Введение

Одной из отличительных черт современной материалистической философии является критика гуманистических и антропоцентрических представлений об обществе и окружающей действительности в целом. При этом критика гуманистического мировоззрения распадается на три основных направления: постгуманизм, трансгуманизм и идеологический антигуманизм Н.Ланда. Так, теоретики постгуманизма настаивают на том, что представление о человеческой исключительности является ошибочным, и что животные, растения, бактерии, химические вещества, экосистемы и все прочие сущности также обладают в той или иной мере свойствами, приписывавшимися ранее одним лишь людям, и потому достойны заботы и сострадания. Напротив, с точки зрения трансгуманизма ныне существующая человечность является недостаточной, нуждаясь в развитии посредством имплантов, генных модификаций, переноса сознания на искусственные носители и в других усовершенствованиях. Наконец, с точки зрения идеологического антигуманизма Н.Ланда человеческое несовершенство является поводом не для сострадания или усовершенствования, а для ненависти и уничтожения, что выражается у сторонников данной концепции в оправдании войн и сочинении прожектов по восстановлению монархии, рабства и либертарианских судов.

Вместе с тем перечисленные философские проекты предполагают критику человечности, понятой как нечто само собой разумеющееся, и потому не нуждающейся в ясном и отчётливом определении. Данная черта является признаком не философского, а идеологического способа мышления, так как если предмет обсуждения не определён, и задача его определения не поставлена, то и результаты обсуждения будут относиться к чему угодно. Именно эта догматичность всех направлений критики послужила основанием для их объединённого определения как критических гуманизмов, критикующих отдельные черты человечности, но сохраняющих фигуру человечности в самой форме своего рассуждения.

Проблема определения того, в чём именно состоит феномен человечности, лежащий в основе гуманистических представлений, без сомнения является комплексной. Однако в направлении её разрешения в философии и науках за последние полтора столетия уже проделана обширная работа, позволяющая говорить о феномене человечности производном от ряд чисто искусственных идеологических операций. Рассмотрим их подробнее.

1. Олицевление как способ очеловечивающей виртуализации субъектов и де-виртуализации нечеловеческих пространств

В социологической, экономической, политологической и тому подобной литературе концепт человека характеризуется в следующих отношениях:

1. В отношении к капиталу как экономический актор, носитель функции капиталиста или наёмного рабочего — однако не сводимый к данной функции;

2. В отношении к государству как гражданин, юридический субъект прав и свобод — однако не сводимый к данной функции;

3. В отношении к земле как живое существо, способное к воспроизводству, имеющее генотип, тело, теплокровное, млекопитающее, позвоночное и так далее — однако не сводимое к биологическому существованию.

4. В отношении к системе идеологических аппаратов государства как носитель свободы воли — эффекта возможности уклонения от тех или иных идеологий в пользу других.

5. В отношении к себе и окружающим как мыслящее и мыслимое, чувствующее и чувствуемое существо — то есть как носитель различия между чувственным и рациональным познанием, и субъективным и объективным бытием.

О трёх первых характеристиках, имеющих историческое происхождение, достаточно подробно написано в 3-ей главе «Анти-Эдипа», в контексте исторического материализма. Четвёртая характеристика, связь с идеологиями и противостояние им, отсылает к идеям Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Луи Альтюссера, от «Немецкой идеологии» к «Идеологии и идеологическим аппаратам государства». В то время как последняя характеристика, указывающая на соотношение человека с самим собой и с другими людьми, в котором идея человека выступает различающим и различённым моментом, отсылает к классификации семиотик, данной в четвёртой и пятой главах «Тысячи плато», а также их телесной проекции, данной в седьмой главе того же произведения, обозначенной как «Год ноль: Лицевость».

В догосударственных исторических формациях лицо и смысловые операции, с ним связанные, могут и не играть той роли, которую они играют в нашем обществе. Дело в том, что распознавание лиц в социальном контексте является производным от производственной необходимости запоминания и распознавания участников крупных финансовых сделок — иначе говоря, крупных капиталистов, будь они представителями торгового, промышленного, банковского или финансового капитала — а также наёмных рабочих, добросовестно или халтурно выполняющих свои операции в крупном машинном производстве, и получающих за это штрафы и премии наряду с заработной платой. Что в свою очередь конституирует необходимость распознавания налогоплательщиков как юридических и физических лиц в рамках того или иного национального государства — а также лиц, уклоняющихся от уплаты налогов и соблюдения законов, гарантирующих их своевременный сбор. К примеру, запрет на воровство и убийство тогда можно рассматривать не как выражение человеколюбия, а как противоречащие праву государства на сбор налогов, если налогоплательщики были предварительно ограблены или убиты. Наконец, на уровне биологического воспроизводства необходимость распознавания лиц обусловлена условиями семейного рождения и воспитания детей, которым их родители вменяют ответственность за произошедшие в их теле события посредством поощрений и наказаний, воспитывая тем самым добровольных рабов государства и капитала. К счастью, по причине множества ИАГ, в современном мире данная функция всё чаще терпит крах, так как разные идеологи всё чаще противоречат друг другу, и распознать их обман становится всё легче.

Таким образом, согласно философии Гваттари и Делёза, олицевление представляет собой идеологический способ представления социального пространства, выражающийся в распознании действующих лиц как тех или иных людей, которым приписывается ответственность за те или иные события — и нераспознании внечеловеческих пространств, функционирующих естественным, закономерным образом. Идеолог философского гуманизма, Жан-Поль Сартр выразил в своём знаменитом эссе «Экзистенциализм это гуманизм» данную мысль следующим образом: «Мы, строго говоря, находимся в измерении, где имеют место только человеческие существа». Вместе с тем следует провести различие между антропоморфизацией как целостным процессом описания и взаимодействия с пространствам в гуманизме, и олицевлением как частью данного процесса, описывающей нормативное взаимодействие лишь с очень специфическими частями пространства, которыми и являются человеческие лица. Сомнительность данного тезиса позволила выдвинуть встречное предположение, изложенное в статье "Гипотза: гуманизм это капитализм".

Анатомически всякое лицо представляет собой дырчато-складчатую поверхность на растральном конце тела, особенную для каждого носителя в отношении узора дыр и складок, характерно изменяющегося при изменении состояний тела. Однако такое анатомическое представление является односторонним, так как игнорирует временной порядок изменения выражений лица, обусловленный взаимодействием тела, на котором оно находится, с различными внелицевыми пространствами, а также другими лицами. В самом деле, выражение лица изменяется при взаимодействии тела с источниками боли, удовольствия, желания, внимания и производных от них аффектов — а также при взаимодействии с лицами друзей и врагов, знакомых и незнакомых, проникнутых теми или иными аффектами. В таком случае абстрактную машину лица можно вообразить как N-мерную область, заполненную сменяющими друг друга сужениями и расширениями отверстий, сжиманиями и разглаживаниями складок, мелькающими с замедлением и ускорением, проекциями которой выступают сменяющие друг друга выражения конкретных лиц, в которых данная абстрактная машина и осуществляется.

Подобное предположение имеет свои эволюционные предпосылки — но социальные причины. В самом деле, у наших животных предков ещё до возникновения институтов семьи, частной собственности и государства, имела место необходимость отслеживать и различать мысли и эмоциональные состояния друг друга. Направление взгляда; сжатие и расширение глаз; рот, раскрытый во враждебном оскале или дружеской улыбке — уже имеют место в животном мире. Однако социальное, языковое описание этих явлений, имеет чисто социальное происхождение, будучи связанным с указанными институтами, в отношении которых внечеловеческие пространства маркируются как неразличённые области Внешнего.

2. Портретное искусство как выражение антропоморфизационных практик повседневности

С учётом сказанного мы можем переосмыслить историю изобразительного искусства вообще и портретной живописи в частности. Так, всякий портрет представляет собой художественную фиксацию выражения лица — которое в свою очередь является носителем самых мрачных идеологических и репрессивных функций. Поэтому неудивительно, что первыми портретами были изображения лиц фараонов, царей, императоров, затем их чиновников и рабовладельцев низших рангов, прежде чем живопись «докатилась» до изображения лиц обыкновенных смертных. Параллельно изображению лиц представителей господствующего класса распространялись и тиражировались изображения лиц богов как небесных рабовладельцев, оправдывающих и нормирующих существование их земных оригиналов, что легло в основу древнейших государственных религиозных культов.

На протяжение большей части истории портретная функция была закодирована в рамках государственной и религиозной иконописи, приобретя светский характер лишь с развитием европейского капитализма. При этом если содержанием докапиталистического иконического портрета было изображение лиц, занимающих различные места в сословно-классовой иерархии, то содержанием буржуазной реалистической портретной живописи стало изображение лиц, занимающих различные места в рамках рыночного разделения труда.

Соответственно, вырождение портретной живописи в направлении абстракционизма по мере развития капитализма обусловлено отмиранием рыночного мелкобуржуазного разделения труда, в котором роль мелкой собственности стремится к нулю, а роль обобществлённого машинного производства — к ста процентам. Тем самым возможна критика и переворачивание тезиса советского философа и критика искусства Михаила Лифшица, его материалистическое дополнение — что абстракционизм не есть лишь чисто негативное движение деградации портретной и вообще предметной живописи, но веха в направлении к изображению абстрактных функций, являющихся действительными компонентами общественного производства.

3. Обезличивание как причина и условие пост-портретной эстетики

Как было отмечено, олицевление и портретная живопись имеют свою причину в возникновении институтов семьи, государства и частной собственности. А значит отмирание последних неминуемо приведёт, и уже приводит к отмиранию как олицевления, так и портретного искусства.

В самом деле, тенденция ко всё более ясному и отчётливому распознаванию лиц — а также алгоритмов, стоящих за их изменениями — развивающаяся на переднем рубеже технонаучного капитализма платформ, вступает по существу в противоречие с функцией олицевления как составной частью антропоморфизации социальных пространств. За и между лицами начинают угадываться абстрактные машины, выражающиеся в их изменениях. Что в свою очередь становится условием возможности новых научных, политических и художественных практик, взаимно отсылающих друг к другу, и образующих реальные постчеловеческие ризомы.

Очевидно, что большие данные, собираемые и обрабатываемые национальными государствами и крупными корпорациями, обладают большой научной ценностью, позволяя составить ясное и отчётливое представление об изначально-нечеловеческих пространствах взаимодействия, абстрактных машинах и конкретных сборках, их населяющих. Политические практики, следующие из вопроса о том, в чьей собственности должны быть собранные данные — государств или корпораций, или самих пользователей — позволяет очертить новый виток политической борьбы в течение ближайшего кондратьевского цикла. Приватизация данных открывает путь к различным формам реакционных диктатур, тогда как их обобществление позволяет заново помыслить и выстроить практики совместного бытия в городских интегрированных средах взаимодействия. Тогда как переход баз данных в общественную собственность открывает путь к новому, пост-портретному искусству, посредством данных и алгоритмов воссоздающему идеельные образцы совместного — или наоборот, приватизированного существования на излёте умирающего капитализма — и за его пределами.

… что остаётся от «человека», если все его части заменяются, и ни одна не остаётся, а порядок и способ соединения также не остаётся тем же самым, но отходит сколь угодно далеко от «оригинала»?

В самом деле, по мере развития научно-технического и социального прогресса все атрибуты «человеческого» будут пересобираться и заменяться искусственными, более эффективными эквивалентами: импланты и генные модификации как замена «естественным» органами; массовизация искусственного выращивания эмбрионов как снятие беременности и живорождения; технологии сканирования сознания и переноса его на искусственные носители; печать новых тел на 3-d принтерах, а впоследствии и наносборка; наконец, вопрос о соединении тел и сознаний, выделенных с «оригинала», в котором, в свою очередь, все части были по нескольку раз заменены и пересбораны. Подобная ситуация, по-видимому, закономерно возникающая через некоторое время, ставит вопрос: что остаётся от «человека», если все его части заменяются, и ни одна не остаётся, а порядок и способ соединения также не остаётся тем же самым, но изменяется сколь угодно далеко от «оригинала»?

В первом приближении можно было бы сказать: остаётся само место пересборки — пространственная основа dasein'a как первоосновы человеческого. Но в случае с множеством тел и их коннекцией друг с другом и с вынесенными на облачные сервера сознаниями пространство пересборки само расщепляется, и его реальные и функциональные позиции пересобираются, как и прочие детали.

Поэтому можно с уверенностью сказать, что в результате технонаучного и сопутствующего ему социального освобождения сборок, от «человека» не остаётся даже пустого места. А человеческое состояние определяется негативно, как способ практической блокировки роста и развития сборок; гуманизм же — как идеологическое оправдание и восполнение этой невозможности. И тогда современная критика гуманизма и самой идеи «человечности» опыта приобретает значение как подготовка к разблокированию этой реальной невозможности.

Выводы

1. Критика гуманизма как идеологии, её онтологических предпосылок может и должна идти дальше, чем это постулируется в рамках постгуманистической, трансгуманистической и идеолого-антигуманистической критики, очерчиваемых понятие критического гуманизма.

2. В основе гуманизма как сознательной идеологии лежит бессознательная антропоморфная разметка социальных пространств.

3. Олицевление биологических тел носителей социальных функций — чисто искусственная, и притом идеологическая операция, имеющая исторические предпосылки для своего возникновения, существования и прекращения в виде существования институтов семьи, государства и частной собственности на средства производства.

4. Портретная функция как художественное выражение лицевости в тех или иных социально-исторических условиях, также возникает, существует и прекращается в связи с последними, открывая возможность пост-портретной эстетики безлюдных социальных пространств взаимодействия между аналоговыми и цифровыми автоматами любой природы.