«Чужие письма», 1976

Режиссер: Илья Авербах

Автор сценария: Наталья Рязанцева

В одной из первых сцен фильма старшеклассница Зина на даче пожилых педагогов читает вслух кое-что из «Евгения Онегина». Кажется, финальный монолог Татьяны. Бабушка-учительница перебивает ее, говорит, что она читает неправильно: слишком громко и слишком эмоционально. Зина благодарит бабушку: говорит, никто с ней так честно не говорит — только хвалят, — а хочется, чтобы говорили честно. Спустя пару сцен Зина едет с дядей — или другом семьи — на озеро и там признается ему в любви. Он сильно старшее ее. Его зовут Женя. Он не отвечает Зине взаимностью, а просто толкает ее в воду. Потому она, конечно, сошла с ума, ей что-то почудилось. Она подумала, что она — это кто-то другой. Может быть, Татьяна Ларина.

Зина и дальше будет жить не совсем свою жизнь. Особенно это заметно в кульминационной сцене: Вера Ивановна хочет тайком пойти на свидание, а Зина ее не пускает. Зине, наверное, показалось, что она — мать Веры Ивановны. Хотя Вера Ивановна старше. И она — школьная учительница Зины, случайно приютившая ее. Да еще и в каких обстоятельствах! Когда Вера Ивановна находит Зину, ей кажется, что над той самым грубым образом надругались. Поэтому Зина живет у Веры Ивановны практически в роли дочери. Или старшей сестры. Но в той сцене, когда Зина не пускает Веру Ивановну гулять, она превращается в ее мать. Дочки-матери наоборот. Безумная пионерка окончательно сходит с ума. Беспомощно-интеллигентная учительница не может признаться, что не может терпеть такого с собой обращения. И никаким ответом не может поставить Зину на место — поэтому она бьет девочку по лицу.

Можно подумать, что это фильм об отношениях слабой «матери» и сильной «дочери». Или о том, как хамские пионеры угнетают бессильных интеллектуалов. Но есть кое-что важнее. Это — письма. Чужие, как в названии фильма.

Сначала кажется, что это, прежде всего те письма, которые переписывает от руки девочка и которые адресованы не ей, а молодой незамужней женщине. Зина переписывает буквально не принадлежащие ей письма. Ведь они адресованы Вере Ивановне и поэтому ей и должны принадлежать. Но это не совсем так. Вере Ивановне эти письма принадлежат скорее формально. У нее нет будущего, которое могли бы пообещать — или уже пообещали — эти письма. С Игорем дела не то чтобы плохи, просто какие-то странные, незавершенные, а может быть, и не начатые. Но именно Зина читает эти письма как обращенные к ней. У нее хватает смелости — или наглости — поверить, что именно ей пишет Игорь. Или Женя. Какая разница. Но все равно письма остаются чужими, об этом напоминает Вера Ивановна, когда узнает, что Зина читает ее личную переписку. Читать чужие письма нельзя, — говорит Вера Ивановна. Но так, словно сама не понимает, что имеет в виду.

Может быть, вот он сюжет: девочка подслушала чужой разговор, а решила, что говорят именно с ней? Потом ей сказали, что она ошибалась. Можно сказать, что ей преподали урок. Ведь Вера Ивановна — учительница. Хорошо, что не литературы!

Но ведь с Игорем у Веры Ивановны не выходит никак совсем. То есть не то чтобы из–за Зины она со своим парнем не может быть вместе. Просто что-то не так. А у Зины все в порядке и без этих писем. Возникает ощущение, что это не совсем те письма. Не совсем из–за них название. Ведь есть и другие. Это письма, остающиеся в тени.

Вера Ивановна застает Зину за чтением «Войны и мира». Зина не выглядят как ученица, увлеченная Толстым. Зина и «Война и мир» — это две какие-то настолько разные вселенные, что сцена должна быть комической. В ней не может быть ничего серьезного. Да и не читает ведь Зина, а просто прячет в книге тетрадку. Похожее есть в той сцене у озера. Зина бросается взрослому мужику на шею и говорит «Поцелуй меня». Почему Зина так делает? Потому что Зина только что прочла «Евгения Онегина» и вообразила себя Татьяной. Было бы хуже, если бы она читала в сцене письмо Татьяны; стал бы слишком явным намек. Смеркается, тихий сад. «Блистая взорами, Евгений, стоит подобно грозной тени» Ну, хорошо, не Евгений, а Женя. А Зина, значит, Татьяна.

Может, она просто помешалась? Но ведь после этого — а еще после ссоры с матерью, когда Зина говорит, что та отсидела за дело — Зина уходит из дома. Сцена с Женей становится одной из причин того, что Зина будет жить у Веры Ивановны. И того, как Зина постепенно из приемной дочери превратится в злую мачеху.

Но почему никто не объясняет Зине, что она — не Татьяна, не мачеха?

Это главный вопрос сюжета фильма. У Зины, по праву возраста и, допустим, социальных условий, есть все основания быть немного не в себе. Ведь она не в себе с самого начала. Но она верит во всю эту чушь. Но чушь, которой наполнена ее голова, состоит в том числе и из Пушкина и Толстого. А уже потом — из той идеологии (коммунистической?), которая позволяет ей так горделиво напоминать матери о тюрьме. За то, что Зина читает эти «чужие письма», то есть буквально русскую художественную (классическую) литературу, ответственность несет (еще раз: хорошо, что Вера Ивановна преподает не литературу!) не лично Вера Ивановна, а как бы что-то в ней не-индивидуальное, а, наоборот, общее, некая суть учительствования. Вера Ивановна должна уметь учить по праву сущности своей профессии, но она не понимает, что такое «учить», и поэтому ей еще сложнее, когда она бьет девочку, которая, возможно, заслужила эту невинную пощечину. В условиях фильма ее пощечина имеет свои основания. Вера Ивановна точно так же, как и ее подопечная Зина, не понимает, что такое Пушкин и Толстой, что они там понаписали, а если понимает, то не может этого объяснить. Она гораздо более беззащитна перед этой пощечиной, чем Зина, у которой есть ее простая и во многом грубая вера. Вера Ивановна одинаково не понимает Пушкина или пионерку Зину.

Письма, которые отправляет Игорь Вере Ивановне, чужие для Зины — да и для Веры Ивановны тоже; но в таком смысле, в котором художественная проза оказывается чужой для обеих героинь. Можно даже немного преувеличить: все письма оказываются чужими для всех, ни у кого нет сертификата собственности. Попроси Веру Ивановну доказать, что эти письма отправлены ей, она растеряется и расплачется: забирайте, забирайте, что вам еще от меня нужно!

Здесь уравниваются детские шалости, неуклюжие любовные признания и подчёркнуто доступная русская классика. Эти вещи существуют в едином поле Чужого, все одинаково Не-Свое. Вера Ивановна, оставшись наедине с собой, могла бы догадаться, что вместо вопросов пожилом учителю о том, как научить детей не читать чужие письма, лучше сжечь эту кучу, весь этот дряхлый мир, не разбираясь, что в нем можно исправить, а что пора выбрасывать. Потому что если она не сделает этого, придет — или уже пришла — Зина и распорядятся с этим так, как ей будет понятнее. Об оттенках никто не будет заботиться.



Поэтому дом, из которого смотрит в последнем кадре Вера Ивановна, напоминает тюрьму, в которой она добровольно себя заточила. Ведь именно там ей спокойнее.

Больше подобных материалов на канале «Новой Школы Притч» и в телеграм-канале «Озарения А. Елизарова»: подписывайтесь