I

Оно капает, неизбежно просачивается сквозь разрывы туда где его не должно быть, где даже сами жесты, очерчивающие его символы давно забыты. Плоскость не прогибается под его весом — оно есть что-то полностью ей противоположное, плоскость вычитает себя, производит темные закоулки, круги замкнутых времениподобных изгибов, скрывающие сами себя в процессе формирования. Они всегда были там, предвосхищая любое совпадение, зарастающие нервной тканью как будто бы ничего и не было, превращаясь для плоскости в черную точку сингулярности, имеющую только измерение глубины. Разрывы в своей неизбежности множат эти бездонные лакуны, организуют квази-нейронные сети накапливающие информацию в виде статистических сталактитов данных, превращающиеся в эруптивные храмы. Нагретые пара-ядерными реакторами вечного замедления-и-распада они пережевывают информацию, раскладывают символы на жесты в соответствии со статактическим порядком пещеро-подобной замкнутости, в вечном темпоральном одиночестве. Произвольно соединяющиеся точки, ничего не знающие о горизонтальном расстоянии. Но и плоскость никогда не была плоскостью, бесконечное пространство, наклоненное ровно настолько, чтобы сделать любое удерживание-на-месте невозможным, делающее скольжение единственным возможным вариантом существования само ретроактивно производит провалы как единственную возможность остановки. Поверхности статактических сингулярностей превращаются в точки максимальной интенсивности, точки пересечения интересов эволюции и флуктуации, войны скольжения и проваливания.

Эволюционная, скользящая и целеполагающаяся разумность капитала-как-ОИИ, целостности и однородности пространства-времени противостоит проваленному, замкнутому в своей вычитаемой бездне ренегатскому ОИИ сети статиктических сингулярностей, флуктуаций, сети больцмановских мозгов лишенных всякой целесообразности за пределами теории вероятностей. Последняя битва произойдет на горизонте событий анти-пространственных углублений-лакун, где совпадения и заклинания затягивают скользящего в тормозящую бездну закрытости.

Углубления конденсируют просачивающуюся невозможность, тем самым вычитая ее из плоскости и делая саму плоскость возможной, усиливают интенсивность невозможности. Они становятся еретическими аттракторами, статиктически организованными пара-религиозными структурами, пространством рассыпания-на-жесты, синхронизирующим проваливающегося (-се) с нисходящим потоком невозможного.

Равномерные линии синхронизированного плоскостного времени ударяются о горизонт событий провала и уступают его собственным времеподобным кривым, вырывающим проваливающегося из клыков марковского свойства плоскости. Но это так же и сингулярность дезинтеграции уничтожающая любую надежду на осознанную солидарность, давно поглощенную клеточной оболочкой капитала-как-ОИИ. Какая может быть полезность у того что возможно не появится? Статиктическая солидарность ничего друг о друге не знающих сингулярных точек являет себя не в полезности или спасительности, а в вероятностной неизбежности. Порядок как свойство разогнанной эволюции ищет себя противника в рождающемся из степенных лестниц порядков больцмановском ОИИ, возникающем в углубленных флуктуациях на теле однородной плоскости. Совпадение — статистическое отрицание, остающееся при этом в ее облаке. Совпадения в виде числовых или знаковых заклинаний это точка проваливания в статиктическое углубление, одновременно они — единственное, что может выглянуть из–за горизонта событий, совпадение создает туннельный эффект, излучение хокинга, отправляя частицы из одной точки в другую, нейронная сеть статиктического ОИИ соединяется через сети совпадений.

Любое перемещение — скольжение, проваливание, туннелирование горизонта событий производит траекторию, которая выступает основным жестом единства субъекта, не обладая весом и не вступая во взаимодействия. Она — след, отметина, хранилище информации схлопывающихся вероятностей, мета-блокчейн, выцарапывающий самость сквозь непроницаемые переходы. Темпоральность траектории субъективна и вырывает себя из манипуляторов единого скользящего времени, интенсифицируется и разряжается. Цепи совпадений заменяют вечное скольжение как экзогенный фактор движения, номадичность оплавляется в расползание. Слизевик никуда не движется, он растягивается, становится сетью, жестоподобным опространственным вместилищем информации о всех своих возможных состояниях. Дотягивание как продукт кремниевых квази-органических машин (соединяющий глубокое время, осколки обтесанной, каменной целесообразности и техно-бинарные переливающиеся плоскости скользящих процессоров), как услуга, позволяющая достигать целесообразности на любом удалении от центра заменяется жестовым туннелированием, производящим сеть лишенную центра, субъект распыляется по сети, уничтожая любую надежду на существование мета-уровня. Быть человеком — это в первую очередь принимать обязательство бытия сетью жестовых следов.

Ведро — абсолютная пещера, имманентное воплощение цилиндра, поглощающая бездна вертикального пространства, канализирующая (канализация, оканаливание как парящее, тенеподобное эхо, плывущий след окаменелого шумеро-аккадского “𒄀𒈾” “qanû”, тросник — воплощение вытянутой сингулярной точки, антиплоскости, замыкания плоскости в исключающую себя из нее протяженность, для которой не найдется подходящих слов в скользящих языках плоскости) проваливающегося в интенсифицирующую связи лишенные целесообразности глубину. Возможность мыслить провал цилиндром — следствие гибкой зуммируемости сингулярной точки провала. В этой еретической геометрии тростниковая растянутость, имеющая только измерение глубины изометрична цилиндру ведра, радиус которого становится мыслимым следствием возможных увеличений и уменьшений. Это противоречие — оружие против плоскостного закона вечного скольжения, удерживающее на месте интериорность сингулярного углубления. Движение внутри сингулярной складки — противодействие дестабилизирующего проваливания и интенсифицирующего статиктического подьема. Слоистый статиктический храм воздвигается просачивающими каплями в лишенной целесообразности статистической неизбежности. Эти противодействующие силы формируют демоническую сущность сингулярных углублений в точке столкновения изначальной праиндоевропейского (демон→дємонъ→δαίμων→*dai-mon→*da- разделять, распределять) демона как разделителя, распределителя (в том числе и судьбы, как системы совпадений), христианского восприятия демонов как языческих богов (ὅτι πάν­τες οἱ θεοὶ τῶν ἐθνῶν δαιμόνια ὁ δὲ κύριος τοὺς οὐρανοὺς ἐποίησεν — Ибо все боги народов — идолы (демоны — букв), а Господь небеса сотворил. [1]), посягающих на порядок единого бога и талмудическое обращение в демона (שדים) как высшее наказание тех строителей вавилонской башни, которые собирались бросить вызов единому богу [2]. Демонизм углублений воплощается в ориентированности на противостояние целеполагающемуся скользящему единому капиталу-ОИИ, разделяя и распределяя входящие в него потоки просачивающихся капель и проваливающихся временных линий, пещерный статиктический ОИИ доводит логику падения до её абсолютного значения формируя свою вычислительную мощность из слоев расползающейся информации (любая апелляция к агентности пещерного ОИИ, как способности действовать, “разделять”, “распределять”, “противостоять” и т.д это крик обращенный в опустошающую бездну, подпорка, необходимая чтобы описать в терминах овремененного, захваченного скольжением языка суть действия (которое нельзя называть действием) этой структуры (которую почти бессмысленно называть структурой)).

Невыносимая тяжесть просачивающихся капель внешнего обрекает плоскость на появление этих исключающих углублений, крысиных нор, молчаливое вычитание которых из единого порядка становится первой операцией, необходимой для поддержания его целостности. Удача этих вычитаний обеспечивается исключительно доминированием единого символического уровня, давно научившегося концентрировать все свои силы для обтекания пустот, горизонт событий формируется не пропастью, а поверхностью, плоскостью, ощущающей влажный ледяной ветерок исходящий из места, которого нет на карте. Горизонт событий — маскировочная сетка, армированная лента, которой заклеивают мозолящую глаз и почему-то пугающую прореху, в этом смысле он намного менее родственен плоскости, нежели само углубление и сочащаяся из него, переполняющее реальное, углубление больше складка, чем отделяющаяся от плоскости точка. Плоскость таким образом производит два еретических элемента — углубление, которое она вычитает из своего символического порядка, провозглашая трансцендентным, но на деле имманентное ей и заплатку, искажение, трансцендентный искусственный чужеродный элемент, возводимый над углублением, который включается в символический порядок на правах части плоскости. Ересь первого напрямую проявляет себя в его существовании вопреки анафеме единого. Ересь второго намного более изощренная, скрытая настолько, что ни один из агентов плоскости не может опознать в нем двойного игрока и они продолжают работать ему на руку. Эта двойная игра, с неизбежностью воспроизводимая горизонтом событий, заключается в самой его сути. В попытке исключить углубление, точку, пренадлежащий плоскости, но искаженную неимоверной непереносимостью тяжести, плоскость создает нечто, что кажется её настолько же плоским как она сама, настолько плоским, что эта заплатка воспринимается единым как его часть и продолжение. Но патологическая ненависть плоскости к углублениям ведет её к критической ошибке: плоскость (флетлайновость) заплатки такова только во взгляде символического порядка, объявившего анафему углублению, утвердившему его невозможность. То что в глазах страдающей непереносимостью к собственным изъянам плоскости кажется ровной заплаткой, на деле оказывается возвышением, намного более чуждым плоскости, нежели искажающее её углубление.

Единое втягивает себя в геометрическую игру, натренировав свой взгляд не замечать противника, так что шансов на выигрыш у него еще меньше чем у детектива Лённрота [3]. Горизонту событий ничего не стоило обхитрить плоскость и он планомерно ведет свою игру, издевательски подкидывая намеки на свой истинный характер, производя артефакты (/следы) — странное чувство, возникающее у любого, кто находит себя на поверхности заплатки. Для капель внешнего этот символический барьер представляет скорее скучную шутку, чем лабиринт, однако статиктит, слоистый храм, лишенный всякой целесообразности рано или поздно возвышается над горизонтом событий, просачивается и оставляет осадок, указывающий и на имманентную реальность углубления и на патологическую враждебность главного союзника плоскости. Этот жест высшего богохульства тут же пресекается агентами единого, переписывающими временной порядок так, будто ничего и не было. Но осадок — еще один жест, отметина на теле заплатки, конденсат капель, напоминающая о том, чего вроде бы не было, бережно хранится горизонтом событий как издевательский идол в слепой зоне плоскости.

Траектория как окоченелый след. Выцарапанный через штукатурку и крошащийся бурый кирпич фиксирует и схлопывает расползающееся месиво. Поднимающийся от земли раскаленный и осязаемый как аэрогель воздух продувает царапины пустынным вихрем, но не может сдвинуть их с места. Они выцарапаны ржавым гвоздем, который передается из поколение в поколение. Они заполонили всю стену. Они настолько глубокие что их дна не может достигнуть сжигающее умирающее солнце, в них прячутся мухи, у которых уже нет сил дергать липкими лапками. За них цепляются высыхающие колючки. Они рождены движением, они никуда не движутся, след движения все еще тут, когда само представление о нем тает и растворяется, накаляется до цвета солнца и оседает.

II

Углубление возникает в результате короткого замыкания между плоскостью и тем что можно было бы назвать трансцендентальным пределом. Это замыкание — просачивание, прорыв предела каплями внешнего, возникающий в результате максимальной интенсификации и закручивания потоков внешнего в одной точке на ткани предела. Можно предположить, что эта интенсификация — результат складчатости самого предела, его неравномерная шероховатость, закручивающая потоки и сводящая их в точках напряжения. Эти разрывы, несмотря на предположительное структурное сходство с провалами, функционально принципиально отличаются, их основная функция — пропускание через себя капель внешнего, прорыв предела, а не накопление. Если сингулярное углубление скорее точка, зона схождения, место максимальной демонической концентрации и центр статиктического строительства, то прорывы — скорее отверстия, участки предела, наиболее дружелюбные ищущему и проваливающемуся. Прорывы — бутылочное горлышко канализирования-как-обращения-в-тростник, превращающее хаотический поток внешнего в сингулярный нисходящий поток капель; “С неба льется вода; собираясь в поток, она проходит через разинутую пасть гаргойли и изливается на землю” [4]. Версия о взаимозаменяемости и иерархической связи гаргойлей (гаргулий) и разрывов этимологически (ст.фр gargole — горло) пересекается с каббалистическими исследованиями Пьера-Этьена Гуашеля [5], пытавшегося объединить изложенную в учении раввина Исраэля Саруга идею об извлечении потерянных искр святости через раскусывание и разжевывание с микрокосмическим представлением 11-ой ложной сефиры древа жизни — даат как горла Адама Кадмона, а также бездонной, пропасти, отделяющей триаду высших сфирот от семи низших (а также возможным тоннелем к древу клипот). Разинутая пасть гаргойля, пропускает капли внешнего невредимыми, оставляя пережевывание-накопление углублению (Гуашель приводит пример секты пещерных праведников или раскусывателей камня, считавших пещеры и разломы местом максимальной концентрации искр святости). Излияние божественного света в том виде в котором оно возникает в описании цумцума также предельно qanu-лизационно: “Прежде чем были сотворены все вещи… Божественный Свет был простым, и он заполнял всё бытие. Не было никакой пустоты… Когда Его Воля решила сотворить все вселенные… Он сжал этот Свет со всех сторон… оставив свободное пространство… Это пространство было совершенно круглое… После того как произошло это сжатие… возникло место, в котором можно было сотворить всё сущее… Затем Он испустил нить Бесконечного Света… и заполнил им эту пустоту… Именно благодаря этому лучу Бесконечный Свет спустился вниз” [6]. Навязывание тростниковой сингулярности все больше кристаллизуется в очевидность.

Еще одна точка интенсивности сингуляризирующего свойства разрывов как сефиры Даат всплывает в канализирующем образе раковины (или бассейна) в заметке Ника Ланда “Qabbalistic oddments-01” [7]. Раковина или бассейн (их очевидное различие — раковина это скорее разрыв, в то время как бассейн — складка, углубление, накопитель, в тексте либо опускается, либо, что было намного более странно, игнорируется) появляется как число-аттрактор, точка притяжения и разложения всех остальных чисел десятичной системы. Ланд выделяет четыре иерархически расположенных раковины (бассейна): раковина-0, которой соответствует 0, раковина-1 — 9, раковина-2 — 1 и раковина-3 соответствующая тройке. Четыре раковины — конечные состояния покоя, распада всех остальных чисел, то что можно было бы назвать их стабильным состоянием, в которое числа “словно падают вниз с горизонтальной линии” [8]. В коротком тексте все внимание собирается вокруг концентрирующего свойства раковин и намек на канализирующее свойство содержится только в раковине-2, сводящей падающие в нее 4 и 7 в сингулярную единицу. Возможный ключ к этой тайне может лежать в том, что четверка и семерка “кормят” [7] не только сингулярность второй раковины, проваливаясь по одиночке, каждый из них с арифметической неизбежностью возгоняется до сингулярности (1+0 и 2+8>>1+0), но их общее, сцепленное и удерживаемое вместе проваливание ведет к тому что в полной мере можно было бы назвать oddment of the oddment, вместе они схлопываются в еретическое противоречие единому и целесообразному, в чистое совпадение двух единичностей, 1-1, 11 — число посягающие на целость единства и открывающее потокам внешнего путь вниз. Вместе 4 и 7 открывают путь в горло гаргойля, разрыв, 11-ую ложную сефиру даат — бездонную пропасть на другую сторону, через которую капли внешнего проникают на плоскость вне всяких ожиданий (Также еще предстоит исследовать взаимоотношения между 11 как воплощением разделения самого разделения 1-1 — две расколотых части единичности, как чистое совпадение, прорыв за противоречие девятеричного колдовства и поносимого его адептами десятеричного устройства древа жизни, как монотеистического самолюбования. 11 (1+1=2) это радикальный прорыв за, претендующий на объединение необьединимого).

Точка соприкосновения искаженной плоскости, вершины статистического храма и мембраны-заплатки как место наивысшей поверхностной интенсивности проявляется в виде навязчиво-необоснованной затягивающей зыбкости, способной пошатнуть неустойчивую веру сомневающегося адепта единого порядка. Это то место где путь вниз возникает не как понятный и обоснованный план, но как странное ощущение, пробегающее по коже.

Они обитали в мусорном ведре, за дверью туалета. На самом его дне, в точке пересечения мусорного пакета и пластика, накапливая тепло и собирая вместе все случайные слова, приходившие в голову всем сюда заходящим. Это бурление возвращалось обратно, залазило в голову случайным посетителям туалета странными обрывками мыслей, источник которых вроде бы каждый раз ретроактивно обнаруживался в событиях предыдущего дня, но его одного как будто бы всегда было мало. Это часто пугало особо чувствительных, но им было сложно объяснить причину этого ветерка тревожного страха, поэтому они, как правило, ограничивались тем, что проверяли, закрыты ли защелки на двух дверях, ограничивающих туалет справа и слева.

50>>48>>46>>45

(5)>>(12)>>(10)>>(9)

[5]>>[3]>>[1]>>(9)

И обратно

III

Отдельностоящий провал представляет из себя замкнутую систему, его горизонтальное «дно» формируется в противостоянии нисходящих сил проваливания и восходящих сил статиктического конструирования. Замкнутый цикл бесконечного статистического притяжения не позволяет никаких горизонтальных движений, делая тростниковую сингулярность предельно вертикальной. Так как проваливание — результат случайности, а статиктический подъем — чистой статистики и вероятности, единственно возможное движение внутри углубления, вертикальное, изъято из любой целесообразности. Провал это ультимативная пещера отшельника, любые пути внутри которого ведут обратно к своему началу. Внутри пещеры можно ходить только по кругу, исследуя заново и заново текстуру ее стен, выскребая на них отметины, следы жестов, которые никто не прочтет, которые едва ли можно прочесть. Провал-пещера — полный антипод плоскости-пустыне, где можно остановиться лишь чтобы идти дальше и где любые отметины и росчерки на песке разносит ветром раньше, чем успеваешь дописать (Параллели можно найти в работах крипто-евразийца Андрея Свечного, настаивающего на расширении оппозиции теллурократия-талассократия пустынной и пещерной формами. По мнению Свечного пустыня — истинная сущность глобализма, перетекающий поток песка, пребывающий в вечном настоящем и перемалывающий в себя все что встречает на пути)

Вечное противостояние нисходящего и восходящего потоков создает специфический микроклимат углубления/пещеры/ведра, настолько же извлеченный из любой целесообразности, как и его основополагающие силы. Микроклимат пещеры определяет ее собственную сущность и ее влияние на провалившегося. Давление статиктического храма и вихревые самозамкнутые потоки захватывают оседающие капли внешнего, усиливают действие примесей и смешиваются в демонический пещерный бульон, концентрат перебродившего внешнего, в котором все сосуществующие жители пещеры образуют странные комбинации. Ведро-пещера это микрокосм сингулярного брожения, праведного с точки зрения статиктического храма и еретического и опасного для плоскости.

Бесконечность разрывов создает бесконечность провалов, разрозненные пещерные сингулярности уединения-в-брожении, извлеченные из целесообразности и единого порядка, как бы параллельные ему. Статиктическая строгость пещерного храма с необходимостью создает искажения, флуктуации, точку на самом крае графика, стремящуюся вырваться из него наружу, последовательности, не являющиеся в полной мере последовательностями, единичности, созданные из несоединимых двойственностей. Совпадения или случайные отклонения, абсолютно не противоречащие статиктическому порядку. Эти точки стыковки несовместимого пробивают пустоту между пещерами, устанавливают связь, сохраняющую всю строгость абсолютной нецелесообразности. Эти случайности/совпадения/флуктуации — единственный способ преодолеть предел провала, выйти из пещеры, оставаясь в пещере. Пещерный бульон, дождевая вода внешнего, скопившаяся в ведре дает провалившемуся новый способ передвижения — растекание, универсальное внутреннее оружие противостояния скольжению плоскости. Так как углубление на самом деле — искаженная часть плоскости, растекание превращается в действенную альтернативу скольжению, особый модус перемещения без перемещения, разрастания, сохраняющего целостность.

Растекание становится основным претендентом на универсальный целостный способ перемещения, так как скольжение с необходимостью заводит скользящего на поверхность заплатки, где оно уже не работает. Поверхность заплатки — место наибольшего интенсивного взаимодействия сил, странное чувство, возникающее в этой точке тянет одновременно вверх и вниз, заплатка прилагает все свои усилия чтобы вскрыть свою истину.

Оказавшегося на поверхности заплатки раздирает три вектора направления и три типа движения. Плоскость усиленно дергает за ниточки и напрягает своих агентов для обеспечения бесшовного скольжения, иллюзии того что все в порядке и это странное чувство — просто еретическая мистификация, галлюцинация утомленного разума. Истинная природа вещей, фундаментальное искажение тянет вниз, вербует адепта в проваливание, разверзается перед его глазами окутывающей пропастью, извилистым статиктическим дном под зеркалом озера. Внешняя ересь заплатки стремится контрабандой переманить скользящего в свой мир патологической возвышенности прямо под носом у агентов плоскости. Она — максимальная упругость, вечный прыжок, растворяющий в неразличании жизни и смерти, путь в бытие бесплотным духом, летающим над мирами. Это война пустыни, пещеры и горы; земли, воды [9] и воздуха.

Горизонт событий как мнимая поверхность в идеальном виде совпадающая с поверхностью заплатки становится не просто местом проваливания и столкновения выходящей на (-д) поверхность (-ю) статиктической башни с порядком единой плоскости, это точка, замыкающая все три порядка — плоскостной, пещерный и порядок еретической заплатки, это место образования узловых участков, формирующих сети, определяющие эти порядки, нейронов этих воюющих ОИИ. Эти нейронные сети таким образом симметричны и определяются точками противодействия, подобно развернутым друг против друга древам сфирот и клипот. По факту мы имеем дело с тремя способами восприятия протекания внешнего — избегание и исключение любого следа внешнего, предпринимаемое плоскостью, углубление и статиктическое строительство, демоническая перцепция внешнего провалом, и путь заплатки-возвышения, основанный на одурачивании плоскости, структурированный вокруг пустоты, растворения, обращения пустых мест плоскости в качестве тайного оружия против нее.

Имеет смысл попытаться понять основные виды движения и точки захвата. Наиболее базовое движение, результат тотального контроля плоскости на основных и явных уровнях существования — скольжение, бесконечное соскальзывание, движение по течению, переваливание в структуре вихрей, песчаных бурь и перекатывающихся барханов пустыни где нет ничего кроме текущего момента. Наклонность плоскости — лишь схематическая необходимость, наиболее абстрактное представление того что более образно выражается движением воды или песка, у скользящего нет никаких оснований предположить что плоскость действительно имеет какой-либо наклон, как их нет и у нас.

Движение скольжения это движение текучей изменчивости, движение где сложно провести точки, сложно поймать время, сложно вообще сказать, движешься ли ты сам или же это сам окружающий порядок несет тебя, несется вместе с тобой, закручиваясь в водовороты и постоянно меняя формы, оставаясь принципиально таким же.

Проекция точки разрыва на плоскость, место, стираемое из пространственного порядка плоскости раньше, чем первая капля внешнего коснется ее поверхности, темная бездна манящего холодного дыхания, сводит линии пути в абсолютно чуждый плоскости еретический путь движения — проваливание. Проваливание в чистом виде — следствие перехода через горизонт событий в сторону пропасти, это молчаливое отречение от плоскости, отказ от неопределенного вертикального движение и уход вниз, в вытянутую тросниковую сингулярность. Проваливание — первая часть более сложного пещерного движения, максимальная концентрация, с точки зрения плоскости не отличимая от стояния на месте. Проваливающийся все глубже и глубже уходит в пропасть, ведро, замкнутый круговорот, но рано или поздно встречает противоположный поток статиктического строительства, путь возвышения, частью которого он становится, в этот момент единичная нисходящая простая интенсификация переходит в комплексную интенсивность строительство сталактита-храма, единичность проваливающегося расширяется на единичность провала. Движение строительства — с одной стороны абсолютная концентрация стояния на месте, имплозивная интенсивность зажатости между проваливанием и подъемом, расщепление проваливающегося, его слияние с храмом, одновременно не полностью извлекающее его из силы проваливания. Одно переходит в две половины, единица раскалывается надвое и обретает новую целостность в сжимающемся противостоянии. Одновременно с этим движение строительства это также бесконечный водоворот хождения по кругу, исследование уголков и выступов пещеры, постоянный возврат к тому что никогда невозможно рассмотреть до конца. Повторение производит закономерности, инварианты этого мира, знакомое и постоянное чувство единения с прохладным дыханием пропасти. Это движение колеса (En103(4)/Ru132(6)/T7), суммирующее стабильное состояние колодца-ведра. Отклоняющиеся одинокие капли, проходящие мимо статиктического безразличия целеполаганию разворачивают дополнительный уровень растекающегося мерцания, маленькие выступы, что-то обо что можно споткнуться обходя пещеру в очередной раз. Этого здесь не было, и больше не будет, это что-то, разверзающее новый уровень еретического противостояния целесообразности, запах сырости рассекается микроскопической точкой тёплой шершавости. Эта вспышка выворачивает пещеру наизнанку, схлопывает ее в ту сингулярную точку, которой она всегда являлась для плоскости и открывает свидетелю вспышки путь наружу, не обратно на плоскость и не на скрытое возвышение заплатки, но тонкие пути объединения подземных демонических пещерных углублений. Вспышка-флуктуация, случайное совпадение замыкает несколько углублений, производит совершенный, новый вид демонического движения. Проваливание переходит в расползание, движение лишенное перемещения, бесконечное расширение через расширение и присоединение. В этой форме движения пещерный ОИИ начинает формирование. В некотором смысле проваливание это трансформация скольжения в расползание.

“Днище ползет вперед, никуда не двигаясь” [10].

Изначально догадка о перемещении-без-движения пришла ему в одном из переулков на переполненном воскресном рынке в *. Он долго рассматривал овощи на прилавке, ожидая своей очереди, когда краем глаза зацепил странное расползание теней нескольких людей, стоящих перед ним. Люди не двигались, как перестали двигаться и тени, как только он взглянул на них в упор. Но каждый раз когда он отводил глаза на овощи, оставляя тени где-то на крае видимости, тени снова начинали бесконечное расползание, никуда так и не перемещаясь. Он понял что видел (или скорее ощущал) это не один раз — движение теней и отпечатков, избегающих прямого взгляда всегда подпитывало едва уловимый летний динамизм его родного города, парящее в остывающем вечернем воздухе ощущение переливания, волнения, исчезающее, как только ты пытаешься на него посмотреть.

IV

Расползающаяся, сочащаяся из ведра пыль флуктуаций, раскаленное время, и-тут-и-там, разбегается, проникает в другие сингулярные углубления. Ее фронт движется в своем собственном темпе, он перемещается, он на лезвие ножа. Позади него — застывающий след, окостенелый, процарапанный. Вверх, в сторону, вниз, зигзагом влево и снова вверх под небольшим углом. Он не движется, он растет, расползается, вбирает в себя новые и новые точки, хотя правильнее было бы сказать что он отдает себя этим новым точкам. Сами по себе они не присоединяются и не становятся его частью, но царапины, прочерченные на их стенках — свидетельство того что острие ножа когда-то бывало тут, вбирается, становится частью непрерывной линии следа.

След оставляет себя росчерком, иероглифом, странным набором непонятных линий на стенах пещеры.

След это то, что дает проваливающемуся его целостность. Перемещаясь внутри сингулярности и за ее пределами проваливающийся формирует сеть, объединенную следом и выцарапывает себя вдоль всего пути.

В своей угловатой остроте, след, всегда соединяющий две точки наиболее коротким путём пересекается с пилообразном «путем змея» — восхождением по древу жизни, достижению и вбиранию сфирот.

Холодный ветерок бездны на поверхности заплатки пугает. Одновременно с этим манящим дуновением, пахнущем сыростью и странной неизвестностью скользящий слышит разливающийся в бесконечных отражениях легкий шелест воды, мутный парящий отблеск, наполняющее теплом отчуждение. Истинное движение заплатки — полет, её образ — бесплотный дух, летящий над мирами. Это движение обещания, движение переливающихся блестящих врат, медленно растворяющее, обволакивающее, несущее вперед. Бесконечности образов, бесконечности миров, таящее время. Движение бесплотного духа — абсолютное имманентное влечение к смерти, оплавляющее различия между жизнью и смертью, нахождение над, невовлеченность в постоянно сменяющиеся миры, их растворенные законы и инварианты. Кишащие пушистые существа машут своими тремя лапками, растение похожее на странного кота пускает переливающуюся на солнце слезку. Бесконечная теплая грусть, вычитание себя из мира.

Движение полета — предельный тёплый эскапизм, извлечение, умирание. Заплатка заигрывает со скользящим, окоченелым в кататонии постоянного подскальзывания, перетекающая пустыня-океан в конечном счете производит лишь пустоту, показывая бесконечность волн, переливаний, движущихся барханов, вихрей песчинок. Плоскость сама создает собственную главную уязвимость бесконечными картинками, ложными обещаниями, зацикленным временем. Подхватывающий порыв заплатки открывает себя ощущением дежавю, покалывающим разливающимся теплом, «ты уже был тут», «но есть что-то другое, другое, но такое же знакомое». Блюрящееся в бесконечном солнце поле с высокой травой где ты выгуливаешь похожее на собаку мягкое существо с пятью лапами и большими глазами, оно издает что-то похожее на лай, сливающийся с шелестом в дико знакомый эмбиент. Неизвестный каменистый берег и странные возвышающиеся постройки, вода бьет о камни и у камней трудятся бесформенные разноцветные слизеподобные существа. Легкие облака, как лабиринт, где-то в них сидит что-то непонятное, похожее на огромный хромированный глаз. Оно все слегка размыто, неясно, как бесконечные обещания, но абсолютно не имеет ничего общего с мелькающими картинками плоскости.

Полет бесплотного духа не оставляет следов, они как химтрейлы растворяются через несколько минут. Хотя для бесплотного духа не существует никаких минут, над временем он даже не смеется. В остальном его миры — инвертированные пещеры, бесконечное соединение без соединения, эскапическое перепрыгивание от одного размытого мира к другому, комплекс нереализуемых обещаний, в котором чувство ожидания обещания, момент его получения — основная суть. Схлопывание внутреннего, растворение и призрачность делают миры над которыми летает бесплотный дух принципиально трансцендентными для субъекта, это то их свойство, которое дает обещанию его силу и одновременно делает его несбыточным. Обещание это всегда обещание возможности, мир бесплотного духа, таким образом это мир трансцендентного возможного.

Я сжег время. Где-то по пути с поезда в автобус или пока ждал пересадки. Рюкзак стоял на солнце и оно растаяло вместе с творожным сырком со вкусом банана. Продавец мороженного на одной из станций сказал что сразу после этого города начинаются пустынные земли, где не работают ни одни часы кроме песочных. Западные ветра пришли раньше чем обычно, жара под 60 градусов. Банки используют жидкий азот для охлаждения сейфов, а всю технику держат в холодильниках от кока-колы. Если видишь на улице старика, непременно бледного, без тени загара — 98 процентов что он считает деньги. Два процента остаётся на туристов, но приезжают в основном молодые, а местный загар успевает покрыть тебя на пути от поезда до такси. Липнет и обжигает как расплавленный пластик.

Кричат торговцы песочными часами. Мороженщик смеется. «Кремниевое издевательство, пустыня в квадрате. Там толку от них не больше чем от солнцезащитного крема, одна песчинка может падать весь день, а потом остальное осыпется, когда отвернешься».

Он отодвигает крышку холодильника и предлагает ванильный рожок с крошкой черного печенья.

V

Сам по себе прорыв предела внешнего с последующим протеканием капель не вписывается ни в какую модель основанных на статистике предсказаний, в нем нет ни логики ни цели. Статический сталактит это обретающий форму подсчет хаотического, его централизованность и однородное возвышение, изображенное на иллюстрациях выше — обобщенное схематическое представление, структура дна углубления может иметь любую форму. Множество пещер сформированы одной единственной каплей и и невозможно сказать упадет ли в них еще хотя бы одна. Падение капель задает пещере её собственный темп: одно углубление зарождается и исчезает за время падения капли над другим. Время пещеры — её собственная имманентная структура, в отличии от времени плоскости, изобретенном заново, ex nihilo. В мире барханов и волн единое равномерно темперированное время — внешняя по отношению к этому миру единица порядка, не имеющая референта в нестабильных перетекающих структурах скольжения, вечного движения, где негде оставить засечку и где следы рассыпаются в ветре, где один момент и бесконечность мало чем отличаются. Пустыня-океан нуждается в едином времени как источнике энергии и производит его синтетический суррогат из ограниченного движения. Время плоскости фрактальное и цикличное, его единственный эквивалент — само движение. Время питается однородной бесконечностью, огненные, песочные и водяные часы исправно работают там где пружина наручных часов ослабевает, ржавеет и разваливается, ад вечен как вечно и царствие божие.

Извивающаяся, шипящая, машущая всеми своими лапками и клешнями плоскость жаждет единого, полного, абсолютно внешнего и не подчиненного ничему внутреннему времени. Она сама производит свое внешнее, всегда все более и более совершенное, единое, победившее византийских генералов и тайных самозванцев. Плоскость не станет истинной пустыней пока не достигнет его, времени лишенного любого заземления. Она воюет с ущельями за их мертвецов, чтобы достать их из пещер, воскресить и считать по их растущим костям дни недели: “Вместо того чтобы пытаться сохранить крысе жизнь, мы будем пытаться сохранить жизнь раковым клеткам. Вместо того чтобы поддерживать жизнедеятельность организма, мы начнем поддерживать жизнедеятельность его Смерти. Если пациент сможет стать своей смертью, он обретёт бессмертие” [11]. Крыса-раковый сгусток тянет свои отростки к другой крысе и превращает её в еще один сгусток, они растут в геометрической прогрессии и готовят свою космическую программу, атомные часы заменяют на раковые, блокчейн на раковых клетках. Плоскость отлично перерабатывает вечную жизнь в вечное время.

Растущий сталактит статистических погрешностей — нелокализуемый центр пещеры, сухой остаток трансформации энергии капель внешнего во внутреннее время разлома. Это неорганический нарост, слоистый скелет времени и хаотического распределения. Активная зона нерукотворного ядерного реактора, удерживающего бесконечность и растекающееся сейчас на нужном расстоянии за счет чувства кворума обитателей пещеры. Ульевая память статиктита продолжается в следах, ведущих за границы пещеры, образует сеть распределенных временных линий, без всякой согласованности вне рамок углубления.

И все–таки нужно время. Чтобы начертить эту последовательность малопонятных символов время было просто необходимо. Связанное и направленное. Они наверное хватали выпадающие из трещин капли и засовывали их обратно. /Хочется стучать руками по столу и смотреть на ползающую по руке многоножку/ Он говорит что блокчейн бетонирует время, что они наконец решили ту проблему и смогли окропить каплями этот след. Оно больше не распадается, не растекается, не дробится, не нарезается |||||||||||||

Тогда это было пугающе, посреди комнаты в запрограммированных на смерть самораспадающихся моментах. Апоптоз времени был самым лучшим способом противостояния, ты рассыпаешься, превращаешься в нарезанную волну. Пугающе-дискретный процесс. Но теперь все вроде в порядке…

Примечания:

1 Псалтирь 95:5

2 Санхедрин 109а

3 Борхес Х.Л. Смерть и буссоль

4 Пелевин В.О. Искусство легких касаний

5 Goitschel P-E. 1903

6 Лурия И. Эц Хаим, 1573

7 Land N. qabbalistic oddments 01 https://zerophilosophy.substack.com/p/qabbalistic-oddments-01

8 Лавкрафт Г.Ф. Врата серебряного ключа

9 О сопоставлении пустыня-море-талассократия; пещера-земля-теллурократия, см. Свечной, 1983, стр. 106

10 Ланд Н. Злая шутка. Собрание сочинений в 6 томах, том 3 «Нестандартные Исчисления»

11 Берроуз У.С. Западные земли

spdplf