"Почему же лучше всего

я помню не холод и хаос, а дом?"

Дарья Трайден, "Грибные места"

Те, кого мы оставили дòма. Платья, для которых решили больше не будет повода, ёлочные игрушки в клочках пожелтевших нечитаных газетах, ватные полоски утеплителя между рам, дедовы часы на цепочке, разобранный на балконе велосипед, наконец исполнившийся стабильностью ржавчины, длинные матовые коробки со слайдами, детские мечты, детские дневники, детские фотографии с потерявшей в тоннеле десятилетий имя улыбчивой одноклассницей — крайней справа в третьем ряду. По ту сторону Каменного Лога, Беняконей, Котловки и Минска-2 мы оставили стены, враз состарившиеся сады, скрип фрамуги с мумиями нетленных мух, тропинки, помнящие шаг даже в самые густые, звенящие хором тишины, сумерки — мы оставили целые домà.

Мы оставили домà, целые леса, целые молчаливые бесконечные небеса с сентябрьским Орионом в прогалине между шестнадцатиэтажкой и банком. Оставили углы, карты и названия улиц, проспектов и бульваров, кафе, книжных и сувенирных магазинов — еще до того, как они оставят сами себя, как их заставят оставить себя по причинам, о которых нельзя говорить вслух.

Мы оставили имена соседей, которые стали, по цепочке брейгелевских слепых, вдруг выпадать из жизни, а их взрослые дети скорее всего в ответ не узнают нас, увидев на перекрестке у светофора воображаемых общих дорог в вот-вот закрывающийся магазин после работы. В меланхоличном шалаше воспоминаний мы оставили наших бабушек, их не умеющие смеяться лица, их ковры с запутанной геометрией лабиринтов рисунка, такого неуместного для простого как дважды два лета на краю света, гор жареной картошки, стреляющей из-под крышки брызгами масла, их пухлые башенки блинов, их новогоднюю селедку под шубой, их хрупкие силуэты в окне отъезжающего автобуса, их могилы, леса вокруг их могил, память вокруг и внутри этих лесов, наше прошлое, наше будущее, наше-уже-не наше.

Но, постой, разве дом — это только дом, только память и прошлое, и тоска, и ностальгия, и смутак, и ойкос, и порог, и как это там еще? Разве дом — только про то, чего уже нет?

В книге Дарьи Трайден "Грибные места" дом — больше, чем дом. Выкупленное героиней повести отчаянно нуждающееся в ремонте здание сельской почты в самый, вроде бы неподходящий для этого момент великого постпротестного исхода, — почти персонаж сам по себе. Как в фильме «Мама!» Даррена Аронофски ее дом — палимпсест значений, а приведение его в порядок, достраивание, сборка — попытка перестроить, пересмотреть, пере (со/разо)брать саму себя после утрат координат знакомого мира, после разрыва отношений, накануне неминуемых холодов, в период, наслоившийся на время, когда "уехали не только близкие друзья, но и те, кого недолюбливала". "Нелюбовь — тоже привелегия," констатирует Дарья.

Еще в детстве освоив в деревенских каникулах "упражнение на вычитание", где "чтобы пережить лето, приходилось отбрасывать все мучительное и страшное, изымать из пространства опасные зоны", героиня — непарадоксальный для беларусок микс хрупкости и упрямства — не только выживает, но и живет в этой новой (но не той) Беларуси остатков и сбитых прицелов общих знаменателей.

Ее текущий с разной степенью интенсивости из главы в главу ремонт — терапевтическое продолжение состояния пост-влюбленности, манифест Евы, заявляющей о праве давать свои имена не только пространству, но и времени, эмоциональному и географическому прошлому скромного беларусского анти-рая. "Абы што!" — "Ну, как есть…" Книга здесь — словно игра в го, лексическое упражнение в ограждение камешками-колышками территории, где все теперь/уже по-другому. Подтвержденное цветной печатью на толстой бумаге право на собственность — тела, языка, сна, своей концовки — на степень откровенности, с которой героиня выбирает говорить о семье, о сексе, о Другой. Она контатирует эту простую, но честную и важную мысль и в тексте, описывая бытие в нем как "параллельную реальность", где "чудесный простор различия [между написанным и реальным] — добавочная стоимость, которую письмо производит по отношению к миру,… производит не только новую историю, не только новую тебя — но и новую меня, […] наслаивая на реальность ее описание, надеясь сделать жизнь более человечной и внятной," суммирует героиня.

Бодрийяр был бы согласен.

Новыми, перешитыми, как платье навырост, глаголами, читаются как прошлое, так и будущее владелицы дома (а оно есть!) Мне нравится, что, переплетая истории о взрослении в беларусском не-Минске нулевых со все еще ищущем своей лексики настоящим черезграничья, здесь-и-сейчас Дарьи все же побеждает. Перелистывая страницы книги, сидя на парапете у Шпре, мне вдруг остро хочется всей этой плюшевой безопасности мха, крохкой теплоты сухой коры, предсказуемости орешек со сгущенкой или даже запаха деревянных коридоров наших дзяржаўных ўстаноў, где спицы лучей солнца сквозь кружевные занавески всегда имели какой-то необъяснимый, нетленный, безвременный шарм. И вроде мы про это все давно читали и писали, но нет. "Грибные места" — что-то уже другое, что-то за чем я могу только наблюдать из-за той стороны наклонной черты в строке моей нынешней географии. Belarus/Germany.

Хотя постой, какие же "те" и "эти". Никаких "тех" и "этих" на самом же деле нет. Все они — это мы, а мы — они. Потому что и баня, и гулкие лестничные клетки, и касания пальцев на заднем сиденье такси, и орешки, и плакаты из польских музыкальных журналов на дверях… были и моими. А мои — наверняка могли бы подойти и Дарье, как когда-то любимые шейные платки или кольца из редких поездок в Европу, которые можно в порыве щедрости вдруг отдать малознакомой симпатичной соседке. Все это коллективное прошлое и настоящее в затянувшемся режиме under construction невозможно разделить никакими Мядининкаями, Гудогайями, Кянами и Шальчининкайями. И хоть туда больше не летает Белавия, темный автобус без опозновательных знаков по-прежнему курсирует между нами по известному всем избранным маршруту. Да, не все из нас нарастили себе новую кожу, развили иммунитет и супер-способность навигации в постоянно меняющихся условиях пост-пограничья, каждая продолжает по-своему преодолевать препятствия и вести через них других, выполняя, как пишет Дарья об одной из своих героинь, "очень беларусскую работу".

И может быть, никакого возвращения нет и не нужно. Потому что в каком-то паралелльном измерении пост-временья мы все всё еще там, как части, главы, как предложения, реальные и придумаенные воспоминания одной книги, одного леса, одной влюбленности, в ожидании выхода, в поиске папараць-кветкі, той самой коробки с чудом неразбитыми ёлочными игрушками, забытого имени одноклассницы — крайней справа в третьем ряду, — в поиске Другой и себя. А может, мы никого никогда и не оставляли, и, не делясь на "тех" и "этих" мы все всё еще там. Тут. В мире, где абсолютно всё — временное, но абсолютно всё — наше.

Берлин, 2025

PS Другие мои книжные рецензии:

— о пост-ЖЖ жанре автофикш и книге Павла Антипова "Куда-нибудь приезжать, что-нибудь делать и уезжать";

— о 1990х, какими мы их мало помним, и антиностальгии в "Варшаве" Владимира Козлова;

— о поисках смысла, юмора и себя в берлинской эмиграции и "Велосипедной улице, 51" Коли Сулима;

— о некрополитике нежно и повести "Ваўка" Ўладзіміра Сцяпана;

— о road movie в формате пригородной электрички Сергея Кравченко.

PPS Если у вас вышла хорошая книга и вы ищете непредвзятого неанонимного рецензента, вы знаете, что делать.