великолепно повалился на землю. Падение это было великолепно с точки зрения искусства, как у индейца в вестерне. Грязный ботинок задел коляску, и я вмиг оказался рядом, быстрее, чем школьницы. Я боялся, что ребенок зарыдает, словно угорелый.

Однако он не плакал. Глянув внутрь, я увидел спокойное спящее личико завернутого в белое одеяло младенца. В пухленькой ручке он сжимал игрушечную флейту, и этот ангелочек спал, не реагируя на внешний шум.

 — Все, кажется, в порядке. — Я улыбнулся матери, которую знал в лицо. С шокированным видом и страхом она лишь молча поклонилась мне. Затем я подумал, что для человека, который лишь неудачно поскользнулся, падение было слишком уж экзальтированным. Я наклонился к бродяге и издал вопль удивления --он явно был мертв! Его искаженное лицо землистого цвета приняло выражение глубокого страха, будто он столкнулся с чем-то страшным и потусторонним.

На мой крик стали собираться прохожие. Может быть, из–за воскресенья, но толпа собралась огромная, и, пока не пришла полиция, я наслушался странных умозаключений. Что бы они ни говорили, свидетелем был не один я. Были и мать, и школьницы, но никто из них не дотронулся до тела бродяги. Я сразу решил, что мужчина поскользнулся сам, поэтому, скорей всего у него был паралич сердечной мышцы, вызванный чрезмерным алкоголизмом. Зная, какое обращение получают такие больные, которые сразу валятся у дороги, и как после рутинного вскрытия обнаружат следы яда, я легко представил, как все сразу спишут это на воздействие алкоголя. Ведь отношение властей было таким же.

Как бы то ни было, я был свидетелем, но с полицией лишний раз связываться не хотел, поэтому встал перед школьницами и, будучи спрошен про смерть мужчины, попросил разрешения сказать, что, по слабости глаз и из–за расположения в тени дерева, ни в чем не уверен. Для стариков, которые ведут жизнь уединенную, вроде меня, нет ничего дальше, чем вмешиваться в вульгарные дела мирские. Но, тем не менее, с молодой матерью я сблизился, и при каждой встрече мы даже заводили небольшой разговор. Ребенок в коляске всегда был послушен, и, когда он не спал, черные глазки, глядевшие из–за сахарной ваты, лишь внимательно смотрели на меня.

 — Большой уже, да ходит не очень.

В ее словах все равно слышалась гордость за ребенка, и она то поправляла ему воротничок, то пальцем трогала ямочки на его щеках.

　　　　　　　∴

Через два года после этого случая парк снова вернулся в тихое состояние. Мать я больше не видел, но и не придавал этому значения. Вместо этого я наблюдал, как двигаются туда-сюда несколько пар детских колясок, как на них падают лучи солнца, и как они порой кажутся вырезанными силуэтами в лучах солнца.

В зеленом пальто и с длинной палкой я стал объектом популярности среди детишек. Прозвали меня старик-волшебник, и я был рад. Перед Хинамацури и мальчишки, и девчонки упрашивали меня набить лекарственные мешочки цветами рапса и связать из собранных в прошлом году цветов гинкго и зеленых листьев простых куколок.

-- Вы знаете, где колодец? Нельзя к нему ходить!

Так я сказал детям, которые находились вокруг меня.

 — Почему? Почему?

Говорить, что это мол, опасно, было легко, я подумал и ответил так.

 — Над ним свисает бадьян!

 — Бадьян? Что это? Что? — вмиг заверещали дети.

 — Бадьян — это дерево, в котором много яда, и осенью оно плодоносит. Если съешь одно семечко, то будешь долго-долго корчиться.

Дети засмеялись. Их, видимо, развеселило слово “корчиться”.

 — Корчиться! Корчиться! — голоса доносились из каждого угла. Однако один мальчик остался рядом со мной. Было ему пять или шесть лет, его умные глазки сияли, и он спросил:

 — Дедушка, если тут есть такое ядовитое дерево, то должны быть и более ядовитые штуки.

 — Конечно, есть. Поэтому нельзя кушать то, что растет на незнакомом дереве! — я ответил и внезапно ужаснулся. Смысл вопроса мальчика явно был другой. Он явно хотел заполучить иные яды.

Мы молчали, будто бы проверяли друг друга. За лицом невинного мальчика почти появилось наполовину другое лицо, которое я видел уж несколько десятилетий подряд.

 — Мальчик, а ты любишь яды?

 — Очень люблю.

Это зловещее выражение словно спустилось с неба и проявилось на лице мальчика. Прикрыв глаза, я устало спросил:

 — А почему ты их любишь?

 — А дедушка разве не любит?

Мальчик весело рассмеялся и убежал. Я с удивлением заметил, что он слегка прихрамывает. Быть не может, быть не может, отрицал все я, но через несколько дней услышал, что мать мальчика умерла от неизвестного яда, и волей-неволей был вынужден прислушаться к слухам о нем и обратить внимание на его поступки.

Мальчика этого, видимо, с самого рождения преследовали несчастья. История с талидомидом, видимо, следов на нем не оставила, но на левой ножке пальцы срослись, и поэтому он прихрамывал. Поскольку никто его ног не видел, то и товарищи по площадке его не ненавидели. Дети, которые играли с ним, за год умирали странной смертью, все, поэтому он частенько гулял один. Один мальчик упал со скалы, другой застрял в бомбоубежище. За месяц до мальчик того же возраста залез на место водителя грузовичка, зажег спичку, сразу же оказался весь в огне, не мог вырваться и сгорел заживо. Говорили, что до этого видели, как он играл с этим мальчиком, но тот не тряс головой, а сделал невинный вид и никак не мог сказать, что на самом деле.

Этот мальчик еще не ходил в школу, был еще младенцем, считай, и при этом он серийный убийца — о таком я еще не слышал. Да разве возможно, чтобы он все так планировал и безошибочно убивал своих друзей? Возможно, чтобы появился такой монстр, который даже мать свою прикончил, маленький бесенок?

Я думал рассмеяться, но душа моя замерла. Меня не отпускало сомнение, что этот мальчик, который и с хромой ногой так весело прыгал, еще два года назад ездил в коляске. Таким образом, если его молодая мать уже мертва, то и бродягу, который поскользнулся, он тоже мог убить, хотя на самом деле притворялся, что ничего такого не было. В тот момент ему было бы уже три или четыре года, а флейта в его ручке — не флейта, а, может быть, трубочка, вроде той, через которую аборигены выстреливают отравленными стрелами. И слухи об отравлении тоже тогда ходили. “Уже большой, а ходит плохо”, — вот что сказала его мать. Перед тем, как выйти из коляски, этот дьявольский ребенок уже мог свести в могилу как минимум одного человека.

　　　　　　　∴

Я все сидел на своей скамейке в расстроенных чувствах. По ту сторону железной ограды ветер сгибал зеленые стебли мускарей и флоксов, а фиолетовых и розовых колосков я еще не видел. Сегодня был, так сказать, сильный ветер, который говорил о наступлении весны, сильный настолько, что подымал пыль. Когда наступали ветреные дни, была не только пыль. Ветром сдувалось все красивое, все блестящее. Я с сонным видом глядел на цветы и пытался собраться с мыслями. Но скоро я услышал нежный, сладкий голосок мальчика, который, видимо, заметил в моей руке песочные часы, без которых я теперь не выходил из дома.

-- Дедушка, что это такое?

-- А?

Я протянул руку с песочными часами. В стекле были кристаллы красивого розового песка. Этот песок — крошка черного мрамора, которую потом вываривали в вине и сушили. Несколько дней назад я решил подарить их этому мальчику.

 — Это песочные часы. Смотри, переворачиваешь, и через две минуты весь песок высыпется вниз.

Песочек падал вниз тоненькой струйкой и вскоре горкой собрался внизу. За минуту я понял, чего хочет мальчик:

 — Хочешь эти часы?

 — Хочу, — невинно ответил мальчик. Его черные глазки посмотрели на меня так, как смотрели из коляски.

 — Я тебе их подарю. Но если ты мне скажешь правду. Хорошо?

Я взглянул в глаза мальчика и медленно заговорил.

 — Ты умеешь обращаться с плевательной трубочкой? Так?

 — А откуда вы знаете?

Мальчик достал из кармана сделанную вручную трубочку, в которой было несколько игл.

 — Смотрите туда.

Он указал на узкую ветку дерева и я увидел, что в него была воткнута игла.

 — Когда я был маленький, я уже умел ей пользоваться. Но почему? Я ее никому не показывал, откуда вы знаете?

Мальчик внезапно отстранился и снова глянул на меня.

 — Надо же, дедушка тоже такой. Такой дедушка все знает.

 — Вот как? Такой дедушка все знает?

Я спокойно продолжил.

 — А теперь скажи-ка правду. Ты же много кого убил. И кого ты сейчас подумываешь убить, не скажешь ли?

 — Я еще не думал. Я уже все сделал.

Мальчик сразу заговорил со мной, как с другом, и уселся рядом со мной плечом к плечу с выражением, которое бывает только у близких друзей.

 — У нас есть первоклассник, он издевается. И надо мной, потому что я хромаю.

Он назвал его имя.

 — Он все хвастается, что один на весенних каникулах поедет к дяде на Кюсю, а дедушка сказал про колодец, и я решил отправить его туда. Да, я взял сумку, и мы пошли. Я сказал ему, что в колодце полно стеклянных шариков, подготовил пластиковую веревку и сказал, что, раз он храбрый, пусть спустится и посмотрит. Он все понял. Я привязал ее к анисовому дереву, а другой конец веревки завязал за него. Но, когда он спустился наполовину, веревка развязалась. И сумку я тоже ему бросил.

Мальчик посмотрел на меня с улыбкой, будто спрашивая: “Все ли хорошо, учитель?”

Учитель, значит. Он видел меня насквозь и знал, что я “такой”, то есть убийца. Эти песочные часы я использовал более двадцати лет назад. Мы измеряли в тюрьме время, чтобы купаться. У входа была круглая вешалка, которую можно было покрутить и оставить там одежду, когда входишь в ванную. А в углу ванны стояли песочные часы, из которых сыпался песок. Как и тот мальчик, я с малых лет был злым гением. Многих я убил своими трюками. Но только не сделай я одну ошибочку, когда был взрослым… Только одно убийство мне и приписали.

Но сейчас все не так. После двух десятков лет в тюрьме я исправился.

 — А, вот оно что? А ведь дедушка слышал крики, когда недавно проходил мимо колодца.

 — Правда? — невинно удивился мальчик. — Позавчера туда он и упал…

 — Позавчера он еще был жив. В колодце внутри вода, и, может, он сколько еще проживет и будет звать на помощь. Не хочешь ли пойти проверить?

Глупый мальчик. Я взял заранее подготовленную пластиковую веревку и пошел вместе с мальчиком, глядя, чтобы нас никто не видел, к старому колодцу.

Мои долгие просьбы наконец-то принесли плоды, и с завтрашнего утра колодец начнут засыпать. И злой мальчик-бесенок вернется в землю. Если он вырастет, то либо, как и я, будет двадцать лет жить в тюряге, либо отправится прямиком на виселицу. Руки дрожали, пока я ощущал тяжесть веса мальчика, который спускался вниз, а затем свалился в подземный мрак. Порывом ветра сбило много желтоватых семян бадьяна, и все они попадали на крышку старого колодца…

Я снова вернулся на скамейку. Завтра начнут говорить о пропаже двух школьников, может, поищут в колодце, пока его не засыпали. Все могут обнаружить. Но, когда я гляжу и на далекий порт, и на грузовые вагоны, то мне кажется, тут царит покой, который ничто и никогда не сможет поколебать.

Люблю я маленький парк на закате. Люблю его нежную дымчатую пору…