Как поэзия и кинематограф встретились в картине "Blue" Дерека Джармена

Большинством людей в современном мире поэзия понимается как искусство, но что есть «искусство»? На этот вопрос мы можем ответить открыв бесчисленное количество различных философских трудов и, в сущности, нам предстанет одна мысль, которая охватывает суть понятия «искусство», что «искусство» есть творческий акт, направленный на достижение эмпирико-мистического  состояния-катарсиса, самоназвание которого происходит от древнегреческого κάθαρσις, что значит очищение, обряд очищения, возвышение, оздоровление.

Как взаимодействует искусство с Поэзией? Искусство это сам процесс ведущий к Поэзии, т. е. весь творческий акт ведущий к катарсису есть действо, устремляющееся к Поэзии. С древнегреческого «Ποίησις» переводится как производство, постройка, сотворение, творчество. Таким образом, искусство ведёт нас к Сотворению через катарсис. К Сотворению, но какому?

Обратимся к древнегреческим мудрецам и героям эпоса, например к Орфею. Орфей сказывал о Поэзии как о Бытии, как о самом Делании. Чтобы лучше понять истинный смысл Поэзии, как её понимали древние, нужно сказать и о Поэтике как Искусстве Творения. У древних мудрецов слово Поэтика — есть Искусство Творения или Искусство Делания, которое отраженно в категории «Поэзия». Поэзия сублимирует в себе само Стойхео. В древнегреческом языке словом Стойхео (Στοιχεία) обозначались первоначала, элементы, стихии. От слова Стойхео произошло древнегреческое слово стихос (στίχος), что значит стихотворная строка. То есть Поэтика есть процесс и мастерство Делания, а Поэзия есть само Бытие или Делание, но не Искусство Делания или Искусство Творения как Поэтика. Поэзис (Ποίησις) неразрывно связано со Словом — древнегреческим Λόγος, в теологико-философском понимании. И Слово в теологико-философской и в светской философской мысли — есть не просто слово, написанное или изреченное (хотя Его, конечно, изрекают и отображают на письме), но это само Бытие, т. е. Слово есть само Бытие, а Бытие само Слово, из Которого эманирует сам знак или Стойхео.

Так Орфей, изображающийся с Арфой, как символом многоуровневой системы мироздания сказывает нам, символизируя Логос, о Поэзии как о Бытии, и Поэтике как об Искусстве Делания Бытия. Арфа выступает знаком и символом, ведущим к Поэзису и Слову-Логосу.

Слово или Логос, в сравнении с Поэзисом или Бытием, более концентрированно выражает встречающуюся у ранних древнегреческих философов функцию правящего начала (ἀρχή), как власть безлично-божественную над мерой и законом, которая устанавливает единство и порядок в трансформации стихий, созидании человека, преобразовании хаоса в космос и наоборот. Это так называемое Единое-Μόνος.

Сам Орфей мастер Поэтики, как наиискуснейший в игре на Арфе. Играя на ней, он производит звуки, звуки можно понимать, как знаки или Стойхео. После сказанного поэт предстаёт не мальчишкой-стихоплётом, который навязывается нам современной поп­культурой. Это гений, неразрывно связанный с трансцендентным метафизическим уровнем Бытия. Слово «гений» происходит от латинского genius, которое в свою очередь происходит от латинских слов gigno, genui, genitum, gignere — переводимых на русский словами рожать, рождать, порождать, производить, вызывать, возникать. Поэтому, когда мы говорим о поэтах, мы говорим о Гомере, Овидии, Фридрихе Гёльдерлине, Данте Алигьери, Георге Тракле, Эзра Паунде, Артюре Рембо, Дмитрии Мережковском, Эмили Дикинсон и др. Они есть порождение Поэзиса и взывающие к Нему.

Начиная с первого фильма братьев Люмьер, знак воспринимается как движущийся элемент. Происходит резкий разрыв со статикой и Поэтика-Бытийным началом. Знак предстаёт как материальный предмет, воспроизводящий свойства или отношения другого, незнакового по природе предмета. С помощью знака, или знаковой системы отображается ноэма. Когда мы смотрим на картину Иеронима Босха, картина кажется нам статичным изображением, но мысли наши не статичны, следовательно, знак, который исходит и эманирует из самой картины, говорит с нами, обращает наши мысли в движение. В то же время кинокартина, будучи динамической, эманируя из себя некие знаки, создаёт в нашем уме, наоборот, некую статическую концепцию. Это особенно видно в искусстве кино, которое в большинстве своём обращает к Поэзии не как к «Сотворению» в представлении древних греков, но движет наш ум к закреплению необходимого статического образа. Движение становится формой существования не только знака, но и искусства вообще. Искусство теперь ведёт нас к своему творению как к знаку, который есть часть «языковой игры». Если Логос (Слово) ведёт к сакральному, истинному, то контекстуальный знак обращает к игре, системе, выдуманной и переданной созидателем данного знака.

Если до XVIII века искусство позиционировалось, в основном, как проводник Божественного, то впоследствии превратилось в игру знаков.

Если Слово было Бытием, то сейчас, ввиду технического прогресса, оно искажается человеком до инструмента, посредством которого можно быстро коммуницировать и передавать информацию. Слово отдаляется от Миpa, забирая вместе с собой Свое Бытие и уступает место условному контекстуальному знаку. Этот знак уже не Стойхео и стихос древних греков. Знак направляет нашу мысль. Куда? Куда укажет автор. Но в действительности это не значит, что знак утратил связь с Логосом. Вопрос — у кого в руке знак указующий!

У всех видов искусства есть свой язык со своей знаковой системой. Как у любой системы знаков у них есть агенты. В данном случае это — критики, которые выражают объективное мнение, опираясь на закон о субъективном знаке. И действительно, современное искусство настолько индивидуально, что без пониманя языка автора мы не придём к тому, к чему он нас направлял, и в этом нам помогают агенты знака, пусть и не всегда верно. Например, художественное направление «абстракционизм» в живописи — невозможно понять без знания того, к чему оно стремится. Изучив историю этого движения или сходив на лекцию искусствоведа (агента) нам станет ясно, что художники этого метода с помощью абстрагированных построений стремились выявить сокрытые формулы и интуитивно-умозрительные сущности мира, скрытые за видиимыми формами, а также чувственно-эмоциональные переживания. Если некоторые деятели искусства этого добиваются посредством аллегории, которая оперирует определёнными символами, то абстракционисты этого добиваются посредством сочетания пространственного построения, геометрических фигуp, цветовой гаммы.

Явление игровой манипуляции знаком отчётливо проявляет себя через мир моды. Никогда так, как сейчас, не культивировался образ-знак. Если раньше небольшая стёганая сумочка Коко шанель стремительно вошла в моду, потому что она была удобнее существовавших тогда ридикюлей, то теперь дамы приобретают сумочки от «Chanel» любой формы и любого размера только потому, что она от «Cnanel», а не из-за её удобства. Мода меняется так же скоротечно, как луна сменяет солнце на небосводе. Если раньше товар обосновывал знак, то сегодня мы видим, как знак обосновывает товар. За знаком выстраиваются в очередь. Есть знак — определён образ. Цена не имеет значения.

Если автор создаёт поле игры (язык и знак), то участник — «фишка», материя, облекаемая в знак; движение — суть форма их бытия.

Сочетание Поэзии в её истинном смысле, времён древних, и кино, как знаковой динамической системы, отражено в кинокартине Дерека Джармена «Синева» ("Blue") 1993 г. Суть этой картины в её форме или её бесконечной бесформенности в синеватой глубине, отражённой на экране. Она являет нам нечто доселе необычайное; необычайное в силу того, что она настолько Поэтична, что знак в ней становится не указующим элементом или частью игры, а источником созерцания. В этой картине знак на протяжении всего фильма созерцается нами как что-то Сотворенное и необъятное.

«Синева» закрепляет в своём единстве феномен и поэтического, и синематического, и живописного.

Картина предстаёт статистической моделью — неким синим полотном. Здесь также присутствует Поэзия в наивысшем смысле этого слова, в смысле Делания — Бытия, к которому призывали древние. Фильм как бы сливается с нашим сознанием, эта экзистенциальная синева в сумме с поэтическим голосом автора проникает вглубь сознания, сознание непосредственно связывается с Бытием, а Бытие — с сознанием, ведь не случайно автор выбирает именно синий цвет. Можно предположить, что синий Он выбирает за его истолкование как Умного начала: у Гёте в труде «К теории цвета» синий — это цвет разума, ума. Необъятный Ум, собирающий в себе весь потенциал творческого акта рождения, отражается в нашем личностном уме, как стилос пишет знаки на глиняной табличке. Заметим также немаловажный факт — факт, быть может, более значительный, чем синий цвет — главный герой-автор — слепой. А что являет всё живое мироздание, находящееся в Миpe, как ни Свет, исходящий из темноты небытия?

Картина «Синева» есть уникальный артефакт искусства в истинном понимании этого слова — искусства, которое ведёт к катарсису, Поэзису, а не к игре «распыляющегося знака» в удовольствие. Можно сказать, что искусство без Поэзии — это не искусство, а искусность. Можно быть искусным и создать прекрасное произведение искусства, но вне поля Поэзии алхимия очищения будет утрачена. Произведение искусства — не будет откликаться в нас как Поэтическое, как Сотворенное. Но, будучи таковым, оно Сотворяет нас и наш образ через очищение. Конечно же, кому-то интересно смотреть блокбастеры и боевики, они захватывают, но не понуждают мысль и, в сущности, являются ничем, Пустотностью. Вспомним изреченное Орфеем о Поэзии как о Бытии, взовем к молчанию, попросив тем самым Его явить нам больше Поэзии в искусстве.