Предисловие.

Гуманизм как идеология, постулирующая существование отдельных людей как центральных элементов общества и природы, существовал не всегда. В современном виде он возник не ранее 16-го века и связан с развитием капиталистических, товарно-денежных отношений. Другие авторы, к примеру Мишель Фуко, относят его возникновение к ещё более позднему периоду. В любом случае, некогда возникнув, гуманизм в какой-то момент истории прекратит своё существование, последовав за магическими и религиозными представлениями в архивы музеев.

Деконструкция гуманизма, как и любой другой формы ложного сознания, — поэтапный процесс. Причём наилучшая из возможных очерёдность этапов может быть установлена скорее задним числом, так как достигаемые на них различения не даны заранее. Так, гуманизм в целом как идеология опирается на «непосредственно» воспринимаемые образы, а следовательно может быть снят выявлением тех механизмов опосредования, которые эту мнимую непосредственность создают. Поэтому деконструкция гуманизма предполагает анализ всех пяти частичных влечений, а также способов их знакового выражения в речи и практике, сопровождающих друг друга.

С точки зрения предполагаемого результата способ постановки вопросов об обществе, состоящем из людей, об их взаимодействии с обществом и друг с другом должен быть снят в пользу такой научной и философской терминологии, в которой вопрос о влиянии людей на общество и друг на друга существенно не отличался бы от вопроса о взаимодействии бога, ангелов и чертей в религиозной картине мира.

Необходимость комплексной деконструкции гуманизма обусловлена тем, что частичный анализ, к примеру на уровне общественных отношений, где вера в людей является следствием правового выражения института частной собственности на средства производства, оставляет нетронутыми идеологические эффекты в области восприятия: нельзя перестать видеть и слышать образы и голоса людей проштудировав «Критику политической экономии», даже вместе с комментариями Альтюссера. Так что изучение экономических и политических процессов, обусловливающих гуманистическую идеологию, является необходимым, но недостаточным средством для её преодоления.

Данный текст посвящён деконструкции гуманистической разметки действительности на уровне взгляда средствами гештальт-психологии. Вслед за введением идут три частичных способа деконструкции гуманизма в психологии и в социологии; в четвёртой и пятой частях предлагается смена фигуры и фона как базовых компонентов зрительного восприятия, альтернативных гуманистическим.

Введение. Как устроено гуманистическое восприятие?

В отличие от религиозной идеологии, включающей в себя набор текстов и зафиксированных в них суждений об устройстве мира, буржуазная или гуманистическая идеология работает в большей мере на эмпирическом и аффективном уровне. Религиозную идеологему, данную в виде текста поэтому много легче и удобнее критиковать, чем идеологему, данную как будто бы в виде непосредственного восприятия. При том, что из научной психологии и педагогики мы знаем, что никакого непосредственного восприятия у социализированных людей нет и быть не может: данные первой сигнальной системы — зрительные, слуховые и другие образы даются нам не в чистом виде, а уже размеченными общественной практикой поощряемого и наказуемого взаимодействия — вследствие чего формируется представление о том, что действительность состоит из запрещаемых (и желаемых вследствие запрета) объектов, некоторые из которых затем разрешаются к потреблению — и из запрещающих доступ к желаемым объектам субъектов. Побочным эффектом усвоения такой модели социализации становится осознание социализирующимся телом себя как субъекта, зависимого от других субъектов и вынужденного подавлять желания к объектам, порождённые запретами.

В данной модели формирования психики будущего члена общества — подробнее о ней говорится в тексте "Прыжки через порог" — репрессии и идеологизации подвергаются не некие «естественные или врождённые потребности» «личностного или подлинного Я», а более глубокая способность тела к восприятию действительности, желанию и действию. «Естественные потребности» в таком случае, например, перечисленные и иерархизированные в известной «пирамиде Маслоу», предполагающие свои объекты для удовлетворения — хлеб (или пирожные), чтобы есть, вода (или коньяк), чтобы пить, жёны или проститутки, чтобы заниматься сексом (как восполнение матери, запрещённой в раннем детстве) — суть конструкты, производные от запретов есть, пить и заниматься сексом без разрешения Другого. Роль последнего в религии конкретизирована в образе вездесущего надсмотрщика — боженьки; тогда как для гуманистических или буржуазных идеологий она, по-видимому, расщепляется на родительские образы и образы представителей других идеологических аппаратов государства, образы общественного мнения и образ самого себя, которым тот и оказывается должен.

«Подлинное Я» при этом, на которое ссылаются гуманистические и либеральные психологи типа Фромма или Маслоу, как гипотетическую альтернативу внешним инстанциям долженствования, суть такой же идеологический конструкт. Истина достоверности самого себя, о которой пишет Гегель в начале Феноменологии духа, состоит в умозаключении, что если Икс запрещает Игреку доступ к Зет, то X, Y и Z — существуют. Тройной обман тут заключается в том, что, во-первых, замалчивается обусловленность существования запретом; во-вторых, замалчивается произвольность запрета, а следовательно возможность другой композиции Эго-Другой-объект; в-третьих, замалчивается возможность артикуляции желания не через запрет, а через способность, позитивным способом. (Здесь можно наметить некоторую, нуждающуюся в дальнейшем раскрытии пареллель с буддийской концепцией взаимозависимого возникновения, она же пратитья-самутпада).

На практике понимание этой ситуации означает возможность перестройки или перегештальтизации восприятия, мышления, желаний и практик. Гештальтом в научной психологии называется способ разметки потока восприятия на выделенные фигуры и фон, от которого абстрагируются. К примеру, в потоке звуков фигурами могут быть слова и предложения того или иного языка — а фоном музыка или паузы между словами и звуками, или сторонний шум, не имеющий отношения к делу. Гуманистическое, оно же буржуазное, оно же эдипальное восприятие действительности выражается в том, что в качестве первостепенных фигур из потока ощущений выделяются человеческие фигуры, к которым затем привязываются отношения между ними, между объектами их взаимодействия и т.д. Как если бы социальное пространство было стянуто ко множеству индивидуальных центров, служащих конечными объяснительными причинами. Понятно, что это немногим лучше теологического представления мира, стянутого не ко множеству, а к одному-единственному центру в виде боженьки. В первом случае социальной причиной такой разметки выступают позитивно-негативные подкрепления, получаемые буржуа друг от друга в условиях рыночной конкуренции друг с другом; во-втором — негативно-позитивные подкрепления, получаемые подданными от верховного правителя вниз по чиновничьей лестнице в условиях докапиталистической государственности.

Рассмотрим для начала попытки трёх авторов — одного психолога и двух социологов — выйти за пределы гуманистического восприятия. Попытки, надо сказать, удачные лишь отчасти, однако позволяющие прояснить препятствия, возникающие по ходу этого дела.

1. Эрик Бёрн и трансакционный анализ — первичное расщепление воображаемого единства Другого средствами психологии.

Вопрос выхода за пределы буржуазной идеологии, таким образом, начинается с вопроса о том, каким гештальтом следует заменить эмпирически видимую, слышимую, осязаемую и обусловливающую наши реакции позитивными и негативными подкреплениями фигуру человека? Поскольку видимое, слышимое и т.д. структурируется прежде всего позитивными и негативными подкреплениями, то задача теоретической критики в данном случае — сместить восприятие, продемонстрировав, что на месте единой обусловливающей фигуры скрывается нечто совершенно иное и множественное. Книжка Э. Бёрна «Игры, в которые играют люди», вообще говоря, популярная, если не сказать вульгарная. Хороша она в том отношении, что на повседневных (хотя многое там — уже специфика американской повседневности 50-60-х гг.) примерах демонстрирует внутреннюю расщеплённость участников типовых ситуаций. То, что автор наивно приписывает расщеплённой субъективности семейное происхождение, выделяя фигуры ребёнка, взрослого и родителя, добавляет к решению задачи всего один шаг: перейти от расщепления на три семейные фигуры к расщеплению на N социальных фигур.

К примеру, Делёз и Гваттари в ходе критики фрейдовского фамилиализма разворачивают схему мама-папа-я до генеалогического дерева, чтобы обнаружились взаимосвязи близких и далёких родственников с внесемейными фигурами, а тех и других — с внечеловеческими производственными отношениями: бюрократическими аппаратами, промышленностью, финансами, дальними странами и историческими событиями: «Всегда есть дядя из Америки, брат, который пошел по дурной дорожке, тетя, которая уехала с военным,безработный кузен, несостоятельный или потерпевший банкротство, дед-анархист, сумасшедшая или слабоумная бабка в больнице. Семья не порождает эти срезы. Семья срезана срезами, которые сами не являются семейными, — Коммуной, делом Дрейфуса, религией и атеизмом,войной в Испании, подъемом фашизма, сталинизмом,войной во Вьетнаме, маем 68-го… — все это формирует комплексы бессознательного, куда более действенные, чем извечный Эдип.» (Анти-Эдип, с. 157)

Другой позитивный момент в прочтении книги Бёрна: возможность помыслить способы NPC-зации субъектов, застревающих в типовых взаимодействиях, что позволяет выйти за их пределы. В отличие от видеоигр, в которых имеется чёткое разделение на NPC и игроков, в социальной действительности оно является распределённым и частичным: всегда можно представить более высокий и более низкий уровень сознательности действия; кроме того лекарь в отношении врача представляется в большей мере NPC в плане медицинских практик, тогда как оба они суть NPC в отношении электрика, ремонтирующего сеть электросвязи, и наоборот. Идеология представляет собой отчасти стихийный, отчасти намеренный процесс подавления способностей социального тела силами идеологических аппаратов государства сознавать ситуации и действовать в них свободно, выходя за пределы, т. к. такой выход подрывал бы способность общества к воспроизводству в качестве буржуазного, а не коммунистического.

Неплохой иллюстрацией NPC-поведения членов общества является книга американского трансгуманиста и путанного акселерациониста Елиезера Юдковского «Гарри Поттер и методы рационального мышления». В ней по сюжету главный герой воспитывался в более приличной семье, где его познакомили с методами естественных наук, хотя и в англо-американской позитивистской трактовке. Попадая в магический мир он стремится подходить к окружающим событиям научным способом, замечая при этом поведенческую, умственную и волевую ограниченность тех, кто с этим методом не знаком, которая становится по мере обострения конфликта всё более критической, едва не заканчиваясь большой трагедией.

2. Ирвинг Гофман и анализ фреймов — вторичное расщепление воображаемого единства Другого средствами социологии.

Допустим, мы научились, наблюдая за поведением себя и других в различных ситуациях, выделять моменты, в которые включаются и выключаются различные внутрипсихические фигуры: вот в один момент некто стремится быть похожим на своего начальника, затем встаёт к нему в оппозицию, затем включается внутренний бюрократ и крючкотворец, затем бухгалтер и так далее. Теперь важно перейти от отдельных ситуаций и субъектов, играющих и меняющих в них роли, к сегментации самого игрового пространства. Иначе говоря, перейти от психологической постановки вопроса (сколько человек живёт в одной голове? как и почему они выступают на первый план в разных ситуациях? какие бессознательные выгоды из этого извлекают?) к социологической: какова структура и динамика игровых ситуаций в городе, стране, в том или ином социальном институте, в обществе в целом?

На этот вопрос отвечает анализ фреймов американского социолога Ирвинга Гофмана, который жил и работал примерно в те же годы, что и Э. Бёрн. Фрейм — это набор условных рефлексов для стандартных социальных ситуаций, выступающих для него стимулом. Однако микросоциология Гофмана всё же содержит гуманистическую предпосылку: экранами для социальных ролей, сменяющихся в различных ситуациях у него выступают человеческие тела — таким образом гештальт хотя и раскачивается, детализируясь, но всё же сохраняется. Для окончательного разрыва с гуманистической идеологией такая работа расшатывания и детализации с разных позиций (психологической и социологической, к которым можно добавить ряд других) необходима, но недостаточна.

3. Никлас Луман и теория общества — вынесение человеческой составляющей за пределы общества и постановка вопроса о связи людей и общества средствами теории систем.

У немецкого социолога Н. Лумана общество выступает как система, состоящая из одних лишь актов коммуникации, качественно отличная от людей, которые таким образом вытесняются за пределы рассмотрения, но в этом вытесненном виде всё же сохраняются. К примеру, в качестве носителей коммуникации у него рассматривается пара Я-Другой — а значит, носителями этих социальных ролей всё так же остаются отдельные человеческие тела. К старым гештальтам добавляется новый — и это не решает исходной проблемы. К тому же у Лумана проводится явно идеалистическая линия — рассматривать систему общества в качестве своего рода коллективного солипсиста, порождающего себя самого и окружающий мир. А значит, речь идёт опять о неком стягивании социального пространства, хотя и более тонком, чем в случае религии и откровенного гуманизма. Вместе с тем существенным достижением Лумана является учение о структурных сопряжениях систем психики и системы общества, к числу которых он относит язык и фреймы. Последние в таком случае могут рассматриваться как наборы условных рефлексов, управляющие распознаванием ситуаций, типовым взаимодействием в них и переключением на новые, то есть как способ связки психических и социальных явлений.

4. Феликс Гваттари и Жиль Делёз — решение проблемы смены человеческого гештальта средствами шизоанализа.

Действительное решение проблемы смены гештальта, по всей видимости, может быть найдено у Ф.Гваттари и Ж.Делёза. Вообще, по их мнению действительность упорядочена тремя различными способами: как машины, как тело и как субъект. Вопрос заключается в том: как помыслить их не тремя разными сущностями, а тремя моментами того же самого процесса? К примеру, у Гваттари и Делёза машина определяется как срез двух или более потоков — тогда как сам поток не определяется. Поток же, понятие скорее интуитивное, можно более строго определить как воспроизводящуюся последовательность сегментов (или модусов) материальной субстанции; сегмент — как внутренний структурный элемент потока; срез — как взаимную внешнюю определённость двух и более потоков.

Примечательно, что здесь намечается развитие понятия меры как специфицированного количества, о котором Гегель пишет в 3-й части 1-го тома Науки Логики, и которая является существенной характеристикой бытия сущего. Вопрос о природе последнего, намеченный у Хайдеггера, так и не был им решён по причине как субъективистского и феноменологического истолкования бытия, так и недооценки открытий гегелвской диалектики.

То, что потокам самим по себе присуща некоторая сегментарность, отличная от внешних срезов, позволяет не впасть в социальный солипсизм как крайнюю версию социального конструктивизма. К примеру, демографический поток объективно сегментирован межполовыми и межпоколенческими различиями, существующими не только у дообщественных животных, но и у растений вне зависимости от наших словесных описаний и орудийных практик. Вместе с тем в обществе всякая сегментарность потоков переопределяется с точки зрения кодирования. И здесь оказывается востребованной та самая лумановская теория систем, о которой речь идёт выше, и о которой следует написать подробнее отдельно.

Код — один из ключевых терминов в теории Лумана. Ему он даёт следующее определение:

«Под кодом мы будем понимать такую структуру, которая для каждого произвольного элемента в пределах своей области релевантности может найти и упорядочить другой дополнительный элемент.» (Власть, с. 54)

Одним из ключевых данный термин мне представляется потому, что позволяет существенно прояснить идеи Делёза и Гваттари, которые постоянно пишут о кодировании и раскодировании потоков, но конкретных определений не дают, и поэтому интуитивное понимание кода из их текстов извлечь можно, а ясного и отчётливого определения — нельзя.

К примеру, половую и поколенческую сегментацию, объективно присущую демографическому потоку, система общества кодирует, обозначая сегменты определёнными словами, в соответствии с которыми включаются и выключаются определённые фреймы взаимодействия на микроуровне, в том числе в соответствующих отделах центральной нервной системы. Тогда сверхкодирование, присущее докапиталистической государственности, будет обозначать операцию, в которой уже имеющееся кодирование потоков переопределяется через господское означающее, служащее тем самым универсальным кодом кода, в соответствии с которым проводится различие между возможным и невозможным, должным и подлежащим исключению из общественной целокупности путём уничтожения или изгнания. Аксиоматизация раскодированных потоков, благодаря которой существует капитализм, нуждается в уточнении. В качестве начальной гипотезы можно характеризовать её как переопределение потоков по отношению к потоку финансового капитала без кодирования, сверхкодирования и вместе с ними. Более точное определение, полагаю, можно будет извлечь из внимательного перепрочтения «Капитала» Маркса, а также ряда других экономистов, в частности Бернарда Шмитта, на которого ссылаются Гваттари и Делёз в своём анализе капиталистической экономики, особенно в 12 и 13 главах «Тысячи плато».

Таким образом, природу в целом можно в первом приближении определить как безначальную и бесконечную совокупность потоков любой природы, пересекающихся всеми возможными способами. Бесконечные множества машин, возникающих на их срезах осуществляют постоянное воспроизводство актуальной бесконечности — тогда как их торможение, функцию антипроизводства, можно трактовать как функцию тела без органов, как об этом Делёз и Гваттари пишут в «Анти-Эдипе». Наконец, субъект в таком случае определяется как эффект переключения между режимами функционирования отдельных машин, а также между их совокупностью и телом без органов. При этом понятно, что машины, тело и субъект оказываются не тремя отдельными частями, а тремя моментами того же процесса, поскольку весь он без остатка сводится к множеству частичных объектов; равно как и к недифференцированной целокупности, из которой они дифференцируются и в которой растворяются; равно как и к расщеплённой субъективности, как эффекту переключения режимов, действующему в любой точке пространства в любой момент времени. Отчасти это можно сравнить с идеей античного философа и пифагорейца Эмпедокла, учившего о цикле, в котором все вещи то распадаются на бесконечно малые части под действием сил отталкивания, то стягиваются в бесконечную сферу под действием сил притяжения.

В плане критики идеологии фигура срез-потока (обозначим ее одним словом для краткости, чтобы не перечислять её моменты: машины, тело и субъект) является, по-видимому, удовлетворительной, научной и материалистической альтернативой человеческим и божественным фигурам, выделять которые в потоке ощущений нас приучают идеологические аппараты государства: школа, семья, церковь, медиа и т. д.

5. Проблема фона в идеологиях и в шизоанализе; мир как кинофабрика.

Всякий гештальт в ходе анализа распадается на фигуру и фон. С фигурой в основном ясно — далее её можно и нужно будет детализировать, уточнять и дополнять по мере необходимости. С фоном же можно довольно быстро определиться исходя из следующих соображений. В качестве предельного фона всякого восприятия в философии используется довольно двусмысленное понятие мира (оно же др.-греч. космос, о котором у французского психоаналитика Ж. Лакана вышел довольно занятный разговор с советским космонавтом А.А. Леоновым, о котором и некоторых полезных замечаниях по этой теме можно почитать в статье психоаналитика А. Зайчикова здесь). Двусмысленным оно является постольку, поскольку обозначает одновременно и субъективное восприятие окружающей действительности, и саму действительность. В первом смысле мир есть производное той или иной системы, и у каждого мир свой. Во втором случае мир тоже самое что и природа, для всех он общий и системы являются его проявлениями (с этим различением мира и системы у Лумана имеется некоторая путаница, связанная с субъективистским уклоном). Как бы то ни было, на уровне восприятия в религиозной идеологии, в буржуазно-гуманистической идеологии и в материалистическом мировоззрении мир как фон определяется по-разному. В христианстве и вообще в монотеистических религиях мир есть замкнутое пространство, иерархически упорядоченное богом как верховным правителем и населённое его подданными разного ранга: ангелами, людьми, зверями и бесами. В других религиях классификация может отличаться в деталях, но суть примерно та же. При этом фигурами в мире выступают бог, люди, предметы их деятельности и так далее. В гуманизме бог, ангелы и черти выносятся за скобки и ставятся в зависимость от мнения и веры в них людей, становящихся основными деятельностными, а следовательно и перцептивными фигурами, по мере того как институт частной собственности становится преобладающим в сравнении с государственностью, преобразуя последнюю как зависимый элемент социальных отношений.

В марксизме впервые была предпринята попытка выйти за рамки антропоцентричного мировоззрения через введение философских и экономических категорий базиса и надстройки. Но поскольку у Маркса с Энгельсом не было достаточных философских ресурсов, чтобы вполне размежеваться с гуманизмом, то и экономические отношения производства, распределения и потребления материальных благ, лежащие в основе общества, трактуются в «Капитале» двусмысленно: не то как отношения между людьми как конечными производителями, распределителями и потребителями этих благ — то ли объективно, как самостоятельные структуры, использующие биологические тела в качестве переменного капитала для своего воспроизводства. Последнее решение, как уже было отмечено выше, на примере критики Лумана, является не удовлетворительным, т. к. человеческие фигуры не деконструируются, а вытесняются из поля рассмотрения, так что сохраняется метафизическое разделение между обществом и природой, стягивание пространства отношений к центрам субъективности и прочие идеалистические положения.

В то же время фигура срез-потока позволяет рассматривать действительность как процессуальную и не центрированную, снимая стягивание пространства отношений. Точнее это можно будет выразить, если залезть в геометрию и топологию в плане того, как вообще организуются различные пространства отношений, и какие способы являются более универсальными. Примечательно, что в таких современных направлениях философии, претендующих быть современными материализмами, как объектно-ориентированная онтология Грэма Хармана и онтикология Леви Брайанта, действительность всё ещё трактуется как стянутая к объектам, а не процессуально-потоковая по своей сути. Тем самым по ряду своих предпосылок эти авторы оказываются не выше, а ниже и Ф. Энгельса, и И. Дицгена, и Г.В. Плеханова, не говоря уже о большинстве советских философов, следовавших материалистической линии с известными перекосами, но вполне обоснованно не допускавших мысли о статичности и неизменности действительности, которую американские материалисты вписывают в свои произведения вследствие того, что их собственная интеллигентская позиция оторвана от производства, экспериментирования и классовой борьбы.

Вернёмся к проблеме фона. В религии мир трактуется как заранее упорядоченное творение бога, достойное восхищения и изумления. В буржуазном гуманизме мир трактуется как частично упорядоченное пространство человеческой деятельности, вносящей дополнительный порядок в мир. В раннем марксизме к гуманистической трактовке добавляется различение между производственным базисом и культурно-идеологической надстройкой. Не следует ли предположить, что очистив последние два понятия от гуманизма, мы получим хорошее приближение к собственно материалистическому, внеидеологическому мировоззрению?

Вообще говоря, понятийная пара базис-надстройка уже в лакановском психоанализе имеет психическое соответствие в виде классификации частичных влечений как влечений требования, сопряжённых с отправлением вещественных потоков, входящих в состав системы и исходящих из неё (оральное и анальное влечения) — и влечений желания, связанных с информационными запросами о пространственном положении дел в мире и о длительности субъекта во времени (влечения взгляда и голоса). В шизоанализе эти влечения абстрагируются от человеческих носителей, которым их приписывал Лакан, и приводятся к виду кибернетических схем обратной связи, описывающих любые возможные срезы потоков. Тем самым вещественно-энергетические потоки и машины, возникающие на их срезах, позволяют переопределить марксистское понятие базиса, а информационные потоки и машины на их срезах таким же образом позволяют переопределить марксистское понятие надстройки.

Возможно ли выразить эти два термина иначе, а ещё лучше — свести их к одному, описывающему шизоаналитическое представление мира? Для начала напрашивается классическая метафора театра марионеток, нити которых приводятся в движение теми или иными механизмами, составляющими материальный базис общества, по поводу которого и разыгрывается представление под названием «Планетарная история». Не хорошо в данной метафоре то, что театр марионеток представляет собой смешение материальных движений тел и бестелесных движений эффектов, воссоздающее основания гуманистической метафоры пространства, стянутого к центрам субъективности — действующим лицам. Более точным описанием правильно понятой надстройки могло бы стать кино как визуально-акустическая сборка эффектов; к тому же Делёз не зря написал о данном виде искусства двухтомник «Кино», в котором развивает ряд близких идей. Театр в таком случае можно переопределить как кино, проецируемое на поверхности антропоморфных тел, моменты производства и показа которого не разделены во времени. Видеоигры же в таком случае можно понять как интерактивное кино, т. к. сюжет в большей или меньшей степени зависит от действий игрока. В будущем эта интерактивная часть кино будет всё возрастать, вместе с реалистичностью — уже сейчас проект «Дау» позволяет из 700 часов съёмок монтировать индивидуализированные версии эпизодов сериала, как и их последовательности. «Матрице» как гипотетической машине полного погружения в виртуальный мир предшествует ряд устройств, симулирующих действительность со всё большей полнотой и реалистичностью. Проблема заключается в том, что о реалистичности кино мы судим на основании данных «непосредственного чувственного опыта» — тогда как можно представить бесконечно много степеней представления мира более реалистичного, чем воспринимаемый нами сегодня наяву. С другой стороны информационно-вычислительная компонента влечений взгляда и голоса в данном случае возможно отодвигается по смыслу на второй план в сравнении с эстетической выразительностью процесса. В то же время с процессом материального производства всё ясно: метафора завода, фабрики — разумеется безлюдных, так как за людей в гуманизме принимаются некоторые множества срез-потоков — является вполне подходящей по смыслу для описания производственного базиса.

На выходе из деконструкции фона — двойная метафора: фабрика реальности и интерактивное кино. Полагаю, для удобства обозначения можно сократить это выражение до одного слова: мир как кинофабрика.

Вывод.

Подводя итоги, можно сказать, что с точки зрения влечения взгляда, шизоаналитический гештальт состоит из срез-потока как фигуры и кинофабрики как её фона. Такое сокращённое определение мне представляется вполне подходящим в качестве рабочей гипотезы для выхода за пределы гуманистической идеологии. В отличие от религиозных догм гуманизм дан более непосредственно, эмпирически и аффективно. Поэтому понять его структуру и найти способ выхода за её пределы труднее.

Примечательно, что у Гваттари есть концепция хаосмоса: мира как пространства перехода между упорядоченными и разупорядоченными состояниями, образованная из слов хаос, осмос и космос. Кажется, что представленная в настоящей статье концепция дополняет гваттарианскую тем, что вводит различие фон-фигура, а также на уровне фона подчёркивает различие и единство между вещественно-энергетическими и информационными машинами. В любом случае, хорошо чужую мысль, хотя бы и правильную, продумать самостоятельно с другой стороны и выразить своими словами. Логично предположить, что на основе той же материалистической онтологии можно придумать и другие описания мира, исключающие из мышления гуманистическую=буржуазную=эдипальную идеологию.

Наряду с частичным влечением взгляда, устроенным как машинная пересборка гештальтов, гуманистическая разметка действительности дана в частичном влечении голоса, устроенном как машинная пересборка… чего? В первом приближении представляется, что речь идёт о чём-то близком к самой речи как языку, озвученному голосом, что в свою очередь выводит нас к проблематике лингвистических наук вообще и структурализма в особенности. Однако в свете вопроса о материальной природе носителей языка и речи более верный путь исследования могут указать строки поэта-авангардиста Велимира Хлебникова:

«Поскоблите язык — и вы увидите пространство и его шкуру»