Вторник — от «второго», но день начинается с конца, то бишь «ночи» (не полуночи, а ближе к подвижной границе, середине, и среде) — или темноты, «незнания» — и раскрывается в Среду, но что следует за средой? И что такое эта «среда»?

Обеденный стол нередко шире любой площади, и на нём собираются взволнованные массы, а задача исключённого из их числа — освидетельствовать их присутствие, их взволнованность, склонность к насилию, к тлетворной манере следовать за теми, кто говорит на понятном им языке. Но кто говорит на языке, понятном массам, как не поэты-бездельники?

Поэты-бездельники собираются за одним обеденным столом, но не для лирических упражнений, не питая надежду на цепную реакцию вдохновения — дурную рифму подхватить невозможно, если ты не хочешь оказаться в дураках (а поэты-бездельники больше всего на свете опасаются быть одураченными собственными сочинениями); нет, поэты-бездельники собираются за одним обеденным столом в ночное время, не при свечах, оставляя самые инновационные технологии за порогом комнаты или залы, на какую падёт их выбор — их внимание не может выдержать в одном помещении более полутора часов — что, впрочем, не делает избираемые ими места менее однотипными (голые стены, трюмо, пара-тройка амфор, бюст, откуда-нибудь из эпохи Просвещения, и неприкосновенный запас алкоголя) — в полнейшем безмолвии опускаются на 32 (изредка 33) подготовленных табурета, каждый из которых должен скрипнуть от 1 до 4 раз, в зависимости от того, в каком расположении духа находится бездельник, и раскрывают опубликованные сборники чужих (не кого-либо из присутствующих) стихотворений; держа книги на расстоянии вытянутой руки, каждый из поэтов-бездельников, резко выдыхая, издаёт сообразный расположению духа звук — согласный или гласный, на любом из умирающих и мёртвых языков; и слушает аплодисменты. Затем происходит обмен книгами, без соприкосновения рук, и процедура повторяется.

Система начинает ломаться, если один из поэтов-бездельников решается на издание собственных произведений под псевдонимом — и таковое издание оказывается в руках одного из участников (чаще всего это именно 33ий поэт — тот, чьё место оказывается занято и кто не выказывает желание занимать чужое, продолжая бродить в течение всего действа в темноте, натыкаясь на руки, выбивая книги из вытянутых рук, наступая на ноги, сбивая цилиндры, взлохмачивая волосы, а к четвёртой четверти действа начиная изредка покукарекивать, уподобляться кукушке и филину, ворковать, отчаянно хлопать крыльями, которые после сессии, конечно же, никак не удаётся обнаружить на полагающихся местах, щёлкать клювами и от всей души испражняться. Следует заметить, что чаще всего 33ий и выбивается «в люди».

Поэты-бездельники, исключённые из числа масс, освидетельствовали взволнованность последних, стекающихся от краёв к середине обеденного стола. Поэты-бездельники, не имеющие склонности к рассуждению, но — действию, а прежде чем действовать, необходимо достичь известного состояния необдуманности. Достигается оно посредством общения с массами на понятном им языке. Массы не сознают своей массовости, пока не окажутся в середине обеденного стола, откуда им лучше всего будет слышен голос поэта-бездельника, его кукареканье, воркование, хлопанье его крыльев, щёлканье клюва и прочие знамения Второго Пришествия, которые так подробно излагаются в любой из брошюр, обнаруженных на скамьях в самой захудалой из церквушек из расположенного на пороге Бесконечности Мегаполиса.

Среда — это прежде всего обеденный стол. Именно «обеденный», поскольку на нём невозможно, например, писать и строить карточные домики — стол трясётся, или заниматься сексом — стол с завидной для электроплиты и холодильника лёгкостью меняет температуру своей поверхности. И в то же время, обеденный стол не является живым существом — какой разумный человек, если он не мультипликатор или фантаст-недоучка, осмелится в цивилизованном обществе (а ведь Интернет — самое что ни на есть цивилизованное общество!) говорить о «живых столах», когда тысячелетиями в обиходе литераторов и политиканов наличествует вполне одобряемая законом, моралью и Конституцией «скатерть-самобранка»?

Среда — от «середины», и сколь ранней ни оказалась бы пташка — солнце в самом зените — оно освещает невежество, не скрывающее своего невежества, и невежество, притворяющееся невинным неведением — но и солнце не является осведомлённым и посвящённым в происходящее, являясь лишь одним, «несоздаваемым и неуничтожимым», из застывших во времени фотонов луча, проходящего через увеличительное стекло поэта-старателя.