Несколько лет тому назад, работая в университете над исследованием, посвященным Сэмюэлу Беккету, я начал переводить на русский короткую прозу, написанную Беккетом в период с 1954 по 1989 год, то есть до смерти писателя. Мотивация моя была проста: эти тексты на тот момент опубликованы на русском не были, а многие не опубликованы до сих пор. В связи не столько с объемом этих текстов, сколько с их сложностью, работа заняла что-то около года.
Некоторые из этих текстов вышли в 2015 году в переводе Марка Дадяна в книжке «Первая любовь. Избранная проза». Избранна эта проза была просто: издательство выкупило права на издание только текстов, написанных впервые на французском, а поскольку Беккет писал то на французском, то на английском, часть текстов просто осталась за пределами купленных прав. Впрочем, некоторые поздние французские тексты также не вошли в сборник.
«Еще Беккет» является попыткой собрать всю короткую прозу Беккета, написанную с 1954 по 1989 год в одном месте. Не публикуется только текст «The Lost Ones/Le Dépeupleur» (1966, 1970), опубликованный издательством «Опустошитель» сразу в двух хороших переводах. Многие тексты публикуются на русском впервые. За базу при переводе того или иного текста брался или французский, или английский оригинал, в зависимости от того, на каком языке текст был написан впервые. Автопереводы Беккета также брались во внимание. Во время работы большую помощь в интерпретации темных мест оказал один из ведущих специалистов по творчеству Беккета, профессор Крис Акерли. Датировка текстов соответствует датировке, принятой в издании Samuel Beckett. The Complete Short Prose, 1929-1989. ed. S.E. Gontarski. New York: Grove Press, 1995. Тексты будут публиковаться в хронологическом порядке и по одному в неделю.
Иллюстрации к текстам: Ирина Лисачева
Если пунктуация оригинального текста явным образом игнорирует правила пунктуации языка оригинала, его перевод игнорирует правила русской пунктуации.
Неделя 1: Из заброшенной работы
Неделя 3: Воображение мертво вообразите
Неделя 10: Фиаско 3: Вдали птица
Неделя 13
Фиаско 6
Старая земля, довольно лжи, я ее видел, это был я, хищными глазами моего другого, слишком поздно. Она будет на мне, это буду я, это будет она, это будем мы, это никогда не были мы. Может, и не завтра, но слишком поздно. Теперь уже скоро, как я вглядываюсь в нее, и какой отказ, как она меня отвергает, сама отверженная. Это год майских жуков, в следующем году их не будет, и через год тоже, вглядись в них. Я возвращаюсь домой в сумерках, они взлетают, отрываются от моего маленького дуба и, сытые, с шумом улетают в тень. Tristi fummo ne l’aere dolce. Я возвращаюсь, поднимаю руку, хватаюсь за сук, встаю на ноги и вхожу. Три года в земле, те, кого не слопали кроты, потом ням ням, десять дней подряд, пятнадцать дней, и каждую ночь полет. Может быть, к реке, они устремляются к реке. Я включаю свет, потом выключаю, пристыженный, стою у окна, перехожу от окна к окну, опираясь о мебель. На миг я вижу небо, разные небеса, потом они превращаются в лица, агонии, любовь, разные любови, счастье тоже, да, и такое было, к несчастью. Мгновения жизни, моей тоже, среди прочих, ну да. Счастье, какое счастье, но какие смерти, какие любови, когда-то я знал, но тогда уже было поздно. Ах, любить перед своим концом, и видеть, как они любят перед своим, любовники последних минут, и быть счастливым, зачем ах, незачем. Нет, но сейчас, сейчас, просто оставаться у окна, одна рука на стене, другая держится за рубашку, и видеть небо, еще немного, но нет, удушье и спазмы, море детства, другие небеса, другое тело.
1960-е
Комментарий переводчика
В шестом «Фиаско» земля играет ту роль, которую в первом играло «место», от которого отделяется огромная капля, рушась вниз. Здесь происходит обратное: падение заменяется взлетом. Оба случая объединяет идея неизбежного отсоединения от точки неподвижности, необратимое путешествие, или рождение в мир, неотделимое от чувства утраты.
В «Фиаско 6» этот процесс воплощен в образе майских жуков, которые на стадии личинки живут в земле порядка трех лет, позже (на стадии куколки) занимаются тем, что «ням ням», и, наконец, улетают на стадии имаго. (Три эти этапа развернуты в трех частях романа «Как есть».) По всей видимости, здесь в стадии имаго воплощена проблематика вхождения субъекта в область воображаемого, то есть образа (image), и связанное с этим путешествие взрослой жизни (imago) как жизни воображения.
В тексте две цитаты из Данте, которые организуют связь между взрослением и воображением через общее для них чувство утраты.
Первая кроется во фразе yeux grifanes, «хищные/орлиные глаза», где grifanes — французский неологизм, который в свою очередь является калькой с неологизма Данте: grifagni. Так Данте характеризует «хищные» глаза Цезаря: «Cesare armato con gli occhi grifagni» (Ад, IV). Беккет использует этот образ для обозначения хищного взгляда воображения, ищущего образы, которые оно могло бы сделать своими объектами, то есть, буквально, поглотить. В стихотворении «Стервятник» («The Vulture») хищная птица «влачит свой голод по небу / моего черепа оболочки земли и неба» («dragging his hunger through the sky / of my skull shell of sky and earth»), охотится за образами, ставшими падалью, и пугается любого признака жизни (живой ткани), которую она «переварить» не может: «высмеяна тканью от которой пользы нет / пока голод земля и небо не сгниют» («mocked by a tissure that may not serve / till hunger earth and sky be offal»). В «хищном» взгляде, которым повествователь в «Фиаско 6» смотрит из окна, мы видим признаки именно этого «мертвого воображения», которое ляжет в основу текстов «Воображение мертво вообрази», «Бэм», «Всё странное прочь» и др., воображения, которое желает утвердиться в утерянной неподвижности, охотясь за мертвечиной или фиксируя взгляд на неподвижности неба. Эта фиксация не длится: «но нет, удушье и спазмы, море детства, другие небеса, другое тело».
«Tristi fummo ne l’aere dolce» — цитата из VII песни «Ада», в которой Вергилий и Данте спускаются к Стигийскому болоту, где дерутся гневливые, а у их ног
«Tristi fummo
ne l“aere dolce che dal sol s”allegra,
portando dentro accidïoso fummo:
or ci attristiam ne la belletta negra».
Приблизительно:
«В воздухе родимом,
Который блещет, солнцу веселясь,
Мы были скучны, полны вялым дымом;
И вот скучаем, втиснутые в грязь».
(пер. М. Лозинского)
В тексте второй недели «Образ» Беккет изображает себя именно в положении дантовских говорящих в болоте мелахоликов: «Язык облипает грязью только один выход втянуть его и сосать его глотать грязь». В том же тексте появляется образ полета, также в контексте отсылки к Данте (к крылатым демонам Загребалам).
Обобщая, можно сказать, что «дефект» воображения и меланхолия у Беккета неотделимы друг от друга как организующие взрослую жизнь субъекта: в этом imago есть image, а бессилие жить есть бессилие воображать. Меланхолия протягивается по дистанции между субъектом и объектом, которая обнаруживается воображением в (1) зрении и (2) памяти. В первом случае субъект стоит в темноте своей комнаты и смотрит в одно из (двух, конечно) окон; во втором он включает свет и видит то, что увидит любой, кто, стоя ночью у окна, включит свет в комнате, — свое лицо. В этом тексте герой, наконец, говорит «довольно лжи» и принимает на себя роль, которую во втором «Фиаско» отводил воображаемому Хорну: он признает память своей. Он включает свет, тут же выключает, но в этой вспышке «на миг я вижу небо, разные небеса, потом они превращаются в лица, агонии, любовь, разные любови, счастье тоже, да, и такое было, к несчастью».
Даниил Лебедев
