Кто написал "Капитал" Маркса?
Введение
Вопрос о том, кто говорит, когда мы слышим человеческую речь — и кто действует, когда мы видим человеческие тела, совершающие действия с теми или иными предметами — является немаловажным для размежевания между материалистическим и гуманистическим мировоззрением.
Материалистическое и в целом научное мировоззрение, стихийно-материалистическое по роду практики, предполагает, что не существует беспричинных явлений. У всякого явления, каким бы сложным они ни казалось, всегда есть те или иные причины, приведшие к его возникновению. Представление о беспричинных явлениях, или о явлениях, причиной которых являются духовные сущности — боги и духи различных религий и шаманских верований — не подтверждается экспериментально и противоречит общим теоретическим основам современной научной картины мира.
Представления о беспричинных или вызванных потусторонними силами явлениях опираются на непознанность тех или иных общественно-значимых событий, или недостаточную информированность слушателей о них: возникновение вселенной, жизни, общества и сознания. При этом на сверхъестественном происхождении вселенной и жизни, а также сознания как правило чаще спекулируют попы и богословы, поскольку признание естественного происхождения всего перечисленного подрывает веру их паствы в божье всемогущество и ведёт к сокращению их доходов: церковных десятин, пожертвований, прибыли от торговли свечками и т.д. Тогда как на непознаваемом либо «естественном» в смысле не-общественном происхождении сознания, общества и его норм чаще настаивают апологеты капитализма, оправдывающие частную собственность и конкуренцию естественным отбором; существование государства и эксплуатацию наёмного труда — стайной иерархией; а буржуазный брак, семейные побои и изнасилования — тяжким наследием полового отбора и выработкой соответствующих гормонов в организме. На стыке между обеими тенденциями обустроились специфически мыслящие субъекты, биологически оправдывающие также и существование религии как продукта естественного отбора, обеспечивая тем самым духовное и идеологическое единство интересов церкви и капитала. При этом интересы по сохранению прибылей и власти отодвигают на десятый план интересы объективного научного познания, которыми в норме руководствуется всякий научный работник в своей области.
Рассмотрим конкретный пример: когда естествоиспытатель находит тот или иной объект — скажем, останки Археоптерикса, то как исследователь он обращает внимание на десятки деталей, чтобы установить свойства и происхождение данного объекта: глубина и состав геологической породы, где он был обнаружен; предполагаемое движение геологических слоёв, которыми объект мог быть перенесён от места своего изначального возникновения; число, размеры и форма сохранившихся костей; возможность реконструировать его внешний облик, образ жизни и происхождение — то есть позицию в системе экологических отношений и место на эволюционном древе жизни. Тогда как возможные социальные последствия — скажем, то что обнаружение скелета пернатого динозавра может подорвать чью-то веру в божий замысел и привести к сокращению доходов той или иной церкви — в норме исследователя волновать абсолютно не должны.
Разумеется, в действительности отклонения от этой нормы могут быть весьма значительны — случай Джордано Бруно или Галилея с одной стороны — и случай нацистских учёных, извращавших генетику для оправдания геноцида — можно представить как полярные в отношении данной нормы, между которыми простирается поле полутонов, от честных и принципиальных учёных до казённых «экспертов», карьеристов и шарлатанов.
Другим немаловажным отличием науки от идеологии является то, что учёный в норме не имеет права списывать своё незнание на потусторонний или непознаваемый фактор. Ответ на вопрос о причинах эволюции и экологическом положении Археоптерикса, данный в безапелляционной и бездоказательной форме: «Так его создал Бог!», или «Так его создали пришельцы с планеты Нибиру!», или «Так его создали мои личные внутренние ощущения!» — являются не только ненаучными, но и антинаучными. В них агностицизм переходит к той или иной форме мракобесия, к идеологии — философским оправданием которой всегда является та или иная неявная метафизика.
Кто написал «Капитал» Маркса?
Однако, представим, что на месте ископаемого скелета Археоптерикса перед нами лежит какой-то другой объект, более современного происхождения — скажем, русскоязычный перевод «Капитала» Маркса. И нас, как учёных, интересует вопрос о происхождении данного объекта: как и почему он возник?
Ответ, который можно обыкновенно услышать на подобный вопрос, нам всем хорошо известен: «Капитал» Маркса возник потому, что его написал выдающийся немецкий экономист, философ и революционер, Карл Маркс. От того, что для некоторых граждан Карл Маркс может быть не выдающимся, а посредственным экономистом, или даже врагом всего свободного человечества, вдохновлявшимся немецким государственничеством, мировой закулисой, или же первым секретарём адской канцелярии, архидьяволом Люцифугом Рофокалем, как то утверждают некоторые религиозные деятели, ситуация в корне не изменится. «Капитал» возник потому, что его написал Карл Маркс.
Является ли такой ответ научным? В случае с ископаемым Археоптериксом для объяснения причин и путей его возникновения требуется учёт десятков и сотен факторов, складывающихся в две большие группы: знание экологических ниш, к обитанию в которых естественный отбор приспосабливает те или иные популяции, производя из них видовое разнообразие; и знание эволюционного пути, пройденного предками данного вида и его ближайшими родственниками. Точным аналогом экологических и эволюционных координат для биологии, в общественных науках являются термины синхронии и диахронии, введённые в конце 19-го века французским лингвистом Фердинандом де Соссюром.
И если мы для объяснения происхождения «Капитала» сводим действительное многообразие факторов, действующих в общественной среде к
Получается, что как «бог» в случае с археоптериксом, так и «Карл Маркс» в случае с «Капиталом», есть способ забалтывания незнания множества действительных причин и факторов, породивших тот или иной объект.
К сожалению, в настоящем эссе не представляется возможным перечислить все причины, приведшие к появлению «Капитала» и ошибочно сводимые к личности Карла Маркса как их универсальной квазипричине. Однако вполне возможно перечислить группы факторов и их взаимосвязь, очертив материалистический путь рассуждения для поиска причин социальных явлений, в порядке восхождения от абстрактного к конкретному.
I
Итак, перед нами объект — увесистая книга в коричневой толстой обложке, на которой золотистыми буквами написаны фамилии авторов: «К. Маркс и Ф. Энгельс», а ниже вытиснены их профили. Развернув книгу, мы можем узнать, что перед нами 23-й том собрания сочинений Маркса и Энгельса, 2-е издание, выпущенное в Москве, в 1960-м году государственным издательством политической литературы, а также что его тираж составляет 135 тысяч экземпляров.
Раскрыв книгу, мы можем обратить внимание на то, что она представляет собой стопку белых листов бумаги — более 900 страниц — на которых напечатаны буквы, упорядоченные в слова и предложения на русском языке, а также некоторые комментарии на немецком, английском и других европейских языках, плюс иллюстрации. Казалось бы, это очевидная для всякого читателя вещь, однако в ней дано базовое различие между двумя противоположностями — фоном и распределёнными в нём фигурами, то есть пространством девятисот страниц и напечатанными на нём изображениями.
Существенным свойством данного объекта в качестве книги, позволяющей отличить её от других книг, будь то Большая Советская Энциклопедия, Робинзон Крузо, библия или журнал Playboy, является порядок расположения букв и иллюстраций. Текст «Капитала», напечатанный на лучшей или худшей бумаге, на бересте, папирусе, данный в качестве текстового файла или озвученный как аудиокнига, несёт ту же информацию, что и рассматриваемый нами. И именно к тексту обыкновенно относят авторство Маркса и Энгельса, опуская дальнейшее рассмотрение того, что под ними подразумевается.
Вместе с тем, хотя свойства текста как текста не определяются носителем, он всё же не может существовать без носителя вовсе, наподобие христианского или неоплатонического Логоса, витая в безвоздушном пространстве. Бумага для первой рукописи «Капитала», как и для его первого и последующих изданий, равно как и чернила для рукописи и печатных изданий, должны были быть сперва изготовлены, прежде чем с их помощью могла быть выражена та или иная совокупность знаков, которой является текст «Критики политической экономии». Поэтому дальнейшее рассмотрение ведёт нас к анализу двух процессов: физического труда по производству бумаги, чернил и их производительному потреблению для создания носителей информации — и интеллектуального труда по производству самой информации, способной быть выраженной множеством способов на множестве языков мира.
II
Принимая во внимание общеизвестные сведения, нетрудно догадаться, что машиной, на которой осуществлялось производительное потребление чернил и бумаги для печати одного из ста тридцати пяти тысяч экземпляров рассматриваемого издания «Капитала» Маркса, был типографский станок, расположенный в здании государственного издательства политической литературы, отмеченного выше, и функционировавший не без участия одного или нескольких работников указанного издательства. Аналогично, машиной, которой был сфабрикована идея «Капитала», было условно-рефлекторное кольцо, проходившее через головной мозг, глаза и руки Маркса, и в котором осуществлялась иннервация движений руки, наносившей чернила на листы рукописи.
Можно ли в таком случае сказать, что «Капитал» как книга был произведён печатным станком, а как текст — мозгом Маркса? Ясно, что такой ответ, будучи формально правильным, остаётся всё ещё слишком абстрактным. Конечно, «Капитал» как книга был произведён на печатном, а не на токарном или ткацком станке, не вырос на дереве и не упал с неба. Конечно, именно головной мозг, а не сердце, не селезёнка и не мочевой пузырь является органом мышления, при помощи которого мог быть и был произведён «Капитал» как текст. Следует ли, исходя из этого, исследовать устройство советских печатных станков, анатомию и физиологию головного мозга вообще и Маркса в частности — при том, что препараты последнего, в отличие от мозга В.И. Ленина, не сохранились — ?
Нельзя сказать, чтобы подобные исследования были вовсе бесполезными — однако возможно довольно просто указать на их тупиковость: бумага, чернила, набор страниц, электроэнергия, сигналы включения и остановки, комбинирующиеся в типографском станке во время его работы, приходят из внешнего по отношению к нему пространства: с бумажного и чернильного заводов, из наборной, с электростанции, от печатника, работой которого руководит множество лиц, начиная от непосредственного начальника до директора типографии, над которым стоит целая иерархия государственных служащих, обеспечивающих согласованную работу различных предприятий, призванных обеспечить их слаженную работу, включая работу рассматриваемого станка. Аналогично, мозг Маркса, иннервировавший движения его рук и глаз в процессе написания рукописи «Критики политической экономии» был лишь передаточным звеном в процессе сбора, обобщения, сравнения, критики и выработки новой информации, поступавшей в него со всего общества множеством путей на протяжение десятков лет его индивидуального развития.
Следовательно, чтобы понять причины работы печатного станка, печатающего текст книги, равно как и причины работы мозга, этот текст составившего, необходимо исследовать прежде всего не их внутреннее строение, а внешнюю среду, в подключении которой они и произвели те, а не иные следствия, являющиеся предметом нашего рассмотрения.
III
Попробуем очертить предельные границы внешних сред, определявших работу печатного станка и мозга Маркса. Предельным полем для первого, очевидно, является вся совокупность технических и социальных машин, вовлечённых в процесс взаимного производства, распределения и потребления, в которой только и возможно возникновение конечных машин, как типографский станок и издательство, в котором тот располагался. Предельным полем для второго является совокупность общественных, а в особенности теоретических отношений, существовавших на тот момент, выборка информации из которых и стала материалом для производства «Капитала» как текста. А принимая во внимание тот факт, что предметом исследования «Капитала» является процесс капиталистического производства, то есть та самая «совокупность технических и социальных машин, вовлечённых в процесс взаимного производства, распределения и потребления», которая и произвела «Капитал» как книгу, можно говорить о взаимной вложенности этих двух полей, предполагающих взаимное влияние друг на друга.
В самом деле, совокупность технических и социальных машин, выразилась в «Капитале», теоретически, а кроме того произвела и размножила его копии по всей планете. Но верно и обратное: «Капитал» как научный и политический текст вдохновил наиболее сознательных работников физического и умственного труда на борьбу, призванную в корне изменить систему общественных отношений, которая его произвела, и которая в нём выразилась.
Так уместно ли приписывать этот процесс, растянутый по поверхности всей планеты и подключённый ко множеству иных процессов, как на ней, так и за её пределами — так как функционирование общества, к примеру, невозможно без поступления на Землю солнечной энергии — одному лишь Карлу Марксу как отдельному индивиду, то есть гуманистической абстракции, критике которой прямо посвящён 6-й из «Тезисов о Фейербахе»?
"Фейербах сводит религиозную сущность к человеческой сущности. Но сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность [ensemble] всех общественных отношений.
Фейербах, который не занимается критикой этой действительной сущности, оказывается поэтому вынужденным:
1) абстрагироваться от хода истории, рассматривать религиозное чувство [Gemut] обособленно и предположить абстрактного — изолированного — человеческого индивида;
2) поэтому у него человеческая сущность может рассматриваться только как «род», как внутренняя, немая всеобщность, связующая множество индивидов только природными узами."
Именно с таким, изолированным субъектом как квазипричиной всех общественных явлений всегда и имеет дело любой гуманизм, хоть обыкновенный, от Фейербаха до Айн Рэнд, хоть критический, от Карен Барад до Ника Ланда.
Каким образом в таком случае можно характеризовать этот явно нечеловеческий и безличный процесс, порождающий те или иные явления, причины которых в гуманизме приписываются человеческим абстракциям?
Представляется, что наиболее удачным термином в современной философии является понятие сборки, сформулированное в совместной работе Ж.Делёза и Ф.Гваттари во второй половине XX века и развиваемое сегодня рядом исследователей, включая Мануэля Деланду.
С точки зрения диалектического материализма сборка может быть определена как процесс соединения и разъединения двух типов противоположностей: актуальных фигур и их виртуальных фонов; а также реальностных элементов и систем их возможностных отношений.
Например, печатный станок как техническое устройство является реальностным соединением конечных элементов, зафиксированных на определённых позициях — а издательство или типография как общественное учреждение, в системе отношений которого он функционирует, будет примером возможностной системы. Аналогично, для отдельной книги буквы будут актуальными фигурами, а страницы — виртуальным фоном, в котором фигуры располагаются.
В самом деле, классическое определение диалектики как единства противоположностей, отношение которых и является восходящим и нисходящим, не конкретизирует того, какие именно из множества возможных противоположностей являются существенными именно для материалистического понимания диалектики. Феликс Гваттари и Жиль Делёз решают эту задачу, предлагая простой и действенный метод, пригодный для анализа данных как общественных, так и естественных наук, поскольку те отражают реальную диалектику соответствующих форм движения материи.
Тогда для сборки «Капитала» и вообще любого текста, картины, социального действия и подобных явлений автор, которому это явление приписывается, может быть определён как пустое место, через которое прошла и в котором была обнаружена та или иная сборка, названная в честь данного места.
В самом деле, биологическое тело Маркса, как и любого работника умственного труда, без остатка может быть разделено на множество элементов, их позиций, а также отношений между теми и другими. Головной мозг как орган мышления занимает в организме фиксированное место в черепной коробке по отношению к
Возможно ли в таком случае вообще говорить об авторстве, если реальной причиной рассматриваемых явлений всегда являются те или иные безличные процессы? Поскольку автор — лишь место, в котором была обнаружена та или иная сборка, то и смысл авторства можно сравнить с тем, как в биологии новые виды и более высокие таксоны зачастую называются по месту своего обитания или обнаружения: африканский и индийский слон, мадагаскарский лемур, галапагосские вьюрки и так далее. Поэтому авторство Маркса и Энгельса по отношению к «Капиталу» и прочим текстам следует понимать как указание на то, что эти тексты были актуализованы в пространстве их интеллектуальной деятельности, а не в мозгу и деятельности Исаака Ньютона или Сола Ньюмена.
При этом вопрос о существовании сборки до её обнаружения является дискуссионным: существовал ли, и если да, то в каком виде, научный социализм до того, как сырой теоретический материал для него скомбинировался в голове Маркса?
В пользу возможности такого предсуществования свидетельствуют не только общие теоретические соображения, но и конкретные факты: открытие дифференциального исчисления Ньютоном и Лейбницем независимо друг от друга; независимое открытие механизма происхождения видов Дарвином и Уоллесом; выработка независимо от Маркса элементов научного социализма в среде рикардианских и смитианских социалистов, а также диалектического материализма Иосифом Дицгеном, явно свидетельствуют в пользу того, что всякое научное открытие или иное проявление сборок, представляет лишь момент актуализации предшествующих процессов, распределённых в пространстве общественных отношений.
IV
Возможно ли дальнейшее рассмотрение причин и условий, сделавших возможным возникновение «Капитала»? Вслед за пространством производственных, общественных и интеллектуальных отношений, взятых как актуальная фигура в таком случае следовало бы рассмотреть существование бесконечно расширяющегося виртуального фона: биосферы, атмосферы, гидросферы, литосферы, Земли в целом, Солнечной системы, и далее вплоть до наблюдаемой вселенной и неизвестного пространства за её пределами, из которого данная вселенная возникла и в котором существует.
Мы оказываемся в проблематичной ситуации: следуя в направлении расширения общности условий, сделавших возможным возникновение отдельного объекта, мы восходим к представлению о бесконечности природы, в свою очередь раздваивающемся на бесчисленное множество внешних по отношению к данной вселенной объектов, соединяющихся и разъединяющихся на протяжение вечности всеми возможными способами — и на беспредельное пространство их перетасовки и рекомбинации.
Следует отметить, что концепт природы существенно отличается как от физической концепции мультивселенной, так и от некоторых современных философских концепций. То что природа не является мультивселенной ясно из того, что в понятии мультивселенной предполагается, что вселенные как области космического пространства с упорядоченным набором физических констант, подобные нашей, являются наивысшим типом объектов, как некогда наименьшим типом объектов считался атом. Однако нет никаких оснований полагать, что даже если всё пространство за пределами этой вселенной заполнено другими вселенными, последние не объединяются в объекты более высокого порядка, а те в ещё большие объекты и так далее — подобно тому как атом не только делим на неизвестное число уровней вниз, но и способен образовывать молекулы, те — межмолекулярные ансамбли, и так далее. И как многообразие молекул и элементарных частиц убеждает нас в многообразии возможных микрообъектов помимо отдельных атомов, также нет никаких оснований предполагать, что разнообразие макрообъектов за пределами наблюдаемой вселенной исчерпывается подобными же ей вселенными, отличающимися разве что набором физических законов.
Что касается философской концепции материалистического абсолюта как гиперхаоса, сформулированной Квентином Мейяссу в «После конечности», то наряду с интересными рассуждениями о корреляции он утверждает на 76-й странице, что природа в целом разрушима: «Я претендую на то, чтобы знать, что мир разрушим, как я знаю, что эта книга разрушима.» Из дальнейшего чтения нетрудно убедиться, что и в целом концепция абсолюта как гиперхаоса выстраивается им по модели «разрушимого абсолюта».
А это явная бессмыслица, опровергнутая аж в 5-м веке до н.э., античными философами-материалистами Демокритом и Эпикуром:
a. Природа в целом не может разрушиться, т.к. разрушение есть распадение на части вовне — но вовне природы ничего нет, следовательно и погибнуть путём распада она не может.
b. Если бы природа могла погибнуть, то на протяжение бесчисленного времени, предшествовавшего данному моменту она бы уже давно разрушилась, и мы бы об этом не разговаривали.
О том же в поэме «О природе вещей» (De rerum natura) пишет древнеримский эпикуреец Тит Лукреций Кар:
Должно ведь было бы всё, чему смертное тело присуще,
Быть истреблённым давно бесконечного времени днями.
Если ж в теченье всего миновавшего ранее века
Были тела, из каких состоит этот мир, обновляясь,
То, несомненно, они обладают бессмертной природой
И потому ничему невозможно в ничто обратиться
Верно то, что природа как бесконечная субстанция непрестанно разрушается и восстанавливается в своих частях, однако утверждать, что она в целом может погибнуть — явно ложное утверждение. Аналогично тезис Мейяссу о возможности самопроизвольного изменения физических констант и иных законов природы является дурной абстракцией, так как законы тех или иных систем не существуют без носителя — значит, для изменения законов движения должен измениться состав или устройство носителя — скажем, физического вакуума для вселенной в целом; видовой или химический состав для биосферы; уровень производительных сил для общества. Конкретные изменения для биологических и социальных систем — общеизвестны и наблюдаемы. Можно предположить возможность изменений и для физических законов — если части вселенной войдут в соприкосновение с
Однако на данном этапе развития физики и космологии рассуждение о том, что может произойти при столкновении двух вселенных, изменятся ли в них значения физических констант, и если да, то каким образом — прямой путь в метафизическое болото пустых спекуляций.
Действительно философским вопросом является исследование соотношения трактовок природы как бесконечного множества частей, объектов или модусов — и природы как вечного и беспредельного пространства их перетасовки. Пермский философ В.В. Орлов в монографии «Материя, развитие, человек» 1974 г. предлагал различать данные интерпретации как экстенсивную и интенсивную концепции материализма, склоняясь к признанию их интенсивного единства.
Делёзо-гваттарианская концепция сборок позволяет конкретизировать данную идею, помыслив существование обоих аспектов этой бесконечной природы в их диалектическом единстве. В качестве двух примеров актуалистского уклонения от диалектического единства актуального виртуального могут быть названы акторно-сетевая теория (АСТ) Бруно Латура и