Набухшие, округлившиеся — она смотрела на себя в зеркало и пыталась разглядеть камеру где-то там, среди пупырышков на заострившихся сосках. Виолетта всегда гордилась своей грудью.

 Пышная с детства, как булочка с маком из школьной столовки, за которой выстраивались очереди от самых вендинговых автоматов. Вита всегда была первой, с мятой купюрой в пятьдесят рублей в руке. В душной, пахнущей потом раздевалке перед физрой, она ловила взгляды девчонок. Зависть, шёпот, недоумение — всё это оседало в кружеве её нового, ярко-фиолетового лифчика, купленного мамой наспех, где-то на рынке. Ей тогда было двенадцать. Она щурилась на куриные огузки своих ровесниц под цветастыми маечками — их груди вздрагивали, вздувшиеся, красные, как прыщи на их спинах. Вита молчала и ликовала.

Первый секс случился на вечеринке у Володи, главного балагура класса. Мальчика она не запомнила. Он мял её грудь с сосредоточенной требовательностью, жёстко. Вита жмурилась и старалась стонать — так делала её сестра в гостиной, когда родителей не было дома и за тонкой стенкой комнаты доносился хор: дыхание, шлепки, стоны. Мальчик присосался к соскам, поскрипывал зубами, водил языком, причмокивал, будто хотел откупорить молочные протоки, которые в четырнадцать ещё спали. Она не помнила, когда он в неё вошёл. Помнила — липкое семя на животе и обиженное: «А чё не сказала, что целка?». Но Виту волновало другое — то, как губы сжались вокруг груди, то, как кружилось от этого сердце, как скручивались пальцы на ногах. Сила. Её грудь могла управлять людьми, становиться, хоть и на мгновение, центром чужого мира.

Потом были перепихи — в школьных туалетах, за забором, на дачах, в заброшках. Вереница лиц, горячее дыхание в глаза, слюна, налетевшая на веки, раздувшиеся ноздри, волосатые мошонки. Вита жила ради момента, когда с неё срывали лифчик, припадали к ложбинке, вдыхали подмышки, шептали.

Было, было всякое. Время шло.

Запахнув халат, Вита отступила от зеркала. Мурашки по коже, ладонь на животе, запах котлет с кухни. Она позвала Любу на обед.

Дружили они около трёх месяцев. Познакомились в Пятёрочке, обе — кассирши на полставки. После смены выпивали, смеялись над хромым менеджером Олегом. У Любы были такие сиськи, что Вита замирала. Огромные. Дышащие. Они колыхались под фирменным жилетом и будоражили алкашей с бутылками в руках, высматривающих там благую весть –– сегодня жить будешь.

Люба опаздывала. Вита терпеливо ждала. Переоделась, расстелила скатерть в крапинку, расставила тарелки, поставила в центр кастрюлю щей, нарезала хлеб. На радио крутили зимние хиты. Она включила музыку. Ждала.

Наконец, в дверь позвонили. Люба оглядела отклеившиеся обои, промокший паркет, постеры с порно-моделями — молочные железы с них вываливались за края. Вита смеялась: всё, мол, Ванькино. Мужа, с которым она расписалась в прошлом году. Тот по пьяни ограбил соседа и теперь сидел. Квартира досталась Вите — от Ваниной покойной матери.

Теперь тут властвовала влага. Липкая смазка капала с её бёдер после ночей с очередным «другом» с сайта. Ванька писал письма. Вита зачитывала их, лёжа голой в простынях, с арбузом в руках и синяками на груди.

Приветствие, расцелованные щёки. Люба тут же села за стол. Вита поставила на скатерть абсент, щёлкнула по тонкому стеклу у локтя подруги. Хрупкое тело, будто несло на себе груз чужой вины. Они начали есть. Вита произносила тосты, Люба пила, рюмка за рюмкой, а Вита тихо сливала свою порцию в суп.

Прошёл час. Голова Любы упала, повисла. В комнате стало жарко. По вискам Виты стекал пот. Она собирала и слизывала его с пальцев, тормошила подругу за плечо. Та не реагировала.

На кухне завизжал чайник. Его звук разрезал пространство, будто тянулся сквозь уши до самой кишки. Вита вздрогнула. Встала на колени. Сорвала пуговицы с рубашки Любы. Её кожа покрылась красными пятнами, но она упрямо раздевала подругу, пока не остались только груди. Те были чуть синеватые от вен, тяжёлые, упругие, с сосками размером с шоколадную круглую вафлю или кольцо, сложенное из пальцев. Вита засмеялась.

Сначала она вцепилась в ребра. Прокусила — кровь брызнула на губы, как дешёвая помада, потекла по подбородку. Люба вздрогнула, но не очнулась. Вита вгрызлась глубже, чвоканье крови взбудоражило её. Она рвала грудь зубами — медленно, сосредоточенно, как будто отрывала от тела доказательства чьей-то любви. Когда добралась до сосков, мышцы под её челюстью хрустнули. Сплюнула, вытерла рот тыльной стороной руки — и с силой оторвала сморщенные, смятые сосцы.

Люба уже давно обмякла. Изо рта шла пена, бледная, струйная. Наверное, она больше не дышала. Вита молча смотрела, как подруга сползла со стула и шлёпнулась прямо в лужу крови.

Где-то зажужжали мухи. То ли с улицы, то ли из-под пола. Дом отзывался гулом.

Вита вдруг задрала футболку и смяла свои сиськи. Поводила по ним пальцами, замирая.

 Затрясла ими. Завыла.

Что-то в ней вскочило и запрыгало, будто внутри включили моторчик. Она задвигала ногами — из стороны в сторону, потом закружилась, как дура, завращала руками, запрыгала, задрыгалась, начала приседать, резко вставать, снова садиться. Мир пульсировал. Всё било в такт — в стены, в пол, в грудь.Казалось, кто-то охнул. Или это она? Где-то хлопали, будто кто-то отбивал ритм. Кто-то свистнул. Кто-то был.

Сумерки лениво потекли в окна, ползли по шторам, по обоям. Вита, вся в поту, села на кровать и включила покоцанный кулаками телевизор. Шли новости. Что-то про регион, про чиновника, про снег.

Время — выпить чай. С молоком и сахаром.

 На микроволновке лежали сухари с изюмом — их, кстати, принесла Люба.