В Москве в культурном центре ДОМ проходит фестиваль Гете-Института «Джаз осенью», в этот раз в его фокусе — индастриал и краутрок. Главными гостями стали участники культовой немецкой группы Faust, стоявшей у истоков немецкой экспериментальной музыки вместе с Can и Neu! в конце 1960-х и начале 1970-х годов. Шумовые импровизационные концерты Faust, которая в этом году празднует условное 50-летие, на протяжении всей истории оставались впечатляющими перформансами и не обходились без бетономешалки, 200-литровой бочки, строительного перфоратора, железного листа и прочих инструментов радикального звукоизвлечения.

Один из со-основателей коллектива Ханс Йоахим Ирмлер, окончательно покинувший его в 2004 году, уже отыграл концерт шестого ноября. А в следующую пятницу, 29 ноября, в современном составе (группа теперь называется faUSt) выступят два других его создателя — Жан-Эрве Перон и Вернер «Заппи» Дирмайер при поддержке гитариста Амори Камбюза. По нашей просьбе музыкальный журналист и автор телеграм-канала «Чушь в массы!» Кристина Сарханянц поговорила с Жаном-Эрве об африканских и нормандских эпизодах его биографии, безумных живых выступлениях, дестабилизирующей сущности музыки после 1968-го и фестивале как способе создания сообщества.

Интервью подготовлено в партнерстве с Гете-Институтом и Unsafe Side Promo.

Вы родились в Касабланке, Марокко, и хотя ваша семья переехала в Нормандию, когда вы были совсем маленьким, не могу не спросить, помните ли вы что-нибудь о Северной Африке, есть ли у вас связь с этой культурой?

Я начал расспрашивать родителей об их и своем прошлом, когда стал подростком и понял, что просматриваю семейные фотоальбомы с всё большим интересом. Спрашивал и свою старшую сестру, помнит ли она что-нибудь о Касабланке. Но у меня самого, конечно, не было никаких воспоминаний об Эд-Дар-эль-Бейда (Ad-Dār al-Bayḍā, название города на арабском, в переводе «белый дом» — прим.). А потом я увидел фильм… и подумал: «В каком классном месте я родился!» Уже позднее, в 1976-м я продавал в Африке грузовики и соприкоснулся с североафриканской культурой и, в частности, музыкой. Тогда я путешествовал по пустыне и проезжал Марокко, на несколько дней останавливался и в Касабланке. Честно, пытался пробудить какие-то воспоминания хоть там, на месте, но не случилось.

Первое представление о музыке вы получили в семье. А помните, как открыли для себя джаз и рок?

Это правда, я учился, слушая, как поет моя мать и как играет на скрипке отец. Позднее меня отдали в музыкальную школу, и там я поднаторел в теории и познакомился со своим первым инструментом: сначала мне доверили рожок, потом трубу. Мне было лет 13-14, и я обожал Майлза Дэвиса, Чарли Паркера и других джазовых музыкантов. А вот рок меня никогда не привлекал. При этом спустя некоторое время я самостоятельно освоил гитару и начал писать свои песни и по-своему переигрывать разных исполнителей: Коэна, Дилана, Пиаф, Брассенса… а потом мне осточертел консервативный Шербург, и в 1967-1968 я уехал в Штаты, а затем сразу в Германию, где встретил Сосна и Вюстхоффа. Так началась история Faust.

А на что тогда была похожа нормандская сцена, если таковая вообще существовала? На альбоме Rien 1995 года у вас есть трек “Listen to the Fish” — по сути, пастиш нормандской “Sû la mé”. Почему ваш выбор пал именно на нее?

Нормандцы известны как самые увертливые люди на свете. Их излюбленный ответ на любой вопрос: «Может да, а может нет». Такой буйной душе, как моя, было невероятно скучно в Шербурге, в плане культуры он был похож на болото, в котором ничто не движется. Спустя десятилетия после того, как я сбежал оттуда, я вспомнил эту песенку и как валялся на местном пляже, рассказывая морю о своих невзгодах и муках. Кстати, мы часто играем ее, и я нет-нет да и замечу в глазах зрителей в первых рядах слезы — кажется, эта песенка вызывает в людях сильный эмоциональный отклик. Как раз в этот момент на концертах мы обычно включаем бетономешалку, бурление и кряхтение которой символизируют вечность, изобилие и смирение, но также напоминают и шум моря.

Порой кажется, что мы живем в эпоху «утерянных записей»: то выпустят якобы потерянный альбом Колтрейна, то обнаружат неизданные треки Дэвиса… Как много музыки Faust мы не слышали и есть ли шанс, что мы когда-либо ее все–таки услышим?

Ха-ха! Да уж, найдется куча материала, который можно назвать «утерянными записями Faust/faUSt» (Faust/faUSt lost Tapes). Но не думаю, что у этой музыки есть хоть какая-то ценность, кроме историко-архивной и эмоциональной. Мне не хотелось бы превращать это в коммерческую историю в первую очередь из уважения к нашим слушателям и к нашей музыке как таковой. Хотя не исключено, что однажды я еще раз послушаю эти записи и решу, что какие-то из них всё же достойны релиза.

По легенде, Джон Пил купил первый альбом Faust просто потому, что ему понравилась обложка. А вы сами что-нибудь так приобретали?

Даже если напрягу извилины, не вспомню и десяти случаев, когда сам покупал пластинки. Не помню, что за альбомы это были. Ну, и как можно догадаться, обложки меня никогда особо не будоражили. Хотя на ту нашу пластинку действительно нельзя смотреть без удовольствия.

Такое издание произвело бы эффект и сегодня, а уж тогда… А как реагировала публика на выступления? Они ведь были не менее яркими.

О-о-о… это было весело! Было много чеснока, травы, безумных вечеринок и крышесносных концертов. Конечно, зрители были в шоке. Половина аудитории в нас мгновенно влюблялась, а другая половина валила из зала. К тому же тогда не было всех этих правил безопасности, так что мы могли творить буквально что угодно: поджигать прямо на сцене бензобаки, расхерачивать телевизоры молотками, швырять в зал дымовые шашки с весьма едким дымом, начитывать поэмы с помощью цепных пил, рисовать нагишом… сегодня такое невозможно. Да и мы не так молоды, что уж там! (Смеётся)

Как вы думаете, что делало Faust столь особенной группой? И можете ли вы вспомнить группы или исполнителей, которые удивляли вас так, как Faust — публику в свое время и до сих пор?

Думаю, что в Faust тогда сошлись все необходимые ингредиенты для такой бомбы, среди нас ведь были абсолютно разные по характеру люди: интроверты, экстраверты, «жаворонки» и «совы», собачники и кошатники. Наполовину русский, немец с севера страны, немец с юга страны, австриец, француз — настолько разные культуры, понимаете, разные история, социально-экономический бэкграунд, взгляды на жизнь в целом и на музыку в частности. Мы были настолько разными, насколько это вообще возможно. И это привело к появлению уникального в своем роде коктейля. При этом про себя могу сказать, что всегда ближе всего был с Заппи (Вернер «Заппи» Дирмайер, перкуссионист, единственный постоянный участник Faust — прим.).

А что касается похожего на Faust впечатления, то да, однажды я видел и слышал исполнителя, который меня буквально потряс: дело было в Берлине лет десять назад, это была женщина с отвратительным голосом, которая из рук вон плохо играла на гитаре. Выглядела она тоже странно, а тексты у нее были просто безумные. И тем не менее она излучала такую мощь, такую непробиваемую уверенность в том, насколько важно ее выступление, что все мы в зале стояли как вкопанные, словно загипнотизированные, не в силах пошевелиться и тем более уйти, пока она не закончила. Потом были аплодисменты и взрыв хохота. И я даже не знаю, как ее зовут, но навсегда запомнил ту атмосферу.

* * *

Германская экспериментальная рок-музыка зародилась как ответ на события мая 1968-го, как попытка очиститься от прошлого и отречься от шлягеров середины века, ставших символом трагического наследия Второй мировой войны. Часто об этой сцене говорят, что она появилась буквально из ничего. Вы и правда не испытывали никаких влияний?

К счастью, нас было пятеро, даже шестеро в начале истории под названием Faust, и каждый по-своему заполнял культурные лакуны остальных. Мне сложно говорить за других участников группы, но лично я на тот момент не слышал ни об Анри, ни о Штокхаузене, ни о Булезе. Мы просто играли вместе, и каждый добавлял в музыку свои познания и видения. С моей стороны это были, скорее, Борис Виан, Альфред Жарри, Поль Верлен, Чарли Паркер. Конечно, нельзя исключать прямые бессознательные заимствования […], но мы пытались жестко ограничить это влияние и выходить за пределы функциональной музыки (muzak) и наследия Второй мировой.

Группа Amon Düül II была близка к группе Баадера — Майнхоф. Можно ли сказать, что у краутрока было еще и это, революционное измерение?

Да это же смешно! Можно сказать, что Faust тоже были такими! Проснуться в три утра с пушкой у носа, собаками, снующими по всему дому, и шпиками, орущими на всю округу… поймите, в ФРГ царили истерия и террор, созданные РАФ. Любой патлач был под подозрением. За каждым, кто странно выглядел или вел себя как-то не так, устанавливали слежку, порой жестко контролировали. И это нормально, что в такой ситуации часть общества защищается, а часть восстает. При этом что с одной, что с другой стороны через насилие проявляется примитивность человеческой природы. Музыка, которую делали Faust и другие подобные группы, была дестабилизирующим элементом, но мы, и сейчас я говорю не только о Faust, тянули за те струны в сознании нашего поколения, которые отталкивали их от принятой установки: «Не пытайся понять, просто потребляй!» В этом смысле наша музыка была социально опасной… Осталась ли она таковой? Очень на это надеюсь!

Из интервью швейцарском порталу letemps.ch

* * *

А внутри краутрок-сцены была конкуренция? Могли ли, скажем, NEU!, услышав новый диск Can, засесть в студии, чтобы выдать что-то еще круче?

Не могу отвечать за других, но ни Faust, ни faUSt никогда ни с кем не соревновались. Больше того, мы даже не слушали записи других групп. Нет-нет, мы не были наглыми высокомерными позерами, просто у нас в головах было столько музыки, что ни времени, ни сил на что-то ещё не оставалось. Ну, и конкретно у нас была такая привилегия — мы жили в собственной маленькой студии, где и творили, поэтому не испытывали никакого давления. Создание музыки для нас стало привычным делом, самой жизнью, ее нормальным течением.

Когда вы вернулись в 1990-х, всё кругом: индустрия, модели звукозаписи и распространения, — сильно изменилось. Как вы себя почувствовали?

Поначалу мы, и я думаю, что это было естественно, всячески противились цифровому миру, не хотели лезть в виртуальную реальность. Она казалась такой холодной, безжалостной, точной, как скальпель хирурга, и потому такой недостижимой и неправильной. Так что мы прицепились к знакомому теплому миру аналогового звучания, творческих ошибок и необратимых случайностей. Но позднее я осознал, что в цифре скрыт и большой потенциал, огромное количество новых возможностей, да и работать так проще. Также лично для себя я открыл, что интернет вполне может быть человечным и искренним, ты можешь познакомиться со столькими художниками и обменяться с ними идеями. Так что пришлось принять такие неизбежные недостатки сети, как пиратство, фейки или вторжение в личную жизнь, к примеру.

Какие качества привнес в музыку Faust и затем faUSt Амори Камбюза?

Амори — крайне необычный человек, он с группой уже больше 20 лет. И у него есть еще и свой проект Ulan Bator, где он оттачивает свой стиль и использует свои приемы. Ему нравится рок, но и он также любит извлекать и всякие чудные звуки, переизобретать «хиты» faUSt, играть наши песни на новый лад. Ну, и он очень трудолюбивый человек, отличный напарник в этом смысле. Кстати, зацените его последний проект Feel Like a Bombed Cathedral — эта музыка достойна внимания, очень рекомендую.

Если принимать за точку отсчета ваше знакомство с Сосна и Вюстхоффом, то получается, что плюс-минус в этом году Faust отмечает полувековой юбилей. Как оно? Годы не давят?

Ох, и правда! Кто бы мог подумать. В таком случае мои отношения с Заппи — самые длинные из всех, что я когда-либо имел в своей жизни. А еще забавно смотреть в зал и видеть людей, которые и не родились, когда мы уже играли вместе.

Если честно, годом рождения Faust следует считать 1970-й, когда мы подписали контракт с Polydor, а наш первый концерт, как сейчас помню, был грандиозно-великолепно-катастрофически-революционным выступлением в гамбургском концертном зале Musikhalle (сейчас Laeiszhalle — прим.) 23 ноября 1971-го. Так что думаю, что мы будем отмечать юбилей в 2020-2021-м. Разумеется, мы включим Москву в наш праздничный тур! Помню, как мы впервые играли у вас в декабре 2007, в клубе «Икра» — прекрасно провели время. Верю, что и на этот раз в «Доме» всё пройдет превосходно и мы познакомимся с кучей интересных людей.

К слову о знакомствах и встречах. Вы ежегодно проводите в германском Шипхорсте фестиваль Avantgarde. Это такое своеобразное место встречи и вдохновения для самых разных музыкантов и в целом творческих людей, верно? Можете подробнее рассказать о фестивале?

Фестивалю Avantgarde уже больше 20 лет, его помогают мне делать моя любимая жена Карина и дочь Жанна-Мари. И да, конечно же, нас поддерживают местные жители и творческие люди со всего мира. Центральной идеей Avantgarde Festival была и остается «любовь» в ее наивысшем понимании и воплощении. Главное для нас — уважение к публике, артистам и команде. Если честно, музыка даже стала таким побочным моментом, важнее для нас чувство общности. Недавно мы даже решили переосмыслить концепцию этого события и переименовать фестиваль в просто «Встречу» (Gathering), или «Хэппенинг» (Happening), где зрители будут сами отвечать за еду, искусство, уборку, монтаж, украшения… То есть мы предоставляем инфраструктуру, а зрители создают что-то свое. Первая такая «Встреча» состоялась в этом году, и всё прошло замечательно. Кажется, у нас лучшая публика в мире!

Напоследок вновь спрошу вас о делах давно минувших дней, ну и вернемся к Касабланке. Вы как-то помогли группе Slapp Happy записать альбом “Casablanca Moon.” В итоге он был издан в двух вариантах — с Faust и без. Вы слышали оба? И если да, то какой вам больше по душе?

Ой, о Slapp Happy у меня остались исключительно чудесные воспоминания, и не столько из–за их удивительной музыки или великолепных текстов, но в первую очередь из–за человеческих качеств музыкантов. Питер Блегвад — лично мой герой! Человек с огромным сердцем, непередаваемым обаянием и умом таким острым, что ни один алмаз не сравнится.

И конечно, я слышал обе версии того альбома. Вообще-то, я слушаю версию без нас прямо сейчас и… она хороша, хотя отличается, безусловно… стоп, а вам какая нравится больше?!