Где точно располагалась деревня Харадомари провинции Хитати (ныне префектура Ибараки) на длинном морском побережье от Тёси до Хираката, совершенно непонятно. На карте, которая у меня под рукой, она не обозначена, и в «Словаре японских топонимов» Ёсида Того ее тоже нет. Подозреваю, что это название взято наобум, однако многие хорошие авторы времен Эдо, известные и нет, писали именно так, поэтому придется последовать их примеру.

После полудня восьмого дня пятой луны лета третьего года Кёва в местечке под названием Харадомари в провинции Хитати, владениях сторонника сёгуната Огасавара Эттю-но-ками, на побережье был найден таинственный объект. Точнее сказать, не найден, а в глубине моря появилось что-то очень похожее на лодку, и деревенские рыбаки подгребли к нему, набросили сети и потащили на берег.

На берегу стало ясно, что эта вещь, хоть и могла плавать по воде, вблизи совершенно не походила на обыкновенную лодку. Прежде всего, по форме она напоминала плоскую и круглую курильницу для ладана, диаметром чуть больше трех кэн , к верхней части крепко, без зазора прилажены были с помощью сосновой смолы стеклянные дверцы, дно же было обито металлическими планками из «варварского железа». Возможно, то была небольшая подводная лодка, похожая на летающую тарелку. А дно обили железом, чтобы лодка не разбилась, когда в бушующем море ветер натолкнул бы ее на скалы. За прозрачным стеклом в верхней части лодки виднелось то, что внутри. И голые рыбаки, один за другим заглядывая туда, к своему крайнему удивлению видели в лодке странную и прекрасную женщину.

Женщине было около двадцати лет, кожа у нее была бледная как снег, а глаза голубые. Светлые, словно пылающие, волосы падали на плечи, а красота и округлость лица были несравненны. На ней были накидка и хакама, как у китайцев, и без сомнения она была европейкой. Но это я так считаю; рыбаки из Хитати никогда не видели европеек, поэтому внезапное появление из моря молодой женщины со светлыми волосами и голубыми глазами их всех сильно перепугало. Конечно, общаться с ней они не могли, и поэтому не могли узнать, откуда женщина. Рыбаки лишь окружили ее и со страхом заглядывали в стеклянные дверцы.

Присмотревшись, они заметили у женщины маленький квадратный ящичек стороной в два сяку. Кажется, она его берегла и ни на миг не расставалась с ним. В лодке был расстелен толстый ковер «варварской» работы, на котором лежали разбросанные в беспорядке необычная масляная лампа с абажуром, сосуд в два сё , наполненный водой, бутылка со странным вином цвета крови, какие-то сладости, что-то похожее на куски сушеного и вяленого мяса, стеклянные кухонные принадлежности. По всей видимости, женщина находилась в лодке одна и прожила некоторое время на этих скудных запасах пищи и питья. Однако она не казалась ослабевшей.

В то время многие рыбаки из Хитати не носили даже набедренных повязок и ради приличий прикрывали пах пучком соломы, а многие стояли буквально в чем мать родила; и хотя они бесстыдно заглядывали в стеклянные окна, женщина не выказывала ни страха, ни злобы, лишь спокойно улыбалась. Она не могла не показаться шаманкой, перешедшей через призрачную границу из иного мира в наш. Поэтому рыбаки сочли, что в нее вселилась лиса.

Тем вечером деревенские рыбаки уселись на черном, блестящем пороге перед огромным домом Сэнъэнмона, старшины деревни Харадомари, хотя их туда не звали; и на их лицах царило хмурое выражение. Лучше бы они поймали из моря рыбу, а не эту странную женщину, с которой непонятно, что делать, и которую на рынке не продашь ни за грош. Нет, это был лишь повод — настоящая причина заключалась в том, что их всех охватило столь странное любопытство относительно находки, что рыбаки не разошлись по домам спать, а сразу же отправились в дом старшего. Ведь нельзя же сидеть и смотреть, как эта женщина умирает от голода. А лишних денег нет, и самим тоже что-то есть нужно. Стоит ли без стеснения заявить об этом властям? Все они говорили об этом, но в глубине души каждый хотел перевести разговор на совершенно иную тему.

Наконец, один глупый рыбак не смог сдержаться:

— А кстати, что за ящичек у нее в руках? Там наверняка что-то важное!

Тут же все вокруг оживились и зашумели, как пчелы в улье, предлагая свои варианты. Вдруг вмешался старейшина Сэнъэнмон, призывая всех к порядку:

— Кажется мне, в ящичке этом человеческая голова.

— Голова, говоришь?

— Да. Точно знаю. Давайте расскажу.

— Расскажи, мы послушаем

Все затаили дыхание, и Сэнъэнмон, тряся седой головой, начал рассказ:

— Кажется мне, что женщина эта — дочь короля варварской страны; России или Англии, Сиама или Камбоджи — не знаю. Ее выдали замуж в другую страну, но она обманула мужа и изменила ему, а когда все открылось, то ее любовнику отрубили голову. А женщину эту, раз она дочь короля, тайно убить нельзя, поэтому ее посадили в лодку и вручили судьбу ее Небу.

— Правда. А в ящике что?

— В ящике? Вы и сами бы поняли. Там точно голова ее убитого любовника. Да ведь и в прошлом такое бывало. Говорили, что когда-то — еще я не родился, а вы вряд ли знаете — в полую лодку посадили деву из варварской страны, и ее выбросило на берег в деревне неподалеку отсюда. Там на доске отрубленная человеческая голова лежала как живая, об этом мне родители говорили.

Рыбаки засмеялись:

— Вот почему женщина крепко держит шкатулку, как что-то дорогое.

Несмотря на всеобщее одобрение, Сэнъэнмон после этих слов с видом внезапного безразличия ушел по лестнице на второй этаж, спать. У старика была привычка — чуть выпив сакэ за ужином, сразу же идти спать. Когда старейшина ушел, остальные вдруг резко оживились — уж не потому ли, что его присутствие мешало? Сын Сэнъэнмона по имени Сэнтаро принес из кухни неочищенное сакэ, и все, за исключением его внука, шестнадцатилетнего Сэнкити, потянулись за чашечками. Чуть позже, когда рыбаки чуть опьянели, известный ловелас деревни Харадомари, Тёскэ, занял всеобщее внимание, и разговор сразу принял иное, опасное направление.

— Не хотелось бы противоречить старейшине, но не кажется мне, что эта женщина мужу изменяла. Да, она из варварской страны, но выглядит до одури хорошо. С первого взгляда я в нее влюбился.

— А не пробраться ли тебе тогда на пляж? Она-то одна спит, ей явно тоскливо, так что встретит тебя с лаской.

— Хм. До этих лет я еще не поклонялся чужеземной богине, и не то чтобы не прочь сегодня разок попробовать.

Тут вмешался Хэйкуро, с хитрой улыбкой заявив:

— Ох, непонятная она. Думаю, лучше тебе не браться.

— Ха. Непохоже на тебя, чтобы ты такие вещи говорил.

— Не ходи лучше, иначе она тебе самое важное у корня зубами откусит.

— Не понимаю, что ты сказать хочешь?

Хэйкуро облизнул тонкие губы.

— У этой женщины в тайном месте растут белые зубы. Каждый раз, когда к ней приводят мужа, она проводит с ним ночь, откусывает у него самое важное, и тот умирает. И умирает весь в крови. Родители не знали, что с ней делать, посадили ее на лодку и отправили в море.

— Где ты услышал такое? Все это очень странно.

— Это не значит, что с ней нельзя спать. Надо либо камушком ее острые зубы сточить, или же напоить ее, и пока она пьяная, вырвать все зубы. А потом уже она сможет иметь дело с мужчиной.

— Тогда давай возьмем сакэ, пойдем на пляж и напоим женщину.

И рыбаки громко рассмеялась.

Сэнтаро, увидев среди рыбаков Сэнкити, своего сына, сказал:

— Еще не спишь, Сэнкити? Этот разговор не для детских ушей. Беги-ка спать.

Тогда со стороны кто-то вмешался:

— Да ладно уж тебе. Шестнадцать лет — совсем уже не ребенок. Я в пятнадцать лет уже тайком проституток покупал. Сэнкити с виду и мухи не обидит, но, может, тоже такое делает, пока отец не видит.

— Нет, хватит, хватит. Привык уже, пусть спать ложится.

Короткая реплика родителя прозвучала монотонно. Сэнкити послушно поднялся на второй этаж, но не мог просто заснуть.

Завернувшись в футон, он слушал, как волны шумят и бьются о берег. С детства — нет, с самого рождения он слышал этот звук сотни и тысячи раз и привык к нему, но сегодня ночью шум восхищал его. Сэнкити медленно встал, вышел из коридора и сквозь мрачный сосновый лес посмотрел на море. Была майская ночь, когда на небе даже не видно звезд. В ночи ему виднелось бледное лицо женщины, окруженной рыбаками, которые заглядывали в лодку.

В деревенском святилище Якумо, настоятель которого учил его в детстве читать и писать, Сэнкити время от времени заглядывался на карту мира, нарисованную на ширме, и от мысли, что за морем, куда он просто смотрит, есть много стран, в которых живут совершенно разные люди, его охватывало некое подобие экстаза. Однако это не значит, что в душе Сэнкити жило желание сбежать. Он рос обычным мальчиком, и как потомок влиятельных в деревне землевладельцев, до шестнадцати лет ничего не делал — находился под заботой деда и отца и мог жить, не вытаскивая руки из карманов. В свои годы он не искал разных наслаждений, не играл в азартные игры, как другие рыбаки, и не пил вина. Единственным его занятием было собирать выброшенные на морской берег ракушки — даже отец Сэнтаро испытывал отвращение к его занятию, а рыбаки порой поглядывали на юношу с откровенным презрением. Чего это он ракушки собирает? Что он с ними делать будет? Сэнкити и сам не знал. Но для него ракушки да карта мира служили символом чего-то неизвестного, чего-то заморского, но чего-то очень приятного. И только.

Стоит повторить, что в душе Сэнкити вовсе не было желания убежать за море. Он не то что за морем не бывал, но редко покидал и родную-то деревню, и честно говоря, не испытывал ни недовольства, ни гнева от этого. Он не знал даже слова «побег». И даже когда поздно вечером восьмого дня пятой луны Сэнкити вышел украдкой из дому, миновав рыбаков и отца, что сидели на пороге дома, пили сакэ и шутили, и пошел прямо на пляж, у него не возникло никакого желания сбежать. Остается лишь думать, что он оказался под действием таинственной силы, которая подавила его намерения.

Когда Сэнкити надел гэта и вышел, в темноте вокруг квакали лягушки. Крестьяне вставали рано утром, поэтому все уже спали, а двери домов были закрыты. С каждым шагом гэта стучали, и лягушки переставали квакать, так что Сэнкити забеспокоился и сбросил сандалии. Да и босиком идти было легче, потому что он уже вышел на песчаный пляж.

Пройдя сосновый лес и выйдя на берег, Сэнкити удивился — темной ночью, когда не видно ни луны, ни звезд, плывшая на воде лодка бледно сияла изнутри, словно светлячок. Она показалась внуку старейшины огромным фонарем, который плывет в ночном море на празднике поминовения. Юноша вспомнил, что когда-то покойная мать брала его, маленького, на спину, и он видел, как плывут фонари на реке неподалеку. Может, в лодке горела лампа. Вдобавок на волнах будто колыхались бесчисленные светлячки, поблескивая на поверхности воды вместе с лодкой.

Некоторое время Сэнкити, стоя на песке, безмолвно смотрел на этот свет. Затем босиком пошёл через воду и приблизился к странному светящемуся объекту.

Потом Сэнкити совсем не понимал, как у него получилось забраться внутрь. Но пришел в себя он уже в лодке перед женщиной, а та, мило улыбаясь, протягивала ему в стеклянной чаше красную жидкость, похожую на кровь. Лодку освещала лампа.

Вот еще что непонятно. На каком языке говорили Сэнкити и женщина? Ведь они понимали друг друга. Как они общались, раз смогли вести беседу? Непонятно почему, но преграды не возникало, хотя они говорили словами.

— Это варварское вино. Попробуй, мой мальчик.

— Простите мою невежливость, но до сих пор я не пробовал вина.

— Ах, какой ты скучный. И чем мы тогда займемся? Не посмотришь ли ты на мой танец?

Тут женщина поднялась и, раскрыв веер, принялась танцевать. Длинные светлые волосы разлетелись в стороны, шелковое платье закружилось; движения были красивыми и мастерскими. Женщина танцевала и улыбалась, двигаясь так, что лодка даже перестала казаться тесной. И этот танец совершенно отличался от знакомых Сэнкити традиционных японских — это был ритмический, с быстрыми движениями, западный танец.

Сэнкити ошеломленно смотрел на женщину, и хотя ее движения очаровывали его, кое-что не могло не беспокоить. Ящик. Он поискал его взглядом — ящик стоял отдельно, в стороне. Дедушка сказал, что в ящике наверняка лежит окровавленная голова ее любовника с широко раскрытыми глазами. И с этой мыслью он снова перевел взгляд на танцующую женщину, и ему показалось странным, что на плечах у нее нет головы, будто она, танцуя, держала свою голову в руках. Несколько раз женщина подбрасывала голову в воздух, словно мяч, и обеими руками ловила ее. Ему сначала показалось, что это обман зрения, но все было по-настоящему.

Вдруг женщина живо бросила голову на колени Сэнкити, и тот поймал ее. Голова в его руках словно подпрыгнула и прошептала с улыбкой:

— Хочешь заглянуть в ящик? Я покажу тебе, что там…

Сэнкити невольно кивнул; словно заведенный, он подтащил ящик к женщине и обеими руками почтительно открыл крышку. Это был роскошный ящик с геометрическими лакированными узорами. И сердце Сэнкити быстро и спешно забилось — что же будет внутри?

Обеими руками женщина достала из ящика мужскую голову. Однако когда Сэнкити заметил, что голова не чья иная, как его собственная, его дыхание вдруг сперло от ужаса. Юноша спешно потянулся к плечам — над ними ничего не было. Он не мог представить, что вдруг его голова, отделенная от тела, оказалась в том ящике.

Сэнкити страшно взволновался, но женщина, чтобы подбодрить его, снова бросила ему сначала свою, потом его голову, и они обе оказались у него на коленях. Затем Сэнкити, словно околдованный, бросил голову женщины, которая лежала у него на коленях, в ее сторону. Ему показалось, что голова женщины громко смеялась, описывая дугу в воздухе. Женщина поймала голову и перекинула ее обратно. Сэнкити невольно бросил ее в ответ. И их головы много раз двигались в воздухе в обе стороны.

Наконец Сэнкити стала раздражать эта глупая игра, которая все длилась и длилась, и ему стало тошно. Женщина будто смеялась над ним, относилась к нему как к ребенку, и оттого ему сделалось невыносимо грустно и захотелось плакать. Голова Сэнкити, которая перелетала в воздухе из рук в руки, сделалась грустной, и из глаз ее покатились слезы. Кажется, женщина заметила это, с улыбкой рассмеялась и сказала:

— Что ж, хватит. Кажется, моему мальчику не нравится играть в мяч.

Голова женщины приросла к ее телу, а голова Сэнкити присоединилась к его телу. В тот же миг Сэнкити вздохнул с облегчением, и ему вдруг снова захотелось плакать, однако он прикусил губу. И женщина сказала:

— Странно… Юноша, а плачет. Моему мальчику уже шестнадцать лет.

Сэнкити негодующе возразил:

— Я и не собирался плакать.

— А на щеках у тебя слезы. Смотри, вот тут.

Взбешенный Сэнкити в злости хотел убрать руку женщины, но их пальцы соприкоснулись и переплелись, больше не разделяясь, и вскоре их тела прильнули друг к другу. Они сидели, обнявшись, когда огромная волна из открытого моря качнула лодку, и оба, не удержавшись, повалились на ковер. Женщина лежала внизу, приветливо улыбаясь. Сэнкити все это пока что было незнакомо, поэтому он позволил ей действовать самой. Хэйкуро говорил, что у нее есть зубы, но это была ложь. Сэнкити почему-то казалось, что спокойней будет доверить все полностью ей. А женщина полагалась на доверие Сэнкити. Он чувствовал себя расслабленно благодаря ее невероятной любезности. Но все быстро закончилось.

Поначалу Сэнкити не понял, почему ощутил такое беспокойство, но когда все закончилось, он почувствовал, что затем сюда и приходил, и молча обнял тело женщины. Как будто благодарил ее. Однако, честно говоря, чего-то ему не хватало. И Сэнкити лег на спину и закрыл глаза.

　Она поднялась как ни в чем не бывало и подошла к ящику, который стоял у стены.

— Отвернись-ка и не смотри на меня.

И хотя он отвернулся, чтобы не смотреть, он понял, что женщина делает, когда послышался шелест ее одежд и она откинула крышку ящика и уселась на него. Звук жидкости, с журчанием выделявшейся из тела женщины, становился все выше и выше. Он подумал, что этот ящик наверняка для справления нужды. Дедушка тоже врал, когда говорил, что там голова. Сэнкити с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться. Но вдруг тон журчания изменился, и пространство заполнилось голосом:

Как непостоянны все сотворенные вещи!

Их природа: рождение и смерть.

Созидаясь, они разрушаются.

Счастье тем, кто полностью избавился от них!

— явно услышал Сэнкити. В журчании ее мочи слышалась сутра. Постепенно голос становился все громче и громче, пока не наполнил всю лодку; стало казаться, что он вот-вот ее разрушит.

С закрытыми глазами Сэнкити впал в экстаз и слушал этот голос, испытывая транс и не понимая, где он находится. Бесконечный, непрекращающийся поток голоса, который наполнял комнату, отзывался в его теле, и он ощущал, как блуждает в бесконечном и безграничном пространстве.

— Тебе понравилось, дитя мое? — подозвала его женщина, когда закончила свои дела, но Сэнкити лежал с улыбкой на лице и закрытыми глазами. Он не хотел, чтобы что-то нарушало его эйфорию.

Утром девятого дня пятой луны рыбаки деревни Харадомари пошли на берег, чтобы забросить сети, и увидели, что лодка, которая находилась на берегу, исчезла с концами. Ночью не было тайфуна, поэтому не оставалось ничего, кроме как думать, что капризные волны за ночь унесли лодку в море. Рыбаки тут же сели на свои маленькие суденышки и поплыли, но не смогли выяснить, куда исчезла та лодка.

В тот же день весть об исчезновении Сэнкити облетела всю деревню, и сколько его ни искали на протяжении нескольких дней, новостей не появлялось. В глубине души все деревенские связывали исчезновение Сэнкити с полым кораблем, но мало кто открыто догадывался в этом признаться. Все равно все бы кончилось скандалом. В первую очередь, они испытывали неловкость перед старейшиной и его семьей, но не только. Можно представить, что люди испытывали чувство, близкое к ужасу.

На самом деле никакие доказательства не указывали на связь между исчезновением Сэнкити и уцуро-бунэ, кроме того, что они пропали в один день. И хотя на дороге нашлись сандалии Сэнкити, это еще не значило, что он пошел на пляж. А если он попал на пляж, то почему он должен был сбежать на лодке? Да и как он мог разговаривать с этой варварской женщиной? Все противоречило такой версии, разве нет?

Однако тайная вера рыбаков деревни Харадомари в то, что Сэнкити сбежал на уцуро-бунэ, лишь доказывает силу их веры в этот таинственный объект, которая превосходила все обыкновенные объяснения. Сэнкити, так сказать, был необыкновенным мальчиком. И, выходит, у них не оставалось иного способа объяснить его исчезновения, кроме как шепотом пересказывать друг другу подобные неправдопободные теории.

Но история здесь не кончается. Есть еще два эпизода, о которых стоит рассказать. Один случился уже в наше время, а другой — сильно раньше.

Начнем с первого. Дело было в тропосфере, через 160–200 лет после появления уцуро-бунэ на берегу провинции Хитати.

Это случилось через три часа после вылета реактивного пассажирского самолета из Токио в Европу. Высота — десять тысяч метров. Скорость — 920 километров в час. За окном лишь серые тучи и скопления облаков. Над ними ярко светит солнце. Самолет уже выровнялся в воздухе, движения не ощущается, и сколько ни смотри в окно, ничего не понятно. Иногда заскучавший Томохико протягивал руку и вставлял в уши наушники, которые входили в систему развлечений самолета. Он хотел послушать любимые рок-группы. Пальцем он поворачивал рычажок — и грубые, ритмические звуки заполняли его слух. И Томохико сильно поразился, когда среди потоков звука послышался чей-то незнакомый, чистый и прекрасный голос, который вторил ритмам рок-музыки.

«Как непостоянны все сотворенные вещи!

Их природа: рождение и смерть».

Это явно был не певец. Да и кто стал бы петь такое? Томохико вытащил наушник и невольно огляделся. Конечно, никто рядом не пел. На соседнем сиденье дремал отец Томохико. Да и не только он — другие пассажиры дремали в своих креслах, утомленные длинной поездкой, и не имели сил болтать друг с другом. Самолет будто следовал за солнцем, и день нельзя было отличить от ночи, солнце словно не садилось. Явно полет навевал на пассажиров скуку.

И все же — этот голос. Откуда он? Томохико удивленно выглянул наружу. Он знал банальную истину — в космосе распространяются невидимые глазу электромагнитные волны. Реактивный самолет, который летел на сверхзвуковой скорости, свободно проходил сквозь пространство звуковых волн, расталкивая их на полном ходу. Поэтому ничего страшного в том, что одна или две волны заблудились и попали в наушники Томохико. По крайней мере, Вселенная полна волн. Однако откуда бы ни шла эта волна, почему голос, который случайно прозвучал из наушника, так четко и ладно вплетался в ритмы рока?

Томохико задумался, а затем позвал спящего в соседнем кресле отца.

— Пап, сейчас что-то странное случилось.

— М-м-м? Что? — полусонно ответил отец безразличным тоном.

— Послушай. Из наушника вдруг запели про непостоянство всего сущего. Прямо вместе с рок-музыкой.

— Хм.

— Не могу понять, мужчина или женщина, голос очень красивый. Очень человеческий голос.

— Не говори-ка глупостей. Ты что-то не то расслышал, — сердито сказал отец и закрыл глаза. Даже маленьким ребенком Томохико вечно говорил дурацкие вещи. И в средней школе тоже так было. Постоянно с этим управляться — сил никаких не хватит. Я сплю, а он меня тут будит глупостями. «Как непостоянны все сотворенные вещи»? Не смешите меня. Что это вообще такое, непостоянны? Помню, в «Собрании сокровищ» писали, что непостоянство сущего — лестница мудрости, которая возносит в небо. «Их природа — рождение и смерть» — это лодка, на которой мы пересекаем реку привязанностей. «Созидание и разрушение» есть тележка, которая пересекает горы мечей. «Полное избавление» — результат восьмеричного пути к становлению Буддой и к рождению в Чистой земле. Сколько скучных вещей я помню. А теперь опять посплю.

Но Томохико было не до сна. Его ум был ясен, и он чувствовал напряжение, словно все винтики в голове были плотно закручены. Нет, не только голова, но и все тело горело, и он чувствовал, что полон энергии и не может усидеть на месте. Но он не мог бродить по самолету просто так. Что делать? Слушать музыку больше не хотелось. От одной мысли, что он услышит этот голос, ему становилось дико страшно, а от мысли, что он его не услышит, возникало некоторое беспокойство. Возможно, его стоило слышать только один раз. От второго раза можно было сойти с ума.

Томохико подозвал проходившую мимо стюардессу в униформе, чем-то похожей на военную, и заказал стакан сока. Подавая бумажный стаканчик с соком, стюардесса случайно коснулась руки Томохико. Задетый стаканчик упал, сок пролился на стол; стюардесса с извиняющимся видом улыбнулась, и это впечатлило Томохико.

Выпив сок, Томохико поднялся, чтобы пойти в туалет в конце самолета. Отчасти ему захотелось помочиться, но, кроме этого, у него внезапно началась эрекция, и его член выпирал из штанов.

Мысль о мастурбации в реактивном самолете, который летел сквозь тропосферу с огромной скоростью 920 километров в час, невольно возбудила Томохико. Честно говоря, он всегда хотел попробовать, но ему не хватало смелости или не выпадало случая. Более того, Томохико, ученик средней школы, нечасто летал на самолете. Поэтому сейчас ему представилась потрясающая возможность. Хватило представить улыбку и фигуру стюардессы, которая только что коснулась его руки. Томохико спешно расстегнул молнию на штанах. Он был молод, поэтому все было быстро.

Когда все закончилось, возбуждение, которое он чувствовал, мигом исчезло, и Томохико с чувством облегчения спустил воду в туалете. Он тихонько попрощался с миллионами сперматозоидов, которые теперь вместе с салфеткой крутились в водовороте унитаза, прежде чем исчезнуть в черной дыре у его ног. Была у него такая привычка. Но вот Томохико услышал тот же голос, который будто бы исходил из чаши унитаза.

«Как непостоянны все сотворенные вещи!

Их природа: рождение и смерть.

Созидаясь, они разрушаются.

Счастье тем, кто полностью избавился от них!»

Томохико захотел встать и уйти, но в голове будто снова повернулся выключатель, и он бессильно уселся на унитаз. Он словно ощутил второй оргазм. Теперь он будто исходил от ушей. Но разница между этими и другими оргазмами, которые испытывал рано созревший школьник, заключалась в том, что удовольствие будто текло волнами, без чувства тоски, и, словно звук электрогитары, оно усиливалось и росло, распространяясь по его телу. Вот и все. Я снова это слышал. Снова. И все в порядке. Все хорошо. Пусть будет плохо, неважно. Никогда так хорошо себя не чувствовал. И Томохико закрыл глаза на унитазе, ощущая себя прекрасно.

Эйфория. Томохико ни с того ни с сего вспомнил такое слово. Он узнал его от двоюродного брата, студента-медика, который учил немецкий язык. Эйфория. Он не знал, что это, но в японском языке это слово выглядело чуть иначе. Говорят, что именно из–за эйфории Ницше перед тем, как сойти с ума, увидел мир, странным образом наполненный светом. Эйфория. Безграничное опьянение. Неужели я, как Ницше, познал эйфорию?

Томохико не знал, через сколько минут или даже часов в дверь стеснительно постучали. Время ощущалось пустым, и сознание Томохико пребывало на небесах.

Он приоткрыл дверь, за ней стояла взволнованная стюардесса.

— Вы слишком долго, я заволновалась. Может, вам стало плохо? Вы бледноваты.

— Нет, ничего. Не волнуйтесь, — коротко ответил Томохико и закрыл дверь. Раз и навсегда он закрыл для себя голоса из бренного мира. Он вспомнил удивленный вид стюардессы и рассмеялся.

Следом появился отец Томохико. Он уже проснулся, и из–за двери теперь слышался его голос.

— Эй, Томохико, что с тобой? Что ты там делаешь? Тебе плохо? Скажи! Не молчи только. Отвечай.

Тишина.

— Эй, не дури-ка. Ты где находишься? Ты же не дома. Не доставляй другим проблем. Заканчивай уже и выходи отсюда.

Снова тишина.

Затем появился бортпроводник и смущенно заговорил, возможно, понимая, что говорит со школьником.

— Эй, как там тебя, Томохико! Папа сказал, что ты слышал странные звуки из наушников. Очень странно. Если он что-то требуют, скажи нам. А стюардесса тоже что-то не то сделала? Если так, то приношу извинения. Кстати, ты ничего опасного не приносил на борт?

Но все абсурдные вопросы проводника Томохико встретил молчанием. Он даже к ним не прислушивался. Ведь он ощущал эйфорию. Томохико все больше и больше радовался. Самая настоящая эйфория.

Вскоре в самолете поднялся шум, и среди пассажиров послышались подозрительные голоса:

 — Нас не захватили?

 — Кажется, захватили.

Однако этот шепот не достиг туалета, где, словно огражденный непроницаемой стеной, сидел Томохико.

В самолете не один туалет, ребенок не выдвигает каких-то радикальных идей, а пассажиры потерпят до конца путешествия — трезво и с оптимизмом доложил капитану бортпроводник. Самолет, на борту которого летел Томохико и еще около сотни пассажиров и членов экипажа, продолжал свое путешествие в тропосфере.

И второй эпизод. Он начинается в Индии и заканчивается в Японии, на горе Хиэй. Это случилось в древние времена. В собрании буддийских легенд «Кондзяку моногатари» есть похожая история.

Давным-давно в Индии было царство тэнгу, и однажды король и принц решили пересечь Гималаи и попасть в Китай, но принц вдруг услышал в журчании тающей воды следующие слова:

«Как непостоянны все сотворенные вещи!

Их природа: рождение и смерть.

Созидаясь, они разрушаются.

Счастье тем, кто полностью избавился от них!»

Они звучали как музыка, и принц тэнгу преисполнился подозрения.

— Отец, я слышу странные голоса из ледника. Что это такое?

Но отец сразу побледнел:

— Что ты слышишь? Я такого не слышал. Ох, страшно мне за тебя. Голос, скорее всего, читает сутру. Его придумали буддийские монахи, которые более порочны, чем мы, тэнгу. Они ненавидят тэнгу, хотят при возможности разрушить наше царство и загнать, совратить и уничтожить всех нас. Тебя они заметили, потому что ты принц. И только те, кого они выбрали, слышат голос, который читает сутру.

И здесь король тэнгу расплакался. Но принц наморщил нос и сказал:

— Не волнуйся, отец. Я дойду до самого конца и уничтожу голос, который читает сутру.

— Постой. Многие молодые люди, как ты, хвастались и хотели уничтожить этот голос, они покидали страну, но поддавались буддийскому закону и пропадали без вести в Японии. Лучше тебе беречься воды и даже случайно не оказываться рядом с морем — для твоего же блага.

С этими словами отец прервал путешествие в Китай, и вместе с сыном они вернулись домой. Принц послушался отца, внимательно следил за тем, чтобы не оказаться у воды, и не ходил к Гангу, который тек совсем рядом. Но когда отец умер, принцу вдруг захотелось снова пойти в Гималаи и узнать, что за голос скрывался в ледниках и читал сутру. И как-то раз он сел на маленькую деревянную лодку и поплыл туда.

Гималайские ледники сходили вниз в реку Янцзы с Памира, который разделял Индию и Китай. Лодка принца чуть не перевернулась, но он смог справиться с невзгодами и поплыл по Янцзы. Но и там он продолжал слышать голос в журчании воды. Принц все плыл по реке и наконец доплыл до Китайского моря. Он вспомнил, что покойный отец говорил не приближаться к морю. Но и вода в море тоже говорила. Принц хотел вернуться обратно, но решил, что раз уж дошел сюда, возврата нет. Поэтому он поплыл дальше на восток, проплыл мимо Хаката в провинции Цукуси, мимо заставы Модзигасэки и, склонившись, услышал, что голос, который читает сутру, стал выше. Любопытство принца усилилось, и он проплыл через несколько провинций, доплыл до устья реки, там против течения вплыл в реку Ёдогава — а голос становился все выше и выше.

Когда принц оказался в той части реки Ёдогава, которая называется Удзигава, звук стал еще громче, а когда попал в озеро Оми, то он отзывался в ушах. Он знал, что источник голоса уже рядом. Принц подавил тревогу и направил деревянную лодку прямо к ручью Ёкогава, который тек с горы Хиэй. Там голос звучал наиболее приятно и нежно. Забыв обо всем, принц заслушался. И когда он посмотрел вверх по течению, то увидел: разные боги и пажи-тэндо, начиная с Четырех Небесных Царей, стоят на страже речных вод с таким достоинством, что принц-тэнгу сразу застыдился своей наглости, решил, что не может туда подобраться, и лишь смотрел из укрытия.

Но один из низших пажей-тэндо подошел к тэнгу, и принц спросил его:

 — Скажите, пожалуйста, почему воды в этой реке постоянно читают сутру?

Тэндо с улыбкой ответил:

— Вверх по течению ручья находится уборная ученых монахов с горы Хиэй. И вода, которая течет оттуда, читает сутру. Она преисполнена благочестия, поэтому мы охраняем.

От этих слов тэнгу испытал ужас. Его изначальное желание уничтожить источник звука исчезло, и, забыв о настоянии своего отца, он вдруг утратил храбрость.

— Если из воды, которая течет из уборной монахов, доносится священная сутра, то насколько благочестивыми должны быть сами монахи с горы Хиэй? Я тоже хочу стать монахом. И я им обязательно стану, — поклялся тэнгу и сразу же исчез.

Считается, против ожиданий, что принц тэнгу переродился и стал сыном от «госпожи из северных покоев» министра войны, принца Ариакэ, который был, в свою очередь, наследным принцем императора Уда. В соответствии с клятвами, этот сын стал буддийским монахом с горы Хиэй под именем Мёгу. Под руководством настоятеля Энсё он быстро сделал карьеру и сделался двадцать пятым главой секты Тэндай и настоятелем храма Дзёдодзи. Этот рожденный вместо тэнгу монах Мёгу также упомянут в «Повести о расцвете» и «Дневниках Мураски-Сикибу»; по одной из версий он считается реинкарнацией печально известного ученика Кобо-Дайси по имени Синдзэй — интересной личностью с мрачной стороной, но я пока не буду об этом рассказывать.