— Оказывается, мне сказали, что я недавно вернулся из одной страны. Там была конференция — правозащита, защита от взлома, интернет-секьюрити, не дать ему расплыться по коду, техническая безопасность, не-сбор данных без моего согласия, ты знаешь, — на том конце и тишина. — Вы, что, говорят, забыли? Вас взломали? — смеются.

Он ходил в двух комнатах, и каждое отражение взламывало его взглядом, лучше он отворачивался. В руках телефон, так и запишите.

— Вас что, взломали, стерли память? Честно, я так и думаю, что да. Тогда они сказали: вспомните, мягкое солнце, даже размякшее, такого вы здесь в это время года не встретите.

— Мне запретили покидать квартиру, дверь опечатали. Мне приносят продукты, меня удалили из беседы дома (о чем теперь дом беседует сам с собой? — спросил он в сторону, шёпотом, но она его услышала). Да, я не смогу быть с вами и выступить, но давай я запишу видео. Вам одобрили заявку, митинг, шествие, пикет? На этот раз они сами себя переиграли. Ведь я играл в Silent Hill, я знаю, что мне делать дальше.

— Не боишься? Как твой загар? Не забудь залепить веб-камеру, если ещё этого не сделал, — посоветовали ему с того конца провода. — Это всё не важно. Мобилизация. Кстати, — голова структуры ненадолго показалась, — а ты видел билеты? Мы с тобой не общались два года, ты не у той спрашиваешь, я не опора, не зацепка, не несущая. Какое большое слово.

— Рой стены, уже многие так делают, переползай в соседние квартиры, оказавшиеся на другом конце города — ты успел о них забыть, а они — о тебе.

— Рой стен? Они трещат, как африканская саранча? У меня помехи, я тебя не слышу. Я сдохну тут от голода. Я знаю, как меня едят. Тебе навязали память.

— Это всё уже не важно. Мобилизация.

— Это лишняя мера. Вывернутой наизнанку, возвращение старой конспирологии.

Мне хлопали, когда я закончил речь, мимикрировав наизнанку под их язык. Затем раздался тихий взрыв, и дом накренился. Из соседних квартир посыпались люди, но мне никто не открыл (основание сместилось). Я видел их из окна двенадцатого этажа, далеко внизу. Ещё один тихий — и посыпался.

— Кошмар, правда?

 — Хоррор. Это называется хоррор.

***

С тех пор я проснулся, и действую будто под невидимой записью. Я решил: после карантина позову знакомого, и он избавится ото всех камер и лишних устройств в моем доме. Такая у него профессия — подчищать за ними, но и он не дает гарантий, что они не вернутся и не установят все снова.

— Если ты поставишь камеру, — говорит он, — они всё равно не попадут на запись (только на записи они и видны). Перед тем, как прийти, они изучат квартиру и позвонят твоему оператору — глуши всё. Можешь, конечно, спрятать видеорегистратор где-нибудь — я подскажу, где — но и это не спасет, — он не объяснил, почему.

Мой дом разбомбили, в него попала бомба из прошлого мира (это недопонимание времен). В своей квартире я прописывал эмигрантов — из Киргизии, Молдавии, Сирии (последних не существует, кого я обманываю? кого-то точно). Сами они живут в общежитиях, зато с работой им легче, но я слышу, как они готовят на кухне, их продукты уже не вмещаются в мой холодильник, стоят в очереди в душ, говорят минимум на пяти языках — я знаю только два. В моем доме раздался хлопок газа, этажом выше, и он осыпался. Снаряд попал этажом ниже, где родители, они сидели на кухне, их выжгло, сомнений у меня не осталось, дом обрушился — это где-то в Хорошево-Мневниках. Мне здесь сидеть две недели. Говорят, к тому времени введут комендантский час.

Я думал, чем мне заняться. Судя по билетам, я объехал пол-Италии: зачем-то начал с юга, но ведь там не на что смотреть, я всё уже видел в фильмах, затем ещё и ещё — у них плохо получалась история, она не вязалась, но я ею заслушался, она привлекала, манила, дразнила, выбивала из привычного и гнездила, в ней уютно, как в их развороченных мозгах, языке, лёгких, кадыке — намеренно плохо сделана, я слишком сливаюсь с ней, нужна критическая дистанция. Её как будто вырастили в пробирке, на её боках характерные блики, они 1) выдают помехи с освещением в 3-D пространстве, 2) заставляют кожу выглядеть слишком натурально и поэтому — искусственно. Эта натуральность только напоминает о настоящем и мне — о моем друге.

— Я теперь выращиваю истории в пробирках, — сказал мой друг. Летом мы сидели на веранде ресторана, у него не было безымянных пальцев на обеих руках. Как дыра в челюсти, из которой высыпались зубы. В 2015 он поехал собирать истории в ДНР, его вскрыли, вспороли его легенду, она оказалась слишком искусной, слишком детальной для них, таких в мире не существует, три недели держали в тюрьме, лишили пальцев («нахуя они тебе, если у них нет имени?» — лобзиком), продержали ещё два дня и с заражением крови выкинули около больницы. С тех пор он не ищет историй, он выращивает их, уродливые и красивые, намеренно искусственные, — вот как бы я себя описал, если бы вводил, инъекция, себя в рассказ. Искусственные экосистемы, друг мой, за ними будущее, а за нами пришли.

«Я уже в такой экосистеме, — я написал пост и не стал отвечать на недоумевающие вопросы, — её заперли, и она разрушает себя».

Сегодня должна прийти Настя, моя девушка. Вот она. Мы разговариваем через дверь и еле слышим друг друга. Она хочет открыть дверь своим ключом.

— Они сменили замок, даже не пытайся.

— Ты можешь выбежать, когда тебе в следующий раз принесут еду — просто оттолкни курьера.

— Он ведь приходит не один, только с конвоем. Прорву одну защиту — натолкнусь на второй уровень. Я плохой вирус.

— Идиотские у тебя шутки, — говорит она и пропадает, не откликается на имя, как будто её удалили.

По квартире я двигаюсь странно, выворачиваясь всем телом до полной непредставимости, выкручиваю голову и плечи, чтобы меня настоящего не разложили на составные части — единицы, нули — и не перекодировали в алгоритм походки, не поймали сразу же (или потом — когда угодно), если мне удастся выбраться.

Мне предложили странную помощь. Мы списались: он проник в соседнюю квартиру, на этаж выше — не знаю, как, просочился, притворился, он не раскрывает секретов — и оттуда опустил мне камеру в люльке, но его лица я не видел.

— Посмотри, что на ней уже есть, а потом оставь записывать свою комнату, — написал он мне и больше не выходил в сеть целую неделю.

На карте памяти был неудачный дубль его блога — так мне хотелось думать. Он стоит в комнате и держит в руках штатив, снимает своё лицо и что-то говорит, но без звука. Звук появляется всего один раз, он, звук, говорит: «43». Это номер квартиры надо мной, так он писал мне в 16:38. За его спиной в дверном проеме мелькает женщина, наверное, хозяйка квартиры, она на секунду задерживается, но проходит мимо. Он, звук, оглядывается, быстро убирает камеру со штатива, выходит на балкон и велит мне ловить её. Он вытягивает руку, продолжая снимать себя и двигая губами, и роняет камеру, она проносится перед моим окном, я цепляю её, но не ловлю — я видел своё лицо, его смазанный сгусток — её закручивает, дальше водоворот и треск. Камера намокла, с её бликующего корпуса падают капли, продолженное зрение пролилось за экран.

На третью ночь на стенах выступили капли, они не стекали, а ползли вверх. Я проснулся вверх, меня знобило. Чтобы согреться, я поместил себя в их историю, и там грело солнце, такое не встретишь в этом марте. Там ходили гладкие люди, и солнце больно отражалось от их почти зеркальной кожи. В окно было то же самое — я видел осколки линзы невозможной камеры. Зачем-то написал ещё один пост, впитывав туда вымирающие фразы из нашего с Настей разговора. К этому моменту их уже нет в живых — я не боюсь, что так говорят про отделенных (отдельных) людей, а не про целые виды. В комментариях она ответила, что у меня закрыты личные сообщения, и ей приходится здесь: «Я заберу свои вещи, когда тебя откроют».

Сначала я думал, меня заперли, чтобы я не выступил на митинге. Наверное, они тоже так думали, но это потеряло смысл, и началась новая игра. Люди, попавшие на запись, были шероховатыми, сепия, поврежденная пленка, сжатые, выпрямленные, скомканные, разглаженные, они подходили к камере и археологически ей интересовались, сквозь собственные слои изображения. Я снимал эти слои в редакторе, я думал, что это его шутка, мягкая, ненавязчивая, как софт, они спали в моей постели, но было совсем не страшно, мы просто играли. Я был персонажем, перед сном я перетащил себя в редакторе к входной двери, а на утро очнулся перед ней, ломило застуженную спину. Я захватил персонажа курсором, пропустил его сквозь сжатые двери и стены, вывел в черное, ещё не прошедшее рендеринг пространство за квартирой. Хотел отпустить там, но засомневался и вернул на место, за рабочий стол. К нему подошел мой знакомый, над его головой появилось облако с сообщением:

— Я заметил, сейчас многое течет во все стороны сразу, растекается, расплывается, но это не единственное объяснение происходящему.

Он подходит к стене и взаимодействует с ней. От стены отваливается влажный кусок — стены размякли от влаги.

— Следи за ресурсами: дерево, золото, нефть, мельдоний… Нет, полоний — я плохо разбираюсь в лекарствах, это не мой профиль, — он сам не понял, что сболтнул, и заглянул в моего персонажа: — Такой молодой, умер от остановки сердца, заперто, никто не смог помочь. Он тоже пытается выйти, стучит — как зашел, так и вышел, бах.

В мессенджер приходит сообщение:

— Не бойся, я тестирую нейросеть, только не пытайся с ней заговорить, она — это ты, — значит, прошла неделя, если я верю себе.

Затем ещё одно:

— Если тебе станет плохо, а тебе станет, к тебе не придут. Они попросили меня, и теперь тебе везде, на всех госпорталах и номерах, будут отвечать роботы, мимикрируя под врачей. Хорошие деньги, я не смог отказаться, но вот предупреждаю тебя — пиши мне, если что, я обеспечу медиков и лекарства.

— Или на Гидре спрошу, — ответил я. — Но почему просто не отрезать меня ото всего? Так ведь проще.

— Не знаю, — пожимает плечами его персонаж. — Я не знаю, что у них в голове. Кстати, ты видишь меня в изометрии или в трехмерном пространстве? — и не дав ответить, передает мне что-то: — Спрячь это, — передает мне непредставимый предмет, до которого я сам почти разложился, собрался. — А это тебя подстрахует, — ссылка на программу, экран-обманка. — Когда захочешь выйти, воспользуйся и тем и другим, — мигнул и исчез.

Иконки фиксируют транснациональные, исторические, (не-)материальные, гибридные потоки, распирающие моё пространство. Их перекачивает слишком настоящее сердце. Я уронил ноутбук, его корпус треснул в нескольких местах, пластмасса на экране разошлась, одна линия не совпала с другой, и как в детстве, как банши ворвалась, все залило 3-D моделью. Между системами возник конфликт, по комнатам ходили трассирующие модели без кожи. С ними уже нельзя было поговорить, никогда нельзя было, после неосторожного действия запретили. Но когда я лежал в постели, они стирали лихорадочные капли у меня со лба — моё единственное письмо.

Раздался звонок, звонила Настя. Её голос то отдалялся, то наскакивал, наезжал, прислонялся:

— Как ты себя чувствуешь? — её всё ещё тестируют.

Я не мог ответить. На лицо все признаки отравления, заражения, радиационного фона. Её перебил его голос:

— Я чувствую тебя беззащитным — я забыл пароль, не могу его подобрать, вспомнить, меня взломали, его сменили, сместили, свергли. Ты заигрался в политику, понаписал лишнего, а читал мало: ты растерял по пути полсюжета, пропустил столько записок, не порылся в тайнике, секретные файлы, отчеты, статистика за три месяца. Ты так и не понял, что с тобой произошло, при чём тут взорванный дом, закрытая дверь, радиация, не сработавший в одном месте скрипт, намеки огромные, как сваи, придушить ещё одного оппонента, абонента, о тебе все забыли. Сырая версия — неправдоподобно. Дружок, давай, выкинь себя в окошко, протолкни за текстуры, за текст, воспользуйся багом, выйди, проскочишь на уровень ниже. У Берроуза была машинка-жук, машинка-жук для ебли пальцев, письма, аппаратов, сквозь это — себя, у нас другие жуки. Удали файл «untitled.exe» и обретешь имя. История не всегда удаётся — плохой сценарий, погрешности в коде, воспользуйся ими, трещины в стене, убегай, пробирка лопается от распирающего знака, от бесконечных реакций, не складывающихся в устойчивую структуру. Стены роятся, и беженцы уже на пороге, ядовитые испарения, чистые животные через запятую.

Бета-тест отрицательный. Игра окончена — ты покидаешь, не узнав правды. А что на втором экране?