ИНТОНАЦИЯ

Татьяна Северюхина20/04/21 07:13728

Автобус к развилке не пришёл. Минус тридцать — это не минус сорок, мне нравилось быть свободным художником, колесить по городам и весям с авторскими курсами, а этот пакет включал, кроме долгих переездов, и долгие переходы независимо от ландшафта, времени суток и времени года. На вечереющем автовокзале ожидала методист. Подхватив меня под руку и немного хвалясь, как легко она распознаёт лекторов среди прочих, повлекла в закуток типа буфета, где поданы были две тарелки с пельменями и двумя гранёными стаканами, наполненным чуть более, чем на треть. Она легко вдохнула содержимое и на каком-то этапе трапезы призналась, что благодаря сегодняшней неразберихе с транспортом ей удалось переделать кучу дел, парализована мать, с которой обычно она не справляется. Еле заметным поворотом головы она задала мне вопрос, не знаю как, но мне удалось ответить на том же языке. Она вдохнула ещё треть, поднесли тёмный переслаженный столовский чай. Старая деревянная изба оказалась местным отделом образования. С завершением рабочего дня в кабинет заведующего вносилась раскладушка, происходило превращение в гостиничный номер, обязанный исчезнуть утром. Странно, заброшенное заведение охранялось, и ночью, если открыть экономный квадратик форточки, можно было почувствовать тягу, утаскивающую в невидимое небо, соединённую с ноющим двух-нотным напевом сторожа. Они слушали так, что ни о каком диалоге, переброске фразами, шутками не могло быть и речи. Рядом с учительницей, единственной без отложных воротничков — все дни на ней была выцветшая кофта перестиранного спортивного костюма, — неподвижно сидел бледный рыжеволосый мальчик, может быть, ученик, может быть, сын. Речь шла не о решениях, а о приёмах решений и их основаниях, и этот подъём, всего на ступень, видно было по глазам, переживался не как обретение опоры, а, скорее, как пугающая непривычность большей высоты. Вечерами обследовала посёлок, освещавшийся самим собой, то есть горевшими до поры до времени окнами. Культурный центр, впрочем, был: единственный фонарь набрасывал светлые овалы вокруг киоска с перестроечной снедью, пластмассой, и сложный узор чернеющей шелухи рассказывал, как и что здесь обычно происходит. В благодарность за курс была устроена экскурсия в местный музей. Я слышала, как вызывали по телефону экскурсовода, и она, вырванная из быта, долго не могла настроиться, и всё повторяла одно и то же, как недавно приезжали французы, делегация школьников, знакомились с национальным, какой переполох это вызвало, один ремонт, размещали их в семьях, чего только стоил. Иногда наши взгляды встречались, нет, она не собиралась выходить из взятой интонации. К развилке подвезли. Рядом, где обычно на обратном пути восседает самолюбование, — никого не было. — Автобус к развилке не пришёл. Минус тридцать — это не минус сорок, мне нравилось быть свободным художником, колесить по городам и весям с авторскими курсами, а этот пакет включал, кроме долгих переездов, и долгие переходы независимо от ландшафта, времени суток и времени года. На вечереющем автовокзале ожидала методист. Подхватив меня под руку и немного хвалясь, как легко она распознаёт лекторов среди прочих, повлекла в закуток типа буфета, где поданы были две тарелки с пельменями и двумя гранёными стаканами, наполненным чуть более, чем на треть. Она легко вдохнула содержимое и на каком-то этапе трапезы призналась, что благодаря сегодняшней неразберихе с транспортом ей удалось переделать кучу дел, парализована мать, с которой обычно она не справляется. Еле заметным поворотом головы она задала мне вопрос, не знаю как, но мне удалось ответить на том же языке. Она вдохнула ещё треть, поднесли тёмный переслаженный столовский чай. Старая деревянная изба оказалась местным отделом образования. С завершением рабочего дня в кабинет заведующего вносилась раскладушка, происходило превращение в гостиничный номер, обязанный исчезнуть утром. Странно, заброшенное заведение охранялось, и ночью, если открыть экономный квадратик форточки, можно было почувствовать тягу, утаскивающую в невидимое небо, соединённую с ноющим двух-нотным напевом сторожа. Они слушали так, что ни о каком диалоге, переброске фразами, шутками не могло быть и речи. Рядом с учительницей, единственной без отложных воротничков — все дни на ней была выцветшая кофта перестиранного спортивного костюма, — неподвижно сидел бледный рыжеволосый мальчик, может быть, ученик, может быть, сын. Речь шла не о решениях, а о приёмах решений и их основаниях, и этот подъём, всего на ступень, видно было по глазам, переживался не как обретение опоры, а, скорее, как пугающая непривычность большей высоты. Вечерами обследовала посёлок, освещавшийся самим собой, то есть горевшими до поры до времени окнами. Культурный центр, впрочем, был: единственный фонарь набрасывал светлые овалы вокруг киоска с перестроечной снедью, пластмассой, и сложный узор чернеющей шелухи рассказывал, как и что здесь обычно происходит. В благодарность за курс была устроена экскурсия в местный музей. Я слышала, как вызывали по телефону экскурсовода, и она, вырванная из быта, долго не могла настроиться, и всё повторяла одно и то же, как недавно приезжали французы, делегация школьников, знакомились с национальным, какой переполох это вызвало, один ремонт, размещали их в семьях, чего только стоил. Иногда наши взгляды встречались, нет, она не собиралась выходить из взятой интонации. К развилке подвезли. Рядом, где обычно на обратном пути восседает самолюбование, — никого не было.

Author

Татьяна Северюхина

Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

Stay tuned: Telegram, FB, VK, Instagram, YouTube, Twitter, RSS