Сейчас я иллюстрирую большую книгу, тексты которой взяты из ленинградских детских журналов «Чиж» и «Еж». Естественно, я стала искать материалы, описывающие деятельность этой легендарной редакции — о которой как книжный график, я, конечно, что-то знала и раньше. Оказалось, что написано-то по этой теме немного. Несколько человек, у которых я спросила совета, назвали книгу В. Шубинского «Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру», где как раз есть небольшая глава «Под знаком Ежа и Чижа». Ну ок. Тем более, что эта книга была уже дважды издана почтенными издательствами и даже названа критиками лучшей книгой о Хармсе.

Скажу сразу — не будучи особым специалистом ни по Хармсу, ни по детской литературе, я обнаружила там удивительные вещи, которые каким-то таинственным образом ускользнули от взгляда редакторов и консультантов, критиков и рецензентов. Как говорил длинный человек из рассказа ДХ: «Что ж это такое может быть?»

Возможно, сейчас вообще таков уровень биографической прозы, подачи материала, редактуры, критики, уровень отношения к читателю — не знаю. Но поскольку тема мне дорога, я была абсолютно обескуражена.

* * *

Лет 30 назад я однажды была в гостях у Александры Иосифовны Любарской, редактора Детгиза. Тогда меня глубоко потрясла история ее пребывания в застенках НКВД — полтора года настоящего ада. Чуковскому и Маршаку чудом удалось ее оттуда вытащить — и характерно, что рассказывая о Детгизе, АИ больше говорила не об их увлекательнейшей работе и веселых розыгрышах — о чем обычно упоминают мемуаристы — она то и дело сворачивала разговор к сентябрю 1937 года, времени разгрома Детгиза. Собственно, эти ее воспоминания опубликованы, как и повесть Лидии Корнеевны Чуковской «Прочерк» — на ту же тему.

С того времени я стала относиться к создателям и фигурантам ленинградского Детгиза, «Ежа» и «Чижа» с особым почтением и трепетом, как к настоящим героям. Ведь несмотря на беспрерывную травлю, закончившуюся фактическим уничтожением издательства, им удалось создать прекрасную новую детскую книгу и детскую журналистику, какой не было еще нигде в мире.

* * *

«Новый виток агрессии среднего вкуса, в которую впали буржуа-неофиты, вменяет в обязанность литературе и кино строгое исполнение условного договора с читателем и зрителем», — сообщает журнал «Сеанс».

Это явно обо мне. Я привыкла высоко ценить свойство, которое Набоков называет «порядочностью и надёжностью таланта, ручающегося за соблюдение автором всех пунктов художественного договора». И если передо мной текст, обещающий сообщить какие-то документальные сведения и факты, я желаю, чтобы все там было выверено и точно. Это условие недостаточное, конечно, но совершенно необходимое. Таков уж мой средний буржуазный вкус.

* * *

Итак, Даниил Хармс «под знаком Ежа и Чижа».

Сначала два слова про отдельные ошибки вроде перепутанных имён и названий. «Творение Петра Сюзора», — пишет автор о Доме Зингера, где помещался Госиздат, хотя архитектора Сюзора звали Павел, «Петра творенье» — это немножко другое. Тэки Одулок — писатель-юкагир, писавший для Детгиза и расстрелянный в 1937 г., здесь именуется Токи. Всем известное с детства стихотворение Маршака «Почта» тут называется «Почтальон». «Уроженец Ростова-на-Дону, бывший актер, Шварц» на самом деле родился в Казани, а детство провел в Майкопе… После окончания гимназии поступил на юридический факультет Московского университета. А после революции уехал сначала в Екатеринодар, и потом уж в Ростов-на-Дону, где действительно играл в актерских коллективах.

Это все неприятно, но порой, я знаю, читатели, да и писатели не обращают большого внимания на такие ляпы. Все ошибаются, автор оговорился, редактор не заметил — ничего, бывает.

Я однако заметила, что часто, встретив в тексте подобные несообразности, одну, другую, третью, перестаешь верить и прочей информации, ждешь более серьезных фактических ошибок.

В данном случае это ожидание себя оправдывает .

* * *

«Первое (и самое знаменитое) художественное произведение для детей — “Крокодил” (в первой редакции — “Приключения Крокодила Крокодиловича”) — он (Чуковский — С.И.) написал почти случайно, развлекая больного сынишку. Поэма о восстании зверей, угрожающем мирным жителям Петрограда, и о блаженной эре мирного сосуществования людей и зверей (парадоксально перекликающаяся с вдохновлявшими Хлебникова и Заболоцкого мечтами о “конских свободах и равноправии коров”) появилась революционной зимой 1917 года. Ее первыми читателями — так уж получилось — стали дети, хорошо знакомые с войнами и насилием, но плохо понимающие, что такое “тысяча порций мороженого”. Они думали, что речь идет о мороженой картошке — лакомстве времен военного коммунизма».

Про картошку трогательно, но я-то помнила из общего развития, что в реальности это были далеко не первые читатели.

Что же говорит сам автор сказки?

«Защищая в 1928 году “Крокодила” от Крупской, которая нападала на сказку в партийной печати, Чуковский напоминал: “Крупская утверждает, что в моем “Крокодиле” есть какие-то антисоветские тенденции. Между тем “Крокодил” написан задолго до возникновения Советской республики. Еще в октябре 1915 года я читал его вслух на Бестужевских курсах, выступая вместе с Маяковским, а в 1916 году давал его читать Горькому. В то время “Крокодила” считали не Деникиным, но кайзером Вильгельмом II…»

Теперь о первом названии — раз, два.

«Первая большая поэтическая сказка Чуковского “Ваня и Крокодил” (впоследствии она называлась просто “Крокодил”) поначалу публиковалась в 12 выпусках бесплатного приложения “Для детей” к популярному журналу “Нива”, с января по декабрь 1917 года».

«Первая редакция “Крокодила” отличалась от той, которую мы знаем сегодня. В ней Крокодил ходил по Невскому проспекту (сейчас — по улицам) и говорил по-немецки, а не по-турецки. Немецкий язык во время Первой мировой войны был практически официально запрещен к употреблению в России. Современники Чуковского вспоминали, что в Петрограде можно было увидеть плакатики с текстом: “По-немецки говорить воспрещается”. Поэтому позже писатель заменил немецкий на политически нейтральный, но выдававший экзотическую чуждость Крокодила городу турецкий язык».

* * *

«Существование “левого искусства” в раннесоветскую эпоху оправдывалось в числе прочего и возможностью его использования в прикладной области, что, кстати, и заработком художников обеспечивало. В то время как большинство учеников Малевича расписывало агитфарфор, Вера Ермолаева оформляла детские книжки, выходившие в “Радуге”, а потом и в Госиздате».

О нет, заслуга учеников Малевича отнюдь не в том, что они «расписывали агитфарфор» — первым стал это делать, кстати, мирискусник Сергей Чехонин. Малевич и его круг, начиная со времен витебского объединения УНОВИС («Утвердители нового искусства») создавали новый пластический язык во всех областях прикладного искусства и дизайна — керамика, ткани, интерьер, мода, мебель, предметы быта, реклама, оформление выставочных пространств и т.д. Причем, не для того, чтобы «оправдать существование “левого искусства”», в оправдании оно не нуждалось — одним из главных принципов супрематизма была проектная концепция, согласно которой предметный мир рассматривался как объект художественного преобразования.

И конечно, детская книга была важной частью этого мира, и поэтому, кроме Ермолаевой, среди иллюстраторов Детского отдела Госиздата было немало соратников и учеников Малевича — в частности, Л.Юдин, Э.Криммер, В.Стерлигов, В.Курдов, Ю.Васнецов.

При этом, с первым издательством Маршака и Лебедева — «Радуга» — Вера Ермолаева еще не сотрудничала. Для «Радуги», например, рисовал Эдуард Криммер, который потом, уже в Детгизе, сделал книгу Хармса «О том, как старушка чернила покупала» (1929).

(К слову, «Утвердителей нового искусства» автор этой книги переименовал в «учредителей» — но это происходит в другой главе, так что сделаем вид, что мы этого не читали.)

* * *

«Практически все значительные произведения, напечатанные в журналах, потом переиздавались книжками. Как и в журнале, в книгах этих важную роль играло художественное оформление».

Да ладно??? Это все равно, что сказать — в эпоху Возрождения важную роль играло художественное оформление соборов.

На самом деле, начиная с издательства «Радуга» и потом, в Детгизе, Лебедев и Маршак произвели настоящую революцию в детской книге, не только в русской, но и в мировой. Книжная графика стала событием большого искусства. И детский сектор Госиздата возглавили два редактора, литературный и художественный: С.Я. Маршак и В.В. Лебедев. (Казалось бы, общеизвестный факт, но об этом в книге нет ни слова). Они вдвоем создали детскую книгу, имеющую совершенно другую форму и другое назначение, чем раньше. Речь шла не о традиционной книжке с иллюстрациями, а о новом жанре книжного искусства: о художественной книге для детей. Лебедев внёс огромный вклад в разработку художественной конструкции детской книги, в композиционные и изобразительные приёмы и средства, он поддержал совершенно новое отношение к самому содержанию детской книги.

* * *

«Владимир Лебедев, считавшийся лучшим советским графиком, густобровый, с мускулатурой и осанкой боксера — и женственным, капризным характером…»

Это все, что сказано в этой книге о Лебедеве. Ни слова больше. О ВЛ как о создателе, наравне с Маршаком, новой детской книги, о его собственной школе, наконец, о том, что ВЛ был художественным редактором описываемого издательства — в книге, повторяю, нет ничего… Фантастика!

Откуда же взял автор эту характеристику? Обиженная за мэтра, я стала искать и нашла — из записных книжек Евг. Шварца. Лебедева как человека тот недолюбливал, в чем открыто признается и подробно объясняет, почему. «Маршак сказал мне однажды, что близкий Лебедеву человек жаловался, пробыв с ним месяц на даче. На что? На беспокойный, капризный, женственный характер Владимира», — пишет Шварц, и выглядит это, на мой вкус, как неприятная сплетня.

По многим другим воспоминаниям, Лебедев был человеком, заслуженно знающим себе цену, эгоцентричным и властным, его слово было веско и непререкаемо, что позволяло ему блестяще руководить своей «гвардией» (Шварц, кстати, так и говорит — «гвардия Лебедева»).

В общем, капризный-не капризный — он создал целую школу ленинградской графики, эта традиция повлияла на детскую книгу во всем мире и активно развивается до сих пор.

О Лебедеве неоднократно писал Всеволод Петров, знаменитый ленинградский искусствовед, близкий друг Хармса. Вот одна из его статей о роли ВЛ в советской иллюстрированной книге того времени.

* * *

«Порет и Глебова оформляли книги Хармса, в том числе первую из них — “Иван Иваныч Самовар”».

Тут вообще неправда все.

«Иван Иваныч Самовар» — далеко не первая книга Хармса. Она вышла в 1929 году, а за год до нее, в 1928 году, уже появились три — стихотворная книга «Театр» и прозаические «Озорная пробка» и «О том, как Панкин Колька летал в Бразилию».

А иллюстрировала эту, действительно, замечательную во всех отношениях книгу — «Иван Иваныч Самовар» — Вера Ермолаева.

Вот статья об этой выдающейся художнице и об их творческом альянсе с Хармсом.

В.В. Стерлигов, художник, друживший с Ермолаевой, вспоминал: «Как-то раз, в 20-е годы мы спускались по лестнице из квартиры “Эндеров”, где бывали поэты, писатели, художники: Заболоцкий, Матюшин, Хармс и многие другие. Вера Михайловна, опираясь на костыли, выходит последней, а я перед ней. Вдруг она мне говорит: “Посмотрите, посмотрите, как она шевелит усиками, чуф-чуф!” В маленькой нише у двери лежала щеточка для чистки матовых стекол; только и всего. Все прошли мимо неё и её не заметили, а Вера Михайловна увидела, что щеточка совсем живая. После, через несколько лет я увидел эту щеточку в образе добрейшего старичка из книжки “Иван Иваныч Самовар” Хармса и сразу узнал её. Вот как Вера Михайловна выносила из жизни в искусство образы, незаметные для других». (Источник — ОР ГРМ. Ф. 195.Ед.хр. 151. Л.)

Имя Ермолаевой упоминается в записях Хармса в период 1927 — 1928 гг, когда обэриуты готовили в Доме печати знаменитый вечер поэзии «Три левых часа» (24 января 1928 г). Ермолаева и Юдин придумали для него уличную афишу с текстом Хармса.

Теперь о Глебовой и Порет. Татьяна Глебова иллюстрировала Хармса только в журналах. Известны два его стихотворения с картинками художницы:

«Что мы заготовляем на зиму». Журнал «Ёж», № 20, 1931 г.

«Долго учат лошадей». Журнал «Чиж», № 4, 1940 г.

А Алиса Порет и в этих журналах Хармса никогда не иллюстрировала. Она сделала его книгу только в конце жизни (Д.Хармс, «Загадочные картинки». «Малыш», М., 1980)

Да, Порет пишет в своих воспоминаниях: «Я встретилась с Даниилом Ивановичем Хармсом в Детском отделе Госиздата в Ленинграде. Мне предложили делать рисунки для его книжки “Иван Иваныч Самовар”». Возможно, предложили, но не справилась, хотя слабо в это верится — ведь были уже прекрасные рисунки Веры Ермолаевой к этому стихотворению, напечатанные в первом номере «Ежа». Да и будем честны — рядом с Верой Ермолаевой Алиса Порет художница небольшая. Все, конечно, может быть, какие-то новые источники порой неожиданно находятся, но пока рисунков ни Порет, ни Глебовой к «Иван Иванычу Самовару» в природе нет.

Вообще, надо сказать, в кругу людей, знавших Хармса, воспоминания Порет были признаны малоправдоподобными. Вот и сама Татьяна Глебова, бывшая подруга Порет, пишет: «Надо же такую развести путаницу времени, столько наврать и исказить все события!… ядовитая болтовня, искажающая факты. злоумием, весьма мелким». (Т.Н. Глебова.Воспоминания. Дневники. Письма. / Вступ. статья, подг. текстов, коммент. Е.С. Спицыной.// Шестнадцать пятниц. Вторая волна ленинградского авангарда).

Если уж говорить о художниках, иллюстрировавших Хармса при жизни, — в их числе такие прославленные мастера, как В. Лебедев, Н. Тырса, Н. Радлов, В. Замирайло, К. Рудаков, В. Стерлигов. Все они оформляли его публикации в «Еже» и «Чиже». Б. Малаховский, молодой художник, расстрелянный в 1937 году, успел создать легендарный образ придуманной Хармсом «Умной Маши», героини комиксов «Чижа». (Прототипом послужила дочка художника Катя, с нее же он, кстати, рисовал и Мальвину для первого издания «Золотого ключика» А. Толстого). Э. Криммер, как я уже упоминала, сделал книгу Хармса «О том, как старушка чернила покупала» (1929), смелую, с интересным графическим эквивалентом его стихам. Зрелищной, игровой получилась книжка «Театр» (1928) с литографиями Т. Правосудович. Легендарный авангардист В. Татлин, редко занимавшийся книжной графикой, очень динамично нарисовал книгу «Во-первых и во-вторых» (1929), изобразив себя в виде «длинного человека“. Есть две книги с рисунками В. Конашевича — «Игра» и «Миллион» (1930), свежие, энергичные, не очень характерные для ВК, предпочитавшего «сделанность» — видно, как Хармс повлиял на его пластический язык. Кроме того, иллюстрировали книги ДХ и звезды лебедевской школы Е. Эвенбах («О том, как Панкин Колька летал в Бразилию», 1928) и Ю. Васнецов («О том, как папа застрелил мне хорька», 1930), а ученик Малевича Л. Юдин сделал три последние прижизненные книги Хармса — книжки-картинки «Считалочка» (1938), «Лиса и заяц” (1940) и «Петух и лиса» (1941).

«Известно, что Хармс был притязателен к оформлению книги. Даже читая взрослую литературу, он был внимателен к рисункам, сопровождающим текст. От них он требовал четкого следования любым самым незначительным деталям, правдоподобия, подчинения сюжету и внедрения в литературную ткань. Он с интересом слушал доклады о принципах оформления детской книги. Один из таких в 1928 г. прочел его близкий приятель художник П.И. Соколов, часто бывавший в Детгизе. Хармс встречался почти со всеми художниками, которые получали заказ на иллюстрирование его произведений. В его записных книжках фигурируют имена и адреса В.М. Конашевича, Е.К. Эвенбах, Т.Н. Глебовой, Е.В. Сафоновой, Э.М. Криммера, Б.Ф. Семенова».

А. Заинчковская (Марочкина). «“Построить книжку в первом ощущении…”. Вера Ермолаева — Даниил Хармс»

В общем, есть предмет для интересного рассказа, непосредственно связанный с темой главы — сотрудничества Хармса с Детгизом и «Ежом» и «Чижом», — поскольку художник и писатель там считались полноправными соавторами. Но о том, кто же рисовал эти книжки, читатель узнает исключительно читая подписи под картинками — кроме богатого иллюстративного материала, на эту тему здесь нет ничего.

* * *

«…Юрий Васнецов, потомственный художник-сказочник…»

Не потомственный, нет. Сын вятского священника и очень дальний родственник художников А.М. Васнецова и В.М. Васнецова и фольклориста А.М. Васнецова.

Тут, вероятно, имело бы смысл сообщить, что ЮВ сделал книжку Хармса «О том, как папа застрелил мне хорька». (Книжка забавная, игровая, но еще далекая от его более поздней стилистики, по которой мы определяем ЮВ с первого взгляда).

Однако автор торопится, спешит рассказать о других художниках Детгиза.

* * *

«…Александр Пахомов, классик советской живописи, известный живописатель мощнобедрых физкультурниц…»

Это не просто ошибка в имени — автор путает Алексея Пахомова с Александром Самохваловым, действительно, «известным живописателем мощнобедрых физкультурниц» (непонятно, кстати, почему это свойство художника сформулировано с такой издевкой). Самохвалов занимался также и детской книгой. Но Пахомов-то прославился как раз не физкультурницами, а уникальным мастерством в изображении детей.

* * *

«…простоватый Евгений Чарушин, писавший и иллюстрировавший книги о природе…»

Простоватый… Почему, по сравнению с кем? Что это вообще?

А это тоже, видимо, выхваченная не пойми с какого перепугу цитата из мемуаров Шварца: «…Чарушин, в те годы ладный и складный, и, не в пример Пахомову, уж до того простой, что это вызывало внутренний протест и заставляло подозревать нечто темное в его душе». (Евгений Шварц, "Живу беспокойно…)

Вот здесь, если интересно, можно прочесть об этом любопытнейшем человеке и непревзойденном мастере.

* * *

«Красавица Генриетта Давыдовна Левина, Груня, секретарь редакции, служила предметом постоянного шутливого соперничества между Шварцем и Олейниковым — и была героиней стихов последнего».

Фамилия красавицы Генриетты Давыдовны — Левитина.

Когда искажаются имена знаменитых людей, это не так обидно, но в данном случае речь идет о малоизвестном человеке, память о котором осталась для нас только в стихах Олейникова.

Вот здесь (раз, два) можно увидеть портрет Левитиной и прочесть о ее страшной судьбе — муж расстрелян, два срока в ГУЛАГЕ, сыновья потом тоже были арестованы.

* * *

Дальше, о сотрудничестве обэриутов с Детгизом:

«Для большинства это было ремесло, не имеющее отношения к “настоящему” творчеству. Пожалуй, лишь для самого Хармса дело обстояло иначе. И, может быть, для Юрия Владимирова, чьи лучшие детские стихи (“Барабан”, “Евграф”) принадлежат к числу несомненных шедевров жанра».

Возможно, в памяти автора книги невовремя всплыла песня БГ. На самом деле, стихотворение Юрия Владимирова называется не «Евграф», а «Евсей».

* * *

«И все же после долгих мытарств (выпавших в начале 1930-х годов и на долю Даниила Хармса) детских писателей оставили более или менее в покое, а книги “Чуковского и писателей его группы” более или менее благополучно переиздавались».

Более или менее… С новой детской книгой карательная машина сталинской власти вела борьбу до полного уничтожения. Очень странно называть это “мытарствами”.

В декабре 1934 года арестована Вера Ермолаева и большая группа художников из группы пластического реализма, ее коллег по детской книжной графике, в частности, В.Стерлигов. (Стерлигов вернулся в 1937-м, а Ермолаева была расстреляна в лагере в те же дни, когда разгромили маршаковский Детгиз).

В 1935 году закрыт журнал «Еж».

В марте 1936 года «Правда» публикует статью «О художниках-пачкунах», где Лебедев и Конашевич были объявлены «компрачикосами», калечащими души детей.

И наконец, в сентябре 1937 года разгромлен ленинградский Детгиз, многие авторы и сотрудники арестованы, расстреляны, отправлены в лагеря.

Маршак и Чуковский, чудом спасшиеся от репрессий, вынуждены уехать в Москву. Борьба же со сказками Чуковского продолжается и во время войны.

В марте 1944 года в «Правде» появляется статья под названием «Пошлая и вредная стряпня К.Чуковского».

Эта сказка — «Одолеем бармалея», запрещенная во время войны, кстати, была вновь напечатана лишь в 2001 году.

* * *

И последнее. Стихотворение Хармса «Цирк Принтинпрам» повсюду в книге называется «Цирк Принтипрам». (В одном месте да, это описка, но не всюду же! Одна буква выпала — мелочь, казалось бы, но нет — сразу пропадает смысл: цирк от слова «принтинг» — придуманный поэтом и напечатанный в книжке).

* * *

Я понимаю, что сложно писать о том, чего не знаешь, разбуди тебя среди ночи. Что всех подводит память и недостаток эрудиции. Но как не проверить то, о чем ты пишешь — из любви к героям, к точности факта, из пиетета к читателю?

Если задача историка литературы возвращать имена, события, факты, как можно их настолько искажать при возвращении?

Особенно обидно, что эта тема — не Рим, прости господи. Там ты выяснил, что тебя надувают, бросил читать, прочел что-то другое.

А наша старая детская книга, считающаяся во всем мире великой, на родине, к сожалению, мало изучена. Есть большие, красивые, дорогие альбомы, а если кому требуется что-то попроще, какие-то общие сведения, то они прочтут, например, главу «Под знаком Ежа и Чижа», в многочисленных вариантах представленную в интернете.

И что тут можно сделать, я не знаю.

Остается надеяться только на будущие переиздания, в которых, по словам автора, мои замечания будут учтены.