Не будешь ли Ты против, если я перестану спрашивать Тебя, не будешь ли Ты против того (если я перестану спрашивать Тебя, не будешь ли Ты против того), чтобы предпринять те или иные действия, дать ответ на те или иные вопросы, взглянуть на ситуацию так или иначе, пересмотреть ранее принятые кем-либо из нас решения?

Не посчитаешь ли Ты нескромным высказываемое мной желание прекратить интересоваться, не посчитаешь ли Ты (нескромным высказываемое мной желание прекратить интересоваться) недостаточно скромным моё любопытство либо применённую (и приобретенную) манеру изложения мысли?

Надеюсь, Тебе не покажется странным, если то, что Тебе показалось странным, показавшись странным однажды, вдруг перестало бы казаться таковым только потому, что я прекратил вводить (внедрять, inject) предположение «странности», обращаясь к Тебе (что не может само по себе быть достаточно странным, верно ведь?).

Прошу также не оскорбляться тем, что отсутствие в содержании письма просьбы не оскорбляться (отсутствием в содержании данного письма просьбы не оскорбляться) не вызывает ожидаемого чувства «потревоженного достоинства». И всё-таки, если возникновение, поддержание и развитие стремления оказаться среди «унижЕнных и оскорблЕнных» является делом (не сиюминутной ли?) чести — даже в этом случае, прошу обратить внимание, что погружением Твоим в состояние «неприступности» Ты не во власти вызвать во существе моём и малейшего намёка на раскаяние (не считая раскаяния в каждом из предшествующих осознанию их пагубного влияния актов раскаяния).

И всё же, думаю, у Тебя не займёт много времени то, о чём я намерен Тебя попросить, если при этом я не буду прибегать к дополнительным культурно-речевым предосторожностям, повторяя из разу в раз, что нечто у Тебя (какая неожиданность!) не отнимет времени более, нежели, к примеру, если бы я обратился к тебе с просьбой откуда-нибудь из–за пределов доступной человеческому исследованию Вселенной, но — без предисловия, ложной озабоченности Твоим тайм-менеджментом, этического налёта и прочей инкрустации. Иначе говоря, то, о чём я хотел бы Тебя попросить не может занять больше времени, чем манифестация, прости за (всё ещё) столь эксцентричную терминологию, или просто произнесение моей просьбы вслух перед лицЕм необходимости Твоего присутствия.

И по мере того как отведённое нам время нисколько не сокращается, пока Ты спешишь ознакомиться с таковым «манифестом», я хотел бы попросить у Тебя прощения за то, что я пресекаю с этих самых пор таковые просьбы, даже и такого рода, что касаются внезапно прекратившихся поисков этого самого прощения (включая, просьбы о прощении, маскируемые под их отсутствие). Иначе говоря, я прекращаю выражаться иначе, кроме как так, как Тебе это представляется при первом прочтении. Более того, с этих самых пор в нашем общении нет места ничему, кроме первого прочтения, а последнее (только в пределах данного предложения) само по себе не исполняет той функции, которой (от него) привыкли (Мы) ожидать. Значительная площадь писчей бумаги освобождается, благодаря только одному избавлению нас, участников диалога, от невротической привязанности к объяснению, от одержимости всем тем, для чего было приложены все возможные усилия, ради возникновения необходимости в объяснении!

Как Ты смотришь на то, кстати, чтобы перестать смотреть на то, смотря на то, чем я интересуюсь, как-нибудь иначе, кроме как с благодарностью?

В таком случае, нет никакой нужды в навязчивом повторении оборота с непроизвольным предположением того, что Ты можешь посмотреть на это иначе; если только взгляд иначе не подразумевает маскировки благодарности — хотя к чему бы Тебе скрывать испытанное, к чему облегчать наше бремя откровенности? Ведь интересы отдельной личности, даже если она заслужила репутацию «экстравагантной», взгляды персоны считаются довольно обскурантистскими (и это простительно) — тем не менее, эти интересы являются объективно (или в развёрнутом осмыслении) интересами всего человечества, а значит — Твоими тоже.

Если позволишь, я перестану спрашивать позволения и подразумевать обратное тому, что так (а не иначе) можно выразиться.

Тебе, конечно, покажется смешным то, что я пытаюсь общаться в столь изощрённой манере — в худшем случае, скучным; учитывая, что именно избавления от привычки выстраивать столь бесперспективные эскапады ради, я не щажу ни времени, ни сил (подвергаясь внушению в свои годы о мнимом дефиците и времени и сил). Однако однозначно продуктивней будет доносящийся до меня с 40-метровой высоты смех, нежели то жалкое самоудовлетворение, что испытывает бумагомаратель при таких «буквалистских» вступлениях к авторским сатирическим (и сатирически-авторским) изысканиям.

Как бы там ни было, а ни «там», ни «то», что могло бы приключиться, соблюдай Мы все необходимые условия приключЕнности, отвечай Мы всем требованиям приключения — не может быть опытным путём ни подтверждено, ни опровергнуто. Если допустить, не разумея под допущением некоей андроцентрической вольности, что Ты прочла в своё время Sirens of Titan (хотя, если не ошибаюсь, всё-таки именно Children’s Crusade почитается в Твоём дому, как и Traumdeutung), то Тебе, допуская дважды, окажутся памятны слова Уинстона Найлза Румфорда, преодолевшие инфундибулум Настоящего:

What a nightmare where everybody gets in line to rebut each other

 — памятны и актуальны в рамках этого и исчислимого границами жизненного пространства числа других самопополняющихся фрагментов писем, подавляющей части коих предначертано быть (а не «оставаться») неотправленными.