У контейнеров дрались пенсионерки. На особо борзую старуху набросились массой, уронили в грязь, пинали, ногтями драли лицо. Самые шустрые, пользуясь моментом, хватали рассрочку и бежали. Дерущиеся отрывались от лежащей, кидались вдогонку.

Задом, под аккомпанемент нестерпимого визга сирены во двор зарулил БТР. Врезался в помойку, опрокидывая контейнеры и сминая, перемалывая в мясо обезумевших старух. Те с криками отползали от громадных колес, блевали дерьмом и желчью.

БТР дал передний ход, оставляя за собой месиво из грязи, внутренностей и продуктов из «Пятерочки».

Я вытащил сигареты, но зажигалки не было. Из БТРа высунулась башка:

— Чочосукаблятьнахуй. Гдемы? Эточо?

Кроме меня вокруг не было живых. Я стоял, вдыхая запах старушечьих потрохов.

— Эйсюдаидиващенахуй! — позвала меня военная голова. Она исчезла, потом возникла из боковой двери, открывшейся в борту. — Мычоблягдеващще?

Я подошел и назвал адрес. Военная башка, ставшая теперь капитаном, одетым в бушлат, покрытый кровью и гарью, семейники и шлепки, щербато лыбилась.

— Суканамвысотубратьсукаоленьводилакудазаехал!

Из БТРа орала рация, что-то там про двухсотые и трехсотые, не разобрать. Чей-то явно полковничий голос посыла нахуй лейтенанта, просящего подкрепление.

— Куда вам нужно?

Капитан объяснил: на проспект Войны, же, куда, бля, еще. Я сказал, что покажу дорогу, если они меня подкинут. Капитан ответил, нет проблем, а это кто? И ткнул пальцев в тележку, на которой лежала мертвая пятиклассница.

— Так Нинка. Дочурка моя. Расстреляли в школьном дворе — не сделала домашнее задание по патриотическому воспитанию. Не смогла назвать Главные Тезисы.

Капитан приподнял мешковину, которая тело накрывала. Одна дырка в затылке, куда стреляли, другая в лице, где пуля вышла. Крови там стоит, как в чашке.

Мы покурили, а потом капитан помог мне и Нинке взобраться на БТР. И поехали. Длинная широкая улица заканчивалась громадной башкой с открытой пастью. Машины, толпы людей — все туда перли и исчезали в смрадной глубине. Но БТР свернул налево.

Скоро я уже во дворе у себя был. Тележку оставил у подъезда, взвалил тело на плечо и поднялся на свой этаж.

Положил Нинку на диван, сам пошел чаю сделать. Пока пил, слушал Правильное Радио. Диктор сообщал, что Победа вот-вот будет за нами.

Это хорошо. Скоро заживем.

Пошел в комнату, взял ремень. Стащил с Нинки колготки и трусы и давай охаживать мертвый зад пряжкой. Говорил, учи уроки, говорил, что попадет, говорил, что мне тут двоечница не нужна!

Умаялся. Сел. Нинка встал, натягивает трусы и говорит:

— Прости, пап, я больше не буду. Честное-пречестное слово.

Зубы у нее изо рта сыплются на паркет, язык набок вывалился. Посмотрел я в ее развороченное лицо — не врет ли? — отвечаю.

— Чтобы в последний раз. С сегодняшнего дня сам буду проверять твою домашку.

— Да, — кивнула Нинка.

Обнялись мы. Непутевая растет без матери.

Утром я проводил дочь в школу. На обратном пути встретил соседку с коляской. Постояли, поболтали, я приголубил ее сынишку. Он возьми да чихни. Из мертвых черных ноздрей сопля вылезла.

А я на работу пошел. Очень хочется зажить, наконец, по-настоящему. Чтобы все-все враги исчезли.