(Из сизого, голубиного тумана выплывает экран телевизора — устаревшая модель любопытно контрастирует с обстановкой показанной на экране студии; на экстравагантном планирующем за кадр и обратно сидении искушённым взглядам безличной аудитории предстаёт ведущая, одетая в полупрозрачный обтягивающий деформ*)

Доброе время суток, в эфире «Свидетельства» на ТВ Иеговы. Мы подготовили для Вас, дорогие телеверующие**, исключительно драматический репортаж, заблаговременно освободив время и ресурсы получасового сеанса — никакое другое из произошедших одновременно с этим событий не затронет самых основ Вашей нравственности, Вашего человеколюбия***, как то, к которому мы подступаемся без лишних предисловий, итак…

(Пол из–под ног ведущей поднимается, окутывая женщину, будто лепестки белого тюльпана, затем также неспешно «цветок» распускается вновь — посередине стоит, чуть сгорбившись, молодая девушка — кожаная куртка, угольно-чёрные волосы, испорченный макияж — плачет)

— «Не вытирай грязный забор руками» — сколько раз ему повторяла, моему малышу, любимчику, деточке моей ненаглядной, кровинушке — «Не вытирай грязный забор руками, не надо»

(Образ женщины постепенно становится прозрачным, фигура уменьшается — к удовольствию телеверующих медленно проступает умилительно маленький мальчик, практически «несмышлёныш», в белых штанишках и чёрной шапочке с надписью Keep Calm Be Simple; слышится голос той же девушки)

— Не вытирай грязный забор ладошками, деточка, перестань. Давай, пойдём, папа, наверное, уже вернулся из города, привёз нам что-то — иди-ка сюда.

(Мальчик продолжает гладить невидимую поверхность, неотрывно глядя на мамочку)

— Марк, прекрати, иди сюда, нам надо идти, папа ждёт — он же съест все гостинцы — давай, быстрее, бежим!

(Мальчик поглаживает невидимую поверхность металлического забора, нисколько не колышем материнскими увещеваниями; по лицу ребёнка пробегает с дюжину солнечных зайчиков, на белых штанишках медленно расползается тёмное пятно)

— Мальчик, послушай, что мама говорит, иди сюда, секрет расскажу!

(Фигура мальчика разрастается, пока не занимает всю студию; выражающие лёгкое беспокойство телеверующие различают, что каждый отдельный элемент мальчишеской фигурки — это совершенно самостоятельный человек, случайный прохожий, невинный свидетель тривиального во всех отношениях казуса)

— Марк, пожалуйста, прекрати, у тебя штанишки мокрые, посмотри, а вокруг люди чужие, смеются — смотри, ругаются — слушай!

(Люди, окружившие мать и ребёнка, действительно выражают всё многообразие будних эмоций; девчонка, лет на десять старше самого Виновника Торжества, достала блокнот, несколько карандашей и устроилась неподалёку, скетчить, положив рюкзак на ещё влажноватую после ночного ливня траву)

— Мальчик, ишь какой, родилось же такое, а ну взгляни на мать свою, бесстыдник!

(Мальчик безмятежен в самом даосском понимании — его правая ручка с расправленными пальчиками ритмично движется туда-обратно, будто он пытается успокоить испуганное таким скоплением людей чудовище)

— Марк, а знаешь, что я придумала, смотри!

(Мать ребёнка поднимает коляску над головой и начинает напевать какую-то тарабарщину — несколько женщин пытаются её успокоить, но едва не получают коляской по головам, и громко возмущаясь отходят на периферию)

— До какого состояния мать свою довёл, маленький гадёныш, судить таких надо, надежда на Господа…

(До слуха тревожно шевелящих расслабившимися было конечностями телеверующих доносится звук милицейской сирены, мгновенно теряясь где-то среди улиц устроившего себе обеденный перерыв городка — только эхо витает, подобно назойливое мухе у слоновьего уха, только-только настроившегося на лад «Лунной сонаты»)

— Я на обед опаздываю, мамаша, разберитесь уже, наконец, с чадом своим — стоит как вкопанный, «того» он у вас, что ли, сбрендил или головкой ушибся, доктора вызвать — у меня есть один на примете, надёжный, араб или турок*****, а секреты хранит — будь здоров, в газете работает нашей, колонку ведёт,«Анекдоты», м?

(Статный мужчина с галстуком и подтяжками обращается к продолжающей, не смотря на скоро подступившую усталость и чувство стыда, нелепый танец мамаше; поскольку девушка никак не реагирует на обращение, мужчина достаёт серебряный смартфон из левого шерстяного носка и начинает звонить главному редактору Kinderpolizei, чтоб сообщить о вероятном опоздании на сегодняшний плановый совет; картина неожиданно взрывается — мириад битых пикселей**** летают по студии или тому, что могло бы называться «студией», если бы эти пиксели не оказались биты; камера удаляется и ошарашенные телеверующие видят, что прежде происходившее являлось не более, чем содержимым брелка на ключах в дрожащих руках всё ещё не нашедшей сил успокоиться матери)

— «Не трогай грязный забор, не гладь грязный забор, ручки должны быть чистенькими» — кто бы ещё так пёкся о сохранности своей деточки, Марк-Маркушка-Марконька, что с тобой произошло, почему ты так изменился?

(Женщина делается полупрозрачной, фигура увеличивается в размерах, растёт в плечах, голова в ускоренном темпе лысеет, торчащие голени же наоборот покрываются густой растительностью — кожаная куртка, будто осенний лист при ускоренном воспроизведении, ссыхается, обвисает от плеч к поясу в виде подтяжек жёлто-красно-чёрной расцветки; фигура медленно поднимает ключи, вдавливая острие их между ключиц — проливающаяся смолистая жидкость принимает форму галстука)

— Я как раз вышел из офиса, чтобы перекусить — мой обед обычно включает две чашечки двойного эспрессо и четыре банана, иногда беру себе и чего-нибудь сладенького, батончик, пирожное, тортик — но я о ребёнке; так вот, иду по аллее, слышу — хнычет, прислушиваюсь — женщина, поворачиваюсь — ничего особенного, дворняга пробежала, тявкнуть думала, но образумилась; иду дальше, значит, представляю уже как первую чашечку выпью, вслед за бананом, и смотрю — глазам не верю, негр или мулат*****, мяч на бедре, кроссовки блестят, аж зажмурился…

(Фигура мужчины с галстуком и подтяжками расплывается — галстук принимает форму трости, подтяжки — сплетаются в большой военный бинокль, болтающийся на шее у такого хилого старикашки, что хлопающие ресницами телеверующие от избытка вентиляции воздуха охают, дивясь силе воли, на какой бинокль только и держится)

— Значит так, вышел с собачкой, она — по сторонам, вертится, сама не своя, визжит, прыгает, точно макака, на людей и собак бросается, слюной брызжет, туфель правый, который жёлтый, весь вечер оттирать теперь, видите — я с ней и так и эдак, на руки взял, еле согнулся — ремешок у бинокля грызть стала; плюнул, вспомнил молодость, харкнул так, говорю, «Чтоб тебе, зараза, не пойду больше с тобой на прогулку!» — смотрю, присмирела, успокоилась, значит, и стоит, как вкопанная. — Старик громко, трубно, по-духовому оркестрово прочищает левую ноздрю, вытягивает из–под армейского ремня большой платок с изображением океанских просторов, вытирает лоб и продолжает свидетельствовать, массируя правую руку завёрнутой в «Тихий океан» левой. — Бинокль беру свой, прикладываю к левому глазу — каждый раз так, дурень, делаю, ещё не привык к катаракте — к правому, вижу: простите мне эту наглость, полуголые ягодицы вот этой вот барышни, мамаши того самого прохиндея, видали таких в 70ых, шевелятся, значит вот, ягодицы-то, перетекают одна в другую, на медузу похожи — кто в Крыму был, тот знает, кто не был, тот опоздал, там нынче даже медузы с флагами, говорят — у меня, человека порядочного и в возрасте, ребёнка войны такой, о каких нынешние молодчики и слыхом не слыхивали -у меня, говорю, конечно, дыхание перехватило, от возмущения…

(Фигура старика рассасывается, удлиняется, конечности вытягиваются, цвет кожи приобретает бронзовый оттенок — синий платок вползает на шею и завязывается аккуратным бантиком, бинокль соскальзывает к ступням, металл оборачивается вокруг них, превращаясь в модные баскетбольные кроссовки)

— Вообще мимо шёл, мяч на плечо, чуть не вступил в старичьё, новые кроссы купил, тяжёлые, мать, бесконечно играть — слышу, плач, старик very much, погладить хочу по плечу, носом попал по мячу. — Спортсмен длинным мускулистым пальцем копошится в правом ухе, замолкая на несколько секунд, слышно жужжание крупной зелёной мухи. — Пацан хнычет, не зная приличий, мамаша что надо — для променада, или я что-то напутал, родом-то из приюта, учился не в школе — а дед на приколе, бес в ребро, видно, давно — гуляет с макакой по кличке…

(Фигура спортсмена приобретает феминные черты, кожа становится золотистой, бант на шее распускается, принимает форму синего вечернего платья с чешуйками-блёстками, затем, точно одумавшись, обращается пиджаком схожего дизайна, напоминающим о популярных исполнителях классического ритм-н-блюза из далёкого прошлого; кроссовки медленно, будто отражая свет невидимых софитов, сливаются с этим самым отражаемым светом, одновременно тонут в нём и поглощают его, поднимаются над головой женщины средних лет с пышной кудрявой шевелюрой в виде нимба-фольги из детских спектаклей)

— Без сомнения, это вопрос патриархального устроения нашей культуры и цивилизации в принципе. Маленький мальчик, обречённый на следование истинам маскулинного большинства присутствием подчинённой роли матери, при столкновении с примером своего отца, который может быть «хорошим человеком» и не оказывать прямого воздействия на распределение ролей в семье — принимает на себя ответственность за соблюдения навязанного объектами искусства, в том числе мультфильмами, детскими играми, учебными пособиями и ежевечерними сказками, мета-нарратива. Мать, без сомнения, жертва, не заслуживая и сотой доли сострадания, поскольку последнее продуцируется сугубо патриархальной культурой, являясь проявлением покровительственного отношения к тем, кто оказался «ниже» в выстраиваемой вертикально-вниз иерархии. Мальчик, следуя генному протоколу, узурпирует власть ослабившего хватку с известным расчётом отца…

(Нимб опускается к макушке женщины, меняя окрас с белого на чёрный, расширяется, чтобы охватить голову по диаметру, всё больше напоминая венок, сплетённый из неизвестного науке растения, в то время как шевелюра, распрямляясь, превращается в монашеское одеяние и постепенное укрывает пополневшие и побледневшие телеса до самых пят; из уст черницы****** на поднявшуюся ладонь выпадают несколько крупных блестящих коричневых шариков, а одна из затесавшихся волосинок пронизывает и связывает «жемчужинки», так что на ладони к моменту, когда черница раскрывает рот — точно подпавшие под гипнотическое воздействие, телеверующие наблюдают внушительных размеров чётки)

— Нг-а-а у-у-улгн-а-а-ы кгы, кгы-ы-ыхка-ампк, — пытается изъясняться монашка на одной ей известном языке. — Гу-у-у, гу-у-умтдта-а-а-аф-фп.

(Чётки поднимаются над ладонью и начинают вращаться, числом семь, каждая обладает собственными физическими параметрами, отличается оттенком и массой, наделена собственной скоростью вращения вокруг оси своей и следования одна за другой по воле связывающей их волосины)

— Кма-ау-уа-мкхт-ыка л-л-л-а-а, л-л-л-а-а, л-л-л-а-а-мкым-м-м, — черница следит глазами за вращением чёток, каждый глаз старается держаться своей «жемчужинки», из–за чего кажется будто у неё разбегаются глаза. — М-у-у-у-км-у-у-ук-мга, гуг-ма, ко!

(Удивление, вызванное произнесением такой округлой гласной отражается на лице черницы настолько откровенно, что многие телеверующие принуждены не только брезгливо сморщится, но и прикрыть свободными от гаджетов конечностями глаза своим отпрыскам; замерший в самой оральной из известных мастерам живописи и знатокам анатомии форме рот черницы заполняет собой всю студию, превращаясь в тоннель из глубины которого как-то симфонически нарастает грохот — в миг крайнего оглушения темнота распадается на мириад знакомых битых пикселей, из которых постепенно выстраивается фигура маленького мальчика, состоящего из макушек, профилей, шевелюр и головных уборов озаботившегося происходящим народа)

— Какие родители пошли, глянь, управы на гадёнышей своих не находят — секс без обязательств, куда ни плюнь, так они ещё не предохраняются!

(Женщина, чья исключительная независимость выражалась в благополучном достижении 39 года не ведавшей лишений жизни и пышном пурпурном боа*******, болтающемся на веснушчатых плечах, ослабила набедренную повязку, чтобы достать длинный бамбуковый мундштук)

— Вот в наше время — в наше время и слыхом не слыхивали ни о каких «презер-ва-тива-х» и «контра-цеп-ци-и» — а даже если и слыхали, то какой бы негодяй не составлял нам компании на вечер — мы оставались уверены, что человек, будь он хоть семь раз за последние две недели осуждён общественностью и оштрафован за проявление чрезмерного интереса к женским, простите, прелестям — этот же человек с не меньшим рвением примет на себя роль надёжнейшего из отцов!

(Пощёчина прерывает речь женщины-боа, от одной манеры которой преподносить себя самому Оноре де захотелось бы собраться прахом и развеяться над Бретанью; пощёчина деформирует женское лицо — нижняя челюсть выступает вперёд, соединяясь с кончиком носа, переносица расширяется, кожа из–под век сползает к щекам и обвисает, мочки ушей рассасываются, а кончики несколько заостряются)

— Рь-р-раф, гаф!

(Однако, лай доносится откуда со стороны, поскольку маленькая собачка, малоизвестный в Восточной Европе гибрид бульдога с пуделем и кукушкой********, именуемый в узких кругах Чеширским, не открывала пасти, а только большими утомлёнными глазами наблюдала за притихшими телеверующими; на тыквообразной головке её покоилась шляпа-котелок, а под самым носом виднелись то ли наклеенные, то ли вполне себе естественные усики щёточкой)

— Рь-рь-рь-р-р, р-ряф-аф-аф!

(Левый глаз собачки увеличивается, котелок соскальзывает в бездну расширяющегося зрачка, а усики распускаются неисчислимыми ресничками, усиками, ворсинками по окружности; зрачок смутно напоминает о комочке кошачьей шерсти, приставшем к колготкам сотрясающейся в рыданиях матери)

«Мама, я больше не буду, я перестал, давай сменим штанишки и пойдём воспитывать папу»

(Детский голос странно гармонирует с выражением отчаяния на лице молодой мамы; из–за спокойствия, с каким ребёнок просит прощения, измученные ребусом телеверующие готовы практически уверовать в счастливое разрешение столь безвкусно раздутой мелочи — некоторые уже тянутся к родным смартфонам, чтобы связаться со студией новостей, и полюбопытствовать, не за то ли платятся налоги, чтобы душевное благополучие граждан было ограждено от чепухи, а не оказалось спровоцировано ею?)

«Мама, посмотри на мою ручку — она чистая, как самое сонное облачко — помнишь, как много их было вчера над нашими головами, как ласковы они были, помнишь — не то, что эти люди, животные, для чего они здесь, чего хотят, почему не прячут своих лиц, где их ошейники, поводки, намордники, кто выпустил всех собак, мама?!»

(Мать касается лбом коленей, голова её с мягким хрустом раскалывается пополам, обнаруживая ещё одну, едва ли достигшую совершеннолетия, голову)

«Где моя мама?! Где моя мама?!»

(Девушка пытается закрыть уши руками, не вынося мальчишечьих воплей; от легчайшего давления ладоней фальшивая оболочка соскальзывает с головы девочки, ровесницы собственного сына, искрящимися, смеющимися глазами изучающей доставшиеся ей в наследство «взрослые» руки, пробегая взглядом каждую линию, каждую морщинку — взглядом, острым, как игла проигрывателя, только что соскочившего с последней проигранной в Молитвенной Зале пластинки)

Необязательные примечания:

*деформ — любой предмет одежды из недалёкого будущего, категорически, до неузнаваемости изменяющий форму и строение тела облачённого в месте облачения (см. Малый справочник ещё не свершившегося, т.25, стр. 5)

**телеверующие — одна из низших форм интеллектуальной элиты цивилизованного общества, тем не менее находящаяся на первых ролях в политических инициативах международного и межпланетного плана, а также деле популяризации наук (см. Каталог профессий и меньшинств, на букву "щ" прописную)

***человеколюбие — в недалёком будущем довольно распространённое заболевание, столкнувшее цивилизацию с несколькими эпидемиями, имевшими катастрофические для чувства юмора и солидарности последствия, ныне лечится

****пиксели — элементы обманчивой реальности, на противовес элементам внушённым — идеям

*****негр\араб\мулат\турок — либо устаревшие культурные ярлыки, предназначенные для использования в обиходе с целью сохранения конкуренции при одной из предшествующих форм капитализма, либо аббревитауры

******черница — монашка, рано или поздно на пути своего смирения перед Всевышним объедающаяся ягод с созвучным названием (для лингвистов и поныне остаётся загадкой, назвали ли ягоды в честь ведомых Провидением монашек)

*******боа — предположительно проявляющее крайние степени пассивности, по слухам не выходящее из «спячки» домашнее животное, вошедшее в моду в декадентских кругах с начала XX века

********бульдог, пудель и кукушка — главные действующие лица (морды, головы) неизвестной басни автора, пожелавшего остаться анонимным, предположительно плагиат