Философия как критика идеологии всегда предполагает некоторую вариативность метода. В самом деле, критикуя то или иное идеологическое заблуждение, практику или набор общественных противоречий, ведущих к их возникновению, можно выбрать различные способы и модели критики. Так, критикуя христианство как религиозную идеологию можно обратить внимание на логическую невозможность существования бога и потустороннего мира или указать на историческую обусловленность религиозных идей, не существовавших на протяжение большей части общественной истории, равно как и в животном мире. Одни критики, такие как Джеймс Фрейзер, указывают на сохранение в религии пережитков магизма, анимизма и тотемизма; другие, такие как Жан Мелье, отмечают социальный вред религии и общность интересов духовенства и господствующего класса; третьи, как Ричард Доукинс, обращают внимание на механизмы передачи религиозных идей, функционирующих подобно вирусам; четвёртые, как Карл Маркс, выделяют особую роль противоречий между производительными силами и производственными отношениями, рассогласующими действия субъектов и их результат, ввергая тех в состояние непрерывного стресса, рождающего религиозную потребность, как и возможность выгодного бизнеса на её обслуживании. Таким образом, всесторонняя критика любой идеологии, христианства в частности, должна опираться на целый спектр методов анализа и опровержения.

Из всех философских направлений, так или иначе занимавшихся критикой религии и иных идеологий, марксизм, по-видимому, является наиболее последовательным и эффективным, предоставляя не только исчерпывающее научное объяснение идеологии как ложного сознания, но и предлагая конкретные методы для её ускоренного изживания, показавшие блистательную эффективность, особенно в ранний период советской власти. Современный, шизоаналитический этап развития марксизма продолжает данную линию, дополняя и обогащая классические достижения психоаналитическими и структуралистскими идеями.

Чтобы покончить с божьим судом — а этот лозунг Антонена Арто [2], выдающегося французского поэта, драматурга и реформатора театра, есть в то же время одно из определений как шизоаналитической, так и коммунистической программы — следует хорошо знать, как устроена его система. Одним из возможных образцов, с которого можно начать анализ данного режима функционирования бессознательного, является христианская дву-однозначная семиотика.

Вообще, семиотик как режимов функционирования знака, в Тысяче плато насчитывается по меньшей мере пять: территориальная доозначающая, иерархическая означающая, номадическая контр-означающая, аффективно-субъективистская пост-означающая и диаграмматическая, существующая в переходе между перечисленными, как функциональный эквивалент мета-позиции. Делёз и Гваттари увязывают эти семиотики с социальными мега-машинами; но по их «слепому пятну» их можно также классифицировать как локальную, ино-референциальную, референциальную, авто-референциальную и диа-референциальную соответственно. Дву-однозначная семиотика авраамических религий называется так, поскольку совмещает в себе моменты двух противоположных семиотик: означающей и пост-означающей субъективной, в которых системы аргументации устроены как отсылки всякого суждения к системе расширяющихся кругов интерпретации — либо к самому суждению, вступающему в прямую, неопосредованную связь с самим собой.

В этом смысле в качестве иллюстраций удобно сопоставить талмудический иудаизм как пример означающей семиотики с картезианским Когито как примером пост-означающей семиотики. В первом случае аргументация строится инореференциально, с отсылкой к священному тексту и уровням его толкования и истолкования. Во втором случае достоверность достигается через отсылку мыслящего субъекта к самому себе — которая в текстах Декарта достаточно для удостоверения существования самого мыслящего субъекта, но не достаточна для удостоверения адекватности его связи с телом и вообще миром протяжённых тел и эмпирически данных явлений, что рождает потребность в костыле, подпорке в виде бога, введённом в его систему совершенно искусственным, неправдоподобным способом, в качестве дани господствовавшей тогда христианской идеологии и её репрессивному аппарату.

Христианство же замечательно тем, что располагается посередине между талмудизмом и картезианством, причём более ранние его версии, православная и католическая, уклоняются в сторону означающей инореференциальной семиотики, пронизывающей порядок богослужения, толкование священных текстов и всю церковную иерархию, тогда как протестантизм, буржуазное христианство, определённо уклоняется в направлении субъективной аутореференциальной семиотики. Отметив католическо-ортодоксальный и протестантский этапы развития христианства, следует указать на важность изучения именно первого из них, поскольку он конституирован семиотикой, отличной от распространённой сегодня. Через контраст, создаваемый таким образом, становится возможным более ясно и отчётливо рассмотреть как предшествующую, так и ныне существующую идеологии, а значит лучше понять механизмы их исторического снятия. А поскольку центральным, стержневым обрядом ортодоксального и католического христианства, является литургия, то и начать анализ данной семиотики следует именно с неё.

Что есть православная литургия с точки зрения шизоанализа? Прежде всего — и с этим согласятся сами христианские богословы — она есть способ производства субъективности как субъективности во-первых, человеческой, и во-вторых, подчинённой своему божественному первообразу. Божественное и человеческое в данном случае выступают в качестве особых идеологических функций, что было отмечено ещё Луи Альтюссером [1], и выступают в связке, взаимно удостоверяя друг друга.

Исходя из этого, литургическое производство субъективности можно определить более точно, как удостоверение порядка Единого [12] во всех трёх регистрах бессознательного — воображаемом, символическом и реальном. Техническое оснащение воображаемого регистра достигается путём богатого убранства храма, иконами святых, фресками, расшитыми одеяниями священников, дьяконов и епископов, каждением ладана, хоровым пением и другими воздействиями, что в совокупности призвано перегрузить все чувственные рецепторы первой сигнальной системы. Техническое оснащение символического достигается тем, что каждый образ, действие, молитва устроены как знаки, отсылающие по смыслу друг к другу, к священному писанию, преданию — ко всей бесконечной церковной символике в целом. То и другое считается достаточным, чтобы произошло реальное явление божественного, преобразующее хлеб и вино в мясо и кровь Иисуса Христа, которые верующие — ритуальный каннибализм — должны с благоговением съесть, соединившись с богом не только психическим, но и телесным способом.

Важнейшим открытием шизоанализа в сравнении с лакановским психоанализом, является социально-историческое и экономическое, а вовсе не семейное происхождение и значение элементов бессознательного, отсылающих к трём факторам производства: земле, труду и капиталу. К четырём частичным влечениям (оральному, анальному, взгляда и голоса), открытым Жаком Лаканом [8], Феликс Гваттари и Жиль Делёз добавляют понятие тела без органов как момента антипроизводства — регистрирующей поверхности, на которой частичные влечения распределяются. Иными словами ТбО можно определить как способ торможения и перезапуска частичных влечений структурой их соотношения. Третий термин — субъект как избыток избытка в отношении частичных объектов и обобщённой телесности [5, 34-42]. Рассмотрим, как литургический ритуал формирует режим функционирования бессознательного для каждого из элементов бессознательного, в нём задействованных.

Оральное влечение, состоящее в запросе Другому о предоставлении/прекращении материального потока, включаемого в состав тела доиндивидуированного субъекта, первое как в логическом, так и в историческом порядке становления, казалось бы, конституирует всю литургию, направленную к моменту поедания верующими хлеба и вина, будто бы превратившимися в мясо и кровь бога. Возглас священника, цитирующего слова Иисуса, разломившего на тайной вечере хлеб со словами: «Возьмите, вкусите, это — Тело Мое, за вас преломляемое для отпущения грехов.» — и далее, о чаше с вином: «Пейте из неё все, это — Кровь Моя, Нового Завета, за вас и за многих изливаемая для отпущения грехов» — ясно свидетельствуют о первичности орального влечения, отсылающего к каннибальским метафизикам [7] родо-племенного строя, над которыми надстраивается и которые переопределяет следующий бессознательный компонент.

Анальное влечение, состоящее в запросе от Другого в удержании/предоставлении материального потока, исключаемого из тела индивидуированного субъекта, является господствующим, согласно Делёзу и Гваттари, для докапиталистической государственности, учреждая саму функцию господства на бессознательном и социальном уровне одновременно. Другой, выступающий в данном влечении носителем запрета — или в терминах рефлексологии, негативного подкрепления — мыслится и представляется отделённым — то есть святым в буквальном смысле этого слова, от всех конкретных и материальных состояний, самим принципом разделения между одним и другим, между разделителем и разделяемым, богом как абсолютным различителем, человеком как относительным различителем, миром как пространством различений — и всеми символами, наполняющими религиозный порядок, отсылающими друг к другу и к центральному различительному принципу как божественной инстанции. Именно поэтому смысл христианской литургии — благоговейное, а не страстно-кулинарное вкушение плоти и крови вочеловечившегося бога перед его лицом, на что указывают также многие молитвы, например:

«Да молчит всякая плоть человеская,

и да стоит со страхом и трепетом,

и ничто земное в себе да не помышляет:

Царь царствующих, и Господь господствующих

приходит заклаться и даться в пищу верным.»

Учитывая ускорение капиталистической тенденции к упрощению религиозного культа и нарастанию чувственно-субъективной составляющей, можно предположить, что через несколько десятков или сотен лет продолжительность словесного богослужения может сократиться до нескольких минут в пользу многочасовой трапезы, на которой вместо крови Иисуса Христа будут подаваться десятки сортов изысканных вин, коньяков, портвейнов и настоек, а вместо хлеба, символизирующего мясо того же персонажа будут подаваться также десятки вкуснейших пирожных, булочек, витушек и ватрушек по заранее утверждённому прайс-листу. В дополнение к ним, надо думать, пойдут и разные другие закуски холодные и горячие, а заканчиваться литургии будут не иначе как в духе развлечений древнеримской знати или романов известного французского литератора и весьма благочестивого философа, маркиза де Сада.

Влечение взгляда — рефлексивное замыкание пространственного представления мира, выраженного в представлении другого, в христианском богослужении, как и все прочие влечения, является подчинённым удостоверению высшего, трансцендентного единства. Взгляд бога конституирует действительность как символически-упорядоченное пространство мира, и человека как олицевлённое, распознанное тело контрактора-должника-подсудимого — поскольку завет, то есть библейский контракт между богом и людьми, из которого следует невыплачиваемый долг людей по отношению к богу — то есть их изначальная греховность, которая является основанием для неизбежного страшного суда и поводом для искупления крестной жертвой, усугубляющей действительную вину возможностью неблагодарности и предательства. Ясно, что религиозный перенос на небо, в потусторонний мир юридических отношений договора, долга, вины и суда мог состояться не раньше возникновения государства и частной собственности, из которых данные отношения и происходят. Примечательно, что молитва «Великое славословие», напрямую указывает на взаимосвязь мира как космоса и греха как ошибки:

"Κύριε ὁ Θεός, ὁ ἀμνὸς τοῦ Θεοῦ, ὁ Υἱός τοῦ Πατρός.

Ὡ αἴρων τὴν ἁμαρτίαν τοῦ κόσμου, ἐλέησον ἡμᾶς."

«Господи Боже, Агнец Божий, Сын Отца.

Берущий на Себя грехи мира, помилуй нас.»

Зооморфная фигура агнца ($) удостоверяется отцовско-господской фигурой бога (S1) — тогда как символический порядок космоса (S2) нуждается в излечении от греховных ошибок, выпадающих за его пределы (@).

Не лишним будет заметить, что Космос в христианстве, наследующем античной философии, мыслится как символически-организованное и конечное пространство, в которое человеческая свобода вносит — и это точный перевод греческого ἁμαρτίαν — ошибки, в старо-слав. «огрехи», от которого и произошло слово «грех». Русскоязычное «мир» поэтому не может прочитываться как повседневно-нейтральное, а «грех» как морально-осуждающее.

Влечение голоса — рефлексивное замыкание временного\длительного представления другого, выраженного в речи другого, в христианстве подчинено богослужебному уставу — ещё одно свидетельство его государственно-бюрократического происхождения. Пение хора, циркулирующее по системе концентрических кругов означающих [6, 227], возгласы священников и голоса верующих, которым дозволяется лишь откликаться на совершающуюся в отношении них интерпелляцию пением символа веры, удостоверяющих их статус как обращённых в религию субъектов, выражается, к примеру, следующими строчками 134-го паслма:

«Хвалите имя Господне, хвалите, рабы Господа;

Стоящие во храме Господнем, во дворах дома Бога нашего!»

— поскольку субъектов, не признающих себя собственностью небесного господина, и не желающих хвалить того, чьё объективное существование может быть принято разве что на веру, во храмах обыкновенно не бывает.

Принимая во внимание тенденции к росту образованности и прагматичности населения, не трудно предположить один из возможных способов мутации литургического мемплекса [4] через внедрение в порядок богослужения всё большего числе технических устройств. Так, например, хоры певчих можно и должно заменить трансляцией уже имеющихся аудиозаписей; попов, дьконов и разных служек, бегающих по храму в течение литургии и совершающих разные действия, вполне можно заменить роботами, гораздо лучше способными озвучить текст любой молитвы или акафиста без запинки; исповедь живым попам можно заменить исповедью нейросети по он-лайну, что уже сегодня практикуют многие предприимчивые служители культа; а личные молитвы верующих также можно заменить магнитофонами, включёнными на постоянную перемотку того или иного акафиста. Следствием последнего станет не только гипотетическое достижение святости большинством верующих вследствие круглосуточной молитвы, впервые в истории оказавшихся способными исполнить заповедь, данную апостолом Павлом «Непрестанно молитесь!» (1-е Сол.5:17), но и освобождение массы свободного времени, ранее занятого личным исполнением религиозных обрядов, что нельзя не трактовать как явный признак научного и социально-демократического прогресса.

Тело, производимое в ходе подобных духовных упражнений, определяется в терминах шизоанализа как организм, все органы которого расположены строго на своих местах и подчинены предписанным свыше функциям. Вместе с тем, организм, создаваемый христианской аскетикой существенно отличен от организма, конституируемого новоевропейскими буржуазными, дисциплинарными и научными практиками — тело, пропущенное через S1, не является строго говоря индивидуальным телом частного собственника. Скорее оно соотносится с телом всей христианской общины, трактуемым как тело самого Христа, по отношению к которому он выступает в качестве головы. Именно такая, параноидально-психотическая по существу трактовка телесности позволяла и позволяет возникать различным видам религиозно-утопического социализма, выступающих за обобществление частной собственности, экспроприацию церковных и частных богатств, упразднение всех властей и института семьи как препятствующих духовному единению всех субъектов во всенародной и божественной телесности. Наиболее радикальным из подобных течений, было, несомненно, восстание анабаптистов в ходе крестьянской войны в Германии, прекрасно описанное Фридрихом Энгельсом в одноимённой работе [9]. Письмо-тезисы одного из вождей восстания, богослова и утопического коммуниста Томаса Мюнцера, содержит пламенную критику всех перечисленных институтов, а также идею «светского отлучения» [11] для врагов революции, санкционирующую борьбу против которых для каждого члена восстающей общины любыми возможными средствами.

В целом, следует обратить внимание на утопическую трансформацию телесности в анабаптизме и иных христианских ересях, уклоняющихся в направлении всё большего радикализма. Так, ересь адамитов состояла в представлении о том, что ношение одежды, равно как институты семьи и брака — следствия греховности, так как были введены после грехопадения. Людям же святым и чистым от грехов, каковыми они себя считали, больше не нужно соблюдать эти заповеди, тогда как грешников и «язычников» следует или обратить путём убеждения, или завладеть их имуществом силой, если те не внемлют аргументам.

Сходных идей придерживались секты либертинов, отрицавшие необходимость соблюдения заповедей и церковных догм для святых и праведных людей, непосредственно, в видениях общавшихся со святым духом и всей небесной канцелярией. На практике это выражалось в уничтожении икон, католических алтарей, обобществлении церковной и феодальной собственности, в сексуальных оргиях, в отмене институтов семьи и брака.

Вообще эти и многие другие христианские ереси выражали всенародное сопротивление феодальному строю и церкви как его основному идеологическому аппарату. Однако, не имея иного языка для выражения своих желаний и интересов, ересиархи использовали язык священного писания, ссылались на пророческие видения и личное общение с потусторонними силами, желавшими по их словам, революционного преобразования всех институтов общества в интересах большинства населения.

Наконец, сама христианская субъективность, производимая литургическим способом, может быть помыслена как олицевление [6, 276-315] аскетически организованного тела для распознания идеологическими аппаратами государства [1]. Здесь мы имеем дело с шизоаналитической концепцией олицевления как операции нанесения лица на тело — прежде всего в социальном измерении. Именно поэтому с лицом и субъективностью связываются прежде всего влечения желания, взгляда и голоса, распределяющие запросы о пространственных и временных эффектах в дву-однозначной семиотической структуре — тогда как влечения требования, оральное и анальное, соотносятся скорее с организацией телесности. Способ их соотнесения, представляющий абстрактную машину двойного захвата, наподобие описанной Бейтсоном [3], функционирует на двух уровнях. На первом уровне субъекту вменяется набор невыполнимых требований — ветхозаветный закон, состоящий из 613 заповедей, к которым христианская церковь, отменив большую их часть, присовокупила множество новых, и вина за невозможность их все исполнить. На втором уровне субъекту предлагается в дар крестная жертва Христа, муки которого за его или её грехи субъекту предлагается свободно и с благодарностью принять — так как в случае неблагодарного отказа в дополнение к вине за неисполнение заповедей вменяется отказ от христовой жертвы, и вечный муки в адском огне.

Вывод: Исследование христианской идеологизации помогает понять по контрасту современные капиталистические способы идеологизации. Так, частичные влечения, интегрируемые в христианском ритуале, дезинтегрируются при подключении к собственно капиталистическим ИАГ — идеологическим аппаратам государства. Организация тела для последних, сохраняя остаточную иерархию, приобретает всё более распределённый характер. Наконец, субъективность выпадает из символической религиозной системы в режим чувственной непосредственности. Диаграмматическая критика последнего, в свою очередь, немыслима без пересборки всей субъективности с точки зрения разрыва непосредственной связи и эмпирического, то есть буржуазного мировоззрения вообще.

Библиография:

1. Альтюссер, Луи Пьер Идеология и идеологические аппараты государства (заметки для исследования) // Неприкосновенный Запас. — 2011. — № 3 (77).

2. Арто, Антонен. «Заключение» (фрагмент радиокомпозиции «Покончить с Божьим судом», 1947) // Antonin Artaud. 2 Émissions De René Farabet (André Dimanche Éditeur, CD)

3. Бейтсон Г., «Шаги в направлении экологии разума», — М.: УРСС, 2005. Перевод Д. Федотова, статья «К теории шизофрении» в переводе М. Папуша.

4. Броуди Р. Психические вирусы. Как программируют ваше сознание / Пер. с англ. Л.В. Афанасьевой. — М.: Поколение, 2007.

5. Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. У-Фактория, 2007. Перевод Д.Кралечкина. Редактор — В.Кузнецов

6. Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения / Пер. с фр. и послесл. Я.И. Свирского, науч. ред. В.Ю. Кузнецов — Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010.

7. Де Кастру, Э.В. Каннибальские метафизики. Рубежи постструктурной антропологии. «Ad Marginem», 2017 г.

8. Лакан, Ж. Семинары. Книга 11. Четыре основные понятия психоанализа // Гнозис/Логос, М. 2004

9. Маркс К., Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии // Сочинения, т. 7, 1956. — М.: Политиздат, 1956

10. Мелье Ж. Завещание. пер.с фр. Ф.Д. Капелюша и Г.П. Полякова под ред. Ф.А. Коган — Бернштейн. М.: Изд-во Академии наук, 1954.

11. Мюнцер Томас / Смирин М. М. // Моршин — Никиш. — М. : Советская энциклопедия, 1974. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А.М. Прохоров ; 1969—1978, т. 17).

12. Платон, «Парменид»